Владимир ИЛЬИНЫХ

с. Быстрый Исток Алтайского края

     Владимир Иосифович Ильиных родился 29 февраля 1948 года. Окончил исторический факультет Пермского ордена Ленина государственного университета им. А. М. Горького и журналистское отделение Новосибирской ВПШ. Работал редактором районной газеты. Публиковался в «Литературной России», в журналах «Охота и охотничье хозяйство», «Сибирские огни», «Алтай», «Огни Кузбасса», «Встреча»; в альманахах «Новый Енисейский литератор», «Бийский вестник» и приложениях к нему «Бийск православный» и «Три реки», в ежемесячнике «Природа Алтая» и «Это Мой мир», в региональных и краевых газетах.

ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВ
Отрывок из повести «Герасимов бор»

     Помнится Венке празднование десятой годовщины Победы. Семья Знаменских праздновала это событие с соседями — семьёй Федосеевых. У последних был трофейный патефон вместе с пластинками. Он торжественно с утра выносился на общий двор и ставился на табурет. Дядя Максим Федосеев был, между прочим, прекрасным столяром и плотником. Его плетёные стулья, «венские», как он их называл, скамейки, столики, тумбы и шифоньеры для одежды и белья славились на весь район. Где он подсмотрел секрет их изготовления — неведомо. По всей видимости — в интендантской группе, где он долго пребывал после своей контузии, пока не был списан «вчистую».
     Венкиной и Тольки, другана, обязанностью было — следить за патефоном. Вовремя менять пластинки и затачивать на оселке звукоснимающие иглы, которые уже сильно поистёрлись. Это немного «напрягало» мальчишек. Но был в процедуре подготовки к празднованию и приятный момент — чистка до зеркального блеска орденов и медалей своих родителей. Проделывалось это обычно накануне празднования. Состоял в процедуре чистки наград определённый элемент соперничества — у которого из отцов их было больше.
     Больше наград было у Венкиного отца — четыре боевых ордена и восемь медалей. Но мальчишка почему-то стеснялся подчёркивать это в разговоре с Толькой. Он жалел Толькиного отца, контуженного конника генерала Доватора, зная, как семья переживала отцовы припадки — временные помутнения разума. Дядя Максим представлял в воображении членов своей семьи недобитыми фашистами и всячески старался их уничтожить. Семья разбегалась в такие периоды по соседям. Кроме Тольки, в семье имелось ещё две сестры и совсем маленький брат. Но тётя Маруся очень любила своего Максима. Кстати, тётя Маруся, хохлушка по национальности, как она сама о себе говорила, прекрасно готовила блины. Блины получались у неё пышными, высокими, пористыми и страшно вкусными. Это было её «коронное» блюдо. Сложенная из кирпичей в их дворе летняя печь в этот праздничный день разжигалась ещё с утра. В ход шли и кизяк, и поднесённый Венкой с Толяном хворост, и солома, желательно — ржаная. От этого, считали мальчишки, блины тёти Маруси были вкуснее. И страшно важничали!
     Но вот начиналось собственно действо. Каждый из своей половины двухквартирного деревянного дома, возникали на крыльце отцы мальчишек при полном параде. «Челядь» уже ждала во дворе. Ну какая там челядь! Все любящие героев войны члены семей. Думается Венке сейчас, что такого единения людей больше в его жизни не было! Мужчины небрежно побрякивали наградами, садясь за общий стол. В середине его стоял самовар, который Толька хромовым отцовским сапогом подогревал с самого утра.
     Водка была налита в стеклянные графинчики с тиснёными по бокам гроздьями вишенок. Стояли какие-то длинные бутылки с сухим вином, похожие на пирамиды. От Тольки Венка узнал, что это — херес. Для женщин, значит. На закуску ставились блины, соленья-варенья, самые лучшие, что были в доме. Венкина баба Аня приносила свои знаменитые шанежки, которые стряпала всю ночь. А мама выходила в новом платье. Его, единственное за год, шила себе к этому дню. Все страшно радовались и хлопали по этому поводу в ладоши. Господи, какими родители были в ту пору молодыми! Пусть и останутся в памяти такими!
     За столом разговор заводился о всяком. Ну не скроешь ничего от соседей! Главное, что интересовало мужчин,— политика и прошедшая война. Повидав западные страны, хотя и покорённые, разбитые, отец восхищался организацией труда в них, размеренностью быта. Многое из увиденного, говорил, можно применить у нас. Дядя Максим вторил ему. Послужив в интендантском взводе, насмотрелся, как неспешно, но споро трудятся пленные. Они научили Максима приёмам обработки дерева, по которым он стал признанным авторитетом в районе. «Надо взять от побеждённых всё хорошее,— говорили мужчины,— и отбросить их человеконенавистническую доктрину — фашизм».
     За разговорами подошло время самого интересного — пения под аккордеон. Он тоже был трофейным, выкупленным у какого-то фронтовика на другом конце села.
     Но овладел инструментом за прошедшие годы дядя Максим в совершенстве. Захмелевший мужчина склонился над мехами аккордеона, строя и подбирая лад. А отец уже запевал:

Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто замерзал на снегу,
Кто в Ленинград пробирался болотами,
В горло вгрызаясь врагу…

     Песня захватывала, объединяла, напоминала о недавних лишениях. В глазах у женщин стояли слёзы. Слова уже не пелись — проговаривались с такой неодолимой решимостью, что у мальчишек в горле застрял комок. Они гордились своими отцами и матерями, гордились, что рождены от них. От всего виденного хотелось заплакать или совершить в будущем такой подвиг, что родители сказали бы о них: «Да, достойные у нас выросли дети!»