Нина ШАЛЫГИНА

Красноярск

     Родилась на Украине. Автор девяти поэтических сборников, пяти книг прозы. Печаталась в антологиях: «Поэзии закрытых городов», одного стихотворения «Поэты на берегах Енисея XVIII-XXI вв.», короткого рассказа «Писатели на берегах Енисея XIX-XXI вв.», журналах «День и Ночь», «Енисей», альманахе «Новый Енисейский литератор», во многих коллективных сборниках. Много лет была руководителем зеленогорского городского литературно-музыкального объединения «Родники». Основатель и руководитель красноярского поэтического творческого объединения «Керосиновая лампа». Член Союза российских писателей.

ЛЕСНАЯ КОРОВЁНКА

Бывальщина Лидии Алексеевны Порядиной.

     Сперва корова у нас была некрасивая, на высоких ногах, бестолковая, молока давала мало. Сдали мы ее на бойню, хотели сразу же другую купить. Да не так-то просто было найти подходящую в то послевоенное время. Потом деньги разошлись: ребятишкам то, другое купила. Дальше – больше. Про корову и думать перестали. Только как в стайку зайду, померещится, что вздыхает в темном углу коровёнка. А это я сама вздыхаю.
     Однажды пришла ко мне Мария Ивановна. Я её почти что и не знала, только в магазине иногда встречала. Магазин на той стороне был, а мы – тут. Пришла и говорит:
- Купи корову! Просят три тыщи , да в придачу дают воз сена!
- Что ты, Мария Ивановна! Да откуда взять три тыщи? Пятьдесят рублей всего денег!
- Покупай, - говорит - Лидия Алексеевна, и все тут! Пропадёшь с ребятишками без коровы.
- Да что ты, Мария Ивановна! Как можно !? Без денег корову купить?
- Я тебе денег дам. Вот пойдём в банк, сыму с книжки и до 25 декабря дам.
     Двадцать пятого декабря какие-то проценты начисляли.
     Я это не поняла, но подумала: где я такие деньги к двадцать пятому декабря возьму? Дело-то было в начале октября.
- Нет, -- говорю, – Мария Ивановна, и денег твоих я не возьму и корову не куплю. Нечем мне будет тебе отдавать. Как я потом тебе в глаза погляжу?
     Она мне своё:
-- Говорят тебе, бери! Потом как-то вывернешься.
     Пошла в магазин купить того-сего, а Мария Ивановна за мной – всё уговаривает. В магазине много женщин знакомых стояло в очереди. Тогда по всей ночи за хлебом стояли, люди так сроднились, и, почитай, все друг про друга знали, как близкие. Мне женщины и говорят:
-- Бери, Лида, корову. А денег я тебе столько-то дам. Другая – и я столько-то.
     Моя мама пришла, прознала про корову, говорит:
- Бери! Где её за три тыщи купишь? А без коровы семейный человек – пропащий. Вот пенсию получу и тебе принесу.
     Ай, что там её пенсия? Сто шестьдесят рублей, это по-теперешнему шестнадцать. Я заплакала:
-- Да где уж тебе, мама, из своей пенсии на корову помогать? Ведь это три тыщи!
     Уговаривали меня все. Уговорили. Пошли мы с Марией Ивановной в банк. И как деньги у меня в кармане оказались, так я и спросила:
-- Где корову-то продают?
-- Да тут, рядом. В вашем же дворе. Цыган продаёт. Знаешь, что с цыганкой да с цыганятами живёт? Через крыльцо от вас.
     Я так и похолодела. Какая у цыгана корова? Нету никакой! Если б была, её бы слышно-видно было.
     А Мария Ивановна на своём стоит:
- Пойдём, поговорим. Всё узнаем.
     Пошли к цыгану.
     Мария Ивановна:
-- Вот покупательницу привела на корову. Давай рассказывай да показывай.
-- А, нэнько! Показывать пока нечего. Я свою корову давно не видел.
     Вот так фокус! Нету никакой коровы.
     А цыган свою линию гнёт:
-- Она у меня всё время в лесу живёт. Как родилась, так и живёт. Я вот схожу, поищу её, волки не должны разодрать. И приведу. Она там пасётся.
     Про себя думаю: “Поверила басне. Ну, какая может быть корова у цыгана?” Деньги в кармане сжимаю, Марию Ивановну за рукав:
-- Пошли!
     Через несколько дней пришёл цыган. Говорит, корову привязал у двора:
-- Иди, хозяйка, гляди!
     Вышла, гляжу. А она, ну ровно телёночек. Я и говорю:
-- Что же ты мне сказал, что у тебя – корова? И что огулялась, а в феврале отелится? Это же не корова, а козлуха!
     И Мария Ивановна поглядела, да к цыгану:
-- За что тут три тыщи? Ты её не растил, не кормил, она тебе за так досталась, а теперь за неё такущие деньги?
-- А что не растил, ты верно сказала. Корова в стаде если отелится, старается своего телёночка так спрятать в лесу, что потом разве охотник случайно найдёт. Упрячет и бегает к нему из стада, чтобы сосал да рос. Телёнок, получается, у цыгана и не ворованный, а всё-таки не его. Вовсе ничей!
     А так коровёнка хоть и мала, а красивая была – страсть! Красной масти, а на лбу звезда белая. Я к соскам подошла, а они, родимые, -- с напёрсток! Не боле!
     “Ну, - думаю, -- какой февраль? И не может быть такая малявка стельной быть. А где у цыгана сено? Откуда? “
     Думаю, а вслух не говорю, чтобы не догадался, что больно уж мне корова нужна. Цыган же будто мои мысли читает:
-- Думаешь, откуда у цыгана сено? Так это – не твоя печаль. Сказал будет, значит будет!
     Ни с чем разошлись. Он опять свою коровёнку в лес увёл. Мария Ивановна денег у меня пока что не берёт. Может, мол, цыган согласится или я осмелюсь. Так и октябрь прошёл, а я всё с деньгами хожу, цыган глаз не кажет, встренемся, не поминает мне про наш разговор.
     Мама моя сколько раз заговаривала про корову, а я ей:
-- Кака это корова? Козлуха! И вымени нету совсем, одно название.
     Как вечером сядем пустых щей хлебать да суху корку грызть, снова думаю про эту диковинную коровёнку. Ростом низкая, ноги кривые, а ушки маленьки таки! Как-то в чужие деньги залезла – нужда заставила. Думаю, изведу чужие, ни коровёнки – ничего. Подойдёт срок отдавать, а чем? Решилась. Будь, что будет! Куплю у цыгана его найдёнышку. На взрослую корову деньжат никогда не скопить, а эта когда-нибудь вырастет.
     Снова поуговаривала цыгана скинуть цену. Мария Ивановна просила хоть не все деньги за раз брать, а частями. Упёрся:
- Только сразу. Не то – никакого кина! И сено привезу, только скажи, куда сметать.
- Давай в нашу стайку.
- Значит, по рукам?
- Что поделаешь? По рукам.
     Вышла я утром к Мане. Вынесла блюдечко тёплой водички. В большой-то посуде кому выносить? А она и не притронулась. Я в слезы. Ну, думаю, купила! Не ест, не пьёт, а как помрёт?!
     А она - лесная, привычная к самой чистой воде, к самой сочной траве. Помучилась я с ней. И только время спустя стала моя Маня цедить чистую водичку сквозь зубы. После уж и подсыпать ей стала - где отрубей, где и мучицы. А как теленочка отелила, не врал цыган, в феврале, так стала есть и кашу, которую недоеденную приносила из солдатского госпиталя.
     К весне, как выгонять в стадо, Маня моя окрепла, подросла. Перед стадом взяла я у дяди Якова щётку, какой он коня чистил. Он сам в первый раз красавицу мою почистил, потом я ещё брала щётку и каждый раз Маню чистила. Другие коровы после зимы вышли клок на клоке, об заборы чешутся – страсть глядеть! А моя ровно королевна! Блестит. Только ушками своими маленькими прядет. Проводила её в стадо, стою и любуюсь. Только любоваться некогда, надо на работу бежать, а работ я набрала на три зарплаты. Людям-то надо отдавать, что к 25 декабря насобирала. Отдала всё же раньше.
     Помогла расплатиться за себя Маня. Не скажу, что молока много давала - восемь литров только. Но какое это было молоко! Со всего леса собрано -жёлтое, сладкое. Пастух раз сказал:
-- Я всё думаю, чья такая корова? Самая первая в стаде ходит. Первая травинка – её, первая до чистой воды доберётся. Никогда не станет пить грязную, либо мутную. А уж вылощена! Красавица!
     А она и была красавица! Молока и ребятишкам доставалось, и продавали немного, и налог молоком платили. Платили тогда налог государству со скотины столько-то литров. Я как первый раз, принесла, мне в книжку молочную жирность записали три и две десятых. Потом проверили и стали записывать пять и две десятых. Такая жирность невиданная была! Так что скоро мы с Маней молоко всё сдали. Тут нам сказали:
-- Больше не носите. Вы свой план выполнили.
     Так что потом можно было поболе носить на базар, за долги расплачиваться. Сколько годов она нас кормила-поила, из нужды вывозила, сказать не берусь. А только расстались мы с ней при таком горе, что высказать невозможно.
     Вышел такой указ: животину никакую в городах не держать, потому что дух от нее идёт нехороший, что ли, или еще что. И чтобы собственники не плодились. А только не держать - и всё тут!
     И добро бы этот указ на большие города накинулся. А у нас, в маленьких, травы кругом ешь не переешь. Или бы в государстве всего вдосталь было – мясо, молоко, яйца: ешь-пей – не хочу! Ни с того, ни с сего – враз под корень!
     Поплакали мы, погоревали. Ждали - отменят этот указ. Не может быть, чтобы у рабочего человека его кормление отобрали, да еще в таком городе, как наш Верхний Устюг, где и городом-то еще не пахло!
     Ан, нет! Никто того указа не отменял. Местные власти перво-наперво стадо запретили. А какую скотину где поймают, запирали в тесовый из нового тесу сарай, специально для этого построенный. Там она денно и нощно ревела, пока хозяин штраф не заплатит, да не сведет на бойню. А курям и утям милиционеры прямо на улице головы откручивали – не положено!
     Маню свою мы сколько могли, прятали. Всей семьей жали для нее траву. Все ждали. А местные власти стали грозиться, что выселят нас из комнаты и с работы прогонят.
     Делать нечего. Покормила я в последний раз свою кормилицу, завязала на шее веревку и повела... На бойню. Куда же еще? Кто купит, если держать нельзя?
     Пришла. А там – коровы мычат, бабы ревут. Гвалт! Ну, чисто, как на фронт провожанье. И я заревела в голос. Маня моя кровь чует, храпит, глазами водит. А за загородкой скот некормленый, непоеный, нерезаный ревёт.
     Резать-то не успевали, говорят, и перерабатывать не успевали. Гнили наши коровушки, свинушки. Даже кожу снять руки не доходили. А сдавать надо – раз указ такой! И из деревень приводили: им план по мясу сдавать надобно выполнять!
     Только повезло моей Мане. Привели из деревни, до которой указ еще не дотянул, сдавать захудалую коровёнку. Увидали мою красавицу. Ту сдали, а мою взяли. Я её за полцены отдала. Бабы своих коров предлагали. Да где уж им супротив меня?
     Вернулась домой. Реву. Ребятишки за мной вовсе голосами. Муж орёт:
- Дура! Что теперь реветь? Привыкать как-то надо!
     Утром проснулась до зари. Хватаю подойник и в стайку. Ой, Божечко ж мой! Как дальше жить?
     С тех пор больше мы корову не держали. Молоко покупали в магазине, как водится, почти всё из порошка. Но до сих пор стоит у меня перед глазами лесная красавица и прядет своими маленькими ушками, совсем не понимая, зачем все это было сделано? Зачем нас, баб работящих превратили кто его знает во что.