Анатолий ЗЯБРЕВ
Красноярск
Анатолий Ефимович Зябрев родился 26 октября 1926 года в посёлке Никольск Новосибирской области. В пятнадцать лет стал работать на одном из военных заводов Новосибирска. Окончил Новосибирский машиностроительный техникум. С 1944 по 1949 годы служил в войсках НКВД. Первую книгу рассказов «Толька-охотник» выпустил в Новосибирске в 1958 году. В 1960-е годы собирал материалы о строителях Красноярской ГЭС, впоследствии написал книгу «Енисейские тетради». Долгое время работал собственным корреспондентом журнала «Сельская новь» по Восточной Сибири. Печатался во многих литературных журналах СССР. По его рассказам режиссёр Виктор Трегубович снял художественный фильм «Вот моя деревня». Спектакль «Енисейские встречи» был поставлен в московском театре имени Е. Вахтангова.
ВСТРЕЧА В АБАКАНЕ
Из книги «Мальчишка с большим сердцем»
В гостинице, в Абакане, к дежурному администратору очередь. Над перильцами картонка: «Мест нет. Только по брони».
— Куда же нам теперь? Найдите что-нибудь, хоть раскладушки,— волновалась очередь.
— Ничего не будет. Есть в городе другие гостиницы, ступайте туда,— отвечала дежурная.
— Ни в одной свободных мест нет, мы были. Нам бы раскладушку хоть.
— Четвёртые сутки не сплю,— жаловался мужчина, который за мной.— Разность климата сказывается. Алма-Ата — и эта Сибирь. За древесиной приходится ездить. Вышибать. Я уж звоню к себе домой: вышибу вот древесину — и как раз себе на гроб.
Мужик плотный, красный, с лысиной.
Туман продуло. Город сверху, в окно, выглядит белым на белом снегу. Или туман не продуло, он просто осел, и оттого внизу много белого?
— Ничего нет, и раскладушки заняты,— дежурная не хотела скрывать, что все мы ей надоели смертельно, отворачивалась, отвечала куда-то в сторону, при этом прикрывала ладонью скучающие глаза.
— Кто хочет спать, идёмте ко мне,— вдруг послышался голос от двери.
Все обернулись. В дверях стоял молодой мужчина, припорошенный снегом, в короткой меховой куртке, стянутой ниже пояса шнурком. Эта куртка делала его до смешного долговязым.
Очередь двинулась к нему. Последние оказались первыми.
Когда выяснилось, что этот парень приглашает не в какую-то другую гостиницу, а к себе домой, очередь в таком же порядке развернулась назад, сочтя его несерьёзным, лишь несколько человек осталось. Я топтался в неопределённости.
Парень пригнул шею, сочувственно приблизил ко мне круглое щекастое лицо, у него были светлые пушистые брови, плотные жёлтые усы.
— Не беда, что не устроился,— сказал он ободряюще.— Я вот возвращаюсь от друга... Захвачу, кто не против. Идёмте. И ты айда, переночуешь.
— Да нет, что ты! — сказал я.
Человек настаивал:
— Идём, идём...— распахнул широко крупные руки и захватил ещё троих пожилых мужчин и одного паренька лет семнадцати, робкого, с рюкзаком.— Идёмте, чего ж у моря погоды...
Город был белым от снега. Мы переходили из одной улицы в другую, через пустой парк, тропками меж сугробов.
— Вот что я вам скажу,— объяснял наш благодетель в куртке.— Кто жил зимой в палатках, тот никогда не откажет человеку... ну, чтобы не пустить его. Запомните это. А я жил когда-то.
По дороге познакомились. Звать человека Лисин Николай. Сибирская, номер 8, квартира 17. Открыла девочка лет десяти, с лентами в косичках. Мы, мешая друг другу, разделись в узкой прихожей.
Квадратная комната, зелёные мягкие кресла, у противоположной стены книжный шкаф. По телевизору показывали демобилизованных солдат. Диктор по-праздничному бодро комментировал: «Едут в Красноярский край строить крупнейший в стране Саянский промышленный комплекс...»
— К нам, значит, едут,— довольный, говорил Николай, остановившись в дверях и пропуская нас в кухню; вид у него был такой, будто он, приведя нас, совершил эка какое важное дело.
Вошла молодая женщина в льняном, в цветочках, платье, с рукавами выше локтя.
— Покорми-ка нас, Валюха. Я у друга был... Что там у тебя есть? — обратился Николай к женщине, сам же принялся открывать на плите одну кастрюлю, другую, потянул носом, сел на табуретку, стал нарезать ломти хлеба.
Делал он это по-крестьянски ловко: прижав круглую нестандартную булку к груди, он осторожно прилаживался ножом, примериваясь, потом одним махом снимал тонкий ломоть. Ломоть соскальзывал в тарелку.
— Борщ разогреть или... чай с маслом? Готовить-то сейчас... ну вас, поздно,— женщина побрякала чайником, определяя, есть в нём что или нет.
— К нам едут,— Николай опять кивнул на телевизор, обращаясь к хозяйке, стоявшей рядом.— Когда-то мы с тобой тоже так... Что впереди — неясно. Голова в завихрение впадала. И вот... сложилось как надо.
— Не загадывай. У тебя и сейчас завихрения бывают,— упрекнула хозяйка, плохо скрывая своё недовольство тем, что мы ни с того ни с сего гурьбой явились.— Ты вот сегодня где-то успел, вижу, в рюмочку заглянуть.
— Я же говорю, у друга был...— сказал Николай.— Ну, там за встречу...
— Что же вас там всех, у друга-то, не покормили? По кастрюлям заглядываешь,— женщина раздражалась, хмыкая.— А ты мне завтра, чтобы как с работы, так чтобы ни к каким друзьям...— женщина повернулась к нам спиной.— Ни к каким, а сразу в детсадик к нам чтобы шёл. Там двери отремонтировать надо и кое-какую мебель.
— Видал! — Николай нарочито обиделся, поочерёдно подержал глаза на каждом из нас, как бы ища защиты.— Что она хочет! Моя Валюха-то! Чтобы у себя я смену отпахал, а потом ещё и у неё в детсадике... Ну-у, Валюха!
— Ничего с тобой не сделается,— женщина улыбнулась, поведя плечом.— Кто же нам ремонтировать будет?
Пили мы чай, сгрудившись на кухне. Пили молча, жевали бутерброды с ощущением своей вины перед хозяевами: вот явились ни с того ни с сего, нарушаем поздний покой семьи.
Нам было постелено на полу, ногами к батарее — это, значит, чтобы теплее. Постель состояла из белых хрустящих наволочек на подушках, таких же хрустящих, пахнущих утюгом простыней — это ещё более усиливало в нас ощущение виноватости.
Потом каждому пришла спасительная мысль: «Мы же, впрочем, не задаром, мы уплатим».
Переспали, и утром, задолго до рассвета, когда город едва огласился урчанием транспорта, повскакивали и, не включая лампочки, шаря в полутьме, стали натягивать свою обувку. Хозяин, в трусах, без рубахи, стоял в коридорной полутьме, у порога, заспанный, как-то кособочась, и говорил:
— Ну, привет. Если ещё в гостинице не устроитесь, заглядывайте.
Мы совали ему в руку каждый по трёшке, он возвращал эти трёшки в наши карманы и выпихивал нас на освещённую лестничную площадку со словами:
— Валите-ка вы подальше, такие щедрые! В палатках зимой не крючились. То-то!
Оглядываясь, несколько пристыжённые, мы видели с лестничной площадки в луче света, как хозяин, держась рукой за полурастворённую дверь, балансировал на одной ноге. Другой ноги у него не было. Не было и руки. И когда он, встряхивая крупной густоволосой головой, возвращал нам трёшки, то, чтобы не упасть, упирался усечённым плечом в косяк.
Мы, пряча друг от друга глаза, разбегались от подъезда в разные стороны. Никого из ночлежников больше уже никогда я не видел. А хозяина?
Оказавшись на тихой улице — снег перестал, ветра не было, нетронутая белизна укрыла тротуары,— я не знал, куда идти в такой час, прошёл вокруг дома, рядом были другие серые дома, по пять рядов окон в каждом, окна одинаково чёрные.
Конечно, ясно, что удерживало меня у этого дома. Хотелось снова войти, посидеть, поговорить с человеком, которого мы как-то не так поняли, которого мы оскорбили.
Я вспомнил: вечером он говорил, что работает на строительстве механического завода. В полдень я пошёл туда. В прорабской конторке спросил, где работает Лисин Николай. Мне указали на бригадную теплушку за траншеей.
Был как раз обеденный перерыв. В теплушке за длиннющим столом, исковырянным и залощённым, сидели на скамейках рабочие, ели бутерброды, пирожки, стучали костяшками домино. Разговор известно какой: подтрунивали друг над другом.
У дальней стены с разложенными на доске кусками жареной рыбы сидел мужчина в бурой вязаной шапке, завёрнутой с боков так, что уши оттопыривались. Лицо тугое, нажжённое морозом, почти такого же бурого цвета, как шапка. Это он — Николай Лисин.
Я присел на железный каркас. Николай скоро доел свой обед, натянул шапку до бровей, вышел на объект.
— А в козла-то давай! Чего ты? — кричали ему вслед.
Я посидел и тоже вышел. Николая застал за работой. В чащобе железных конструкций он сидел на корточках на заледенелом снегу, прикрывши лицо щитком, ширял электродом в широкие пластины, разложенные рядами.
Я остановился сзади так, что рабочий не видел меня. Когда ослепляющая пляска пламени прервалась, я спросил:
— А что... Как работается?
Тотчас опять наклонился, и пламя снова забилось под электродом.
Спина его оставалась прямой. Движения быстрые, расчётливые, почти изящные. Невозможно было определить, какая рука настоящая, а какая — протез. Брезентовые верхонки, глубокие, без малого по локоть, были на той и другой, на левой и на правой, они защищали от огня, от брызжущего металла.
Николай влез в кабину подъёмного крана, краном поднял и передвинул на верхнюю площадку сваренные конструкции, вернулся на своё прежнее место, собрал электроды, щиток, рукавицы и взобрался по переплетённым фермам сам туда же, на верхнюю площадку.
Опять послышался характерный треск, и посыпалась вниз красная пыль расплавленного металла, твердеющего на морозе.
Чтобы не стоять внизу одиноко, я тоже влез на верхнюю площадку. В конструкциях свистел ветер.
— Кроме этой стройки-то... ещё где-нибудь бывал? — задал я вопрос.
— Куда приглашали, там и бывал,— Николай коротко глянул в мою сторону, руки его при этом не переставали делать работу.
— Куда же приглашали? — спросил я, выждав.
— В Казахстан — на нефтехимический комбинат, в Грузию — на завод тяжёлого оборудования, в Карелию, ну, тоже...— перечислял он без желания.— Строить, конечно... Прошлой весной в Индии работали три месяца. Элеватор ставили...
Видя, что собеседник мой снова намеревался закрыться щитком, я поторопился с вопросом другого плана: насчёт того, бригадная ли у них на участке система.
— Как это?
— Выработка-то не в общий котёл? Ты отдельно от бригады, должно.
— Это почему же?
— Все ещё обедают, а ты...
— Пусть на здоровье обедают, а я им задел обеспечу. Фронт работ подготовлю.
«Русский человек, как ты несхож сам с собой бываешь: когда веселье — ты один, когда в безделье, в скуке — ты другой, когда вот так в работе — ты уж третий»,— подумал я.
Николай больше не сдвигал с головы щитка. И я больше ни о чём не спрашивал. Вокруг по степи дымилась позёмка; снег, перемешанный с песком, забрасывало наверх; было видно, как рабочие гурьбой вываливаются из теплушки и направляются к нам, перепрыгивают через траншеи.
Биография у Николая Лисина оказалась самая рядовая. Для второй половины пятидесятых и шестидесятых годов — рядовая. Если бы... если бы не та трагедия. Подобрал он, мальчишка, цилиндр ржавый в старых обвалившихся окопах за огородом у болота. Цилиндр взорвался, когда Николай сделал из него подставку под огородную калитку...
Но в восемнадцать лет он вместе с односельчанином Димой Левиным выпросил в райкоме комсомола себе путёвку на восточные стройки. Ему не отказали и даже сделали вид, что не заметили увечья его. Такой же вид сделали и там, куда он приехал. А приехал он на строительную площадку Западно-Сибирского металлургического завода. Он же, поверив, что можно, оказывается, ходить и рукой владеть так, что не все будут видеть его калекой, уже не оставлял своё тело в покое ни на день — тренировал, для чего на чердаке общежития, подальше от глаз, наладил перекладины, пружины, подвесные кольца и прочие предметы.
Со всеми вместе пел песни в стылом распахнутом кузове грузовика:
И снег, и ветер,
И звёзд ночной полёт.
Но пуще запомнилось то, с чего обозначилась его линия к надёжному профессиональному мастерству.
В общежитии увидел он, Николай, как сосед Миша Зноев, занимающий койку слева у окна, натачивает напильником новенький, с белой рукояткой, топор; это же делает и другой парень, угрюмый такой, худосочный, по фамилии Рюничков.
«Вы куда это?» — спросил. «На курсы плотников, куда же ещё! Сегодня начинаются курсы в прорабской конторе. Хватит нам проволоку да шифер на хоздворе перебирать. Теперь опалубку в траншеях станем делать». Пошёл с ребятами на курсы. Опалубочным работам научился.
В конторе другие курсы открылись — электросварщиков. Ребята опять засобирались, приглашают и его, Николая: «Как? После отоспимся. Идёт?» — «Идёт»,— согласился Николай.
Потом на участке начались большие арматурные работы, а монтажников не хватало. Что ж, пошли без малого всем общежитием и на эти курсы. Опять четыре часа занятий после работы...
А тут август кончился. На воротах школы, что за ложком, красное полотно с белыми буквами: «Добро пожаловать!»
Парни и девчата в общежитиях заволновались: «Ты сколько классов окончил?» — «Семь. А ты?» — «Шесть. Понимаешь, как-то так получилось. К тому же у меня отец с матерью всего по пять классов имеют — ничего, не обижаются, не последние они на своих работах...» — «Только и всего, что не последние? Не знаю, как вы, ребята, а я давно решил: кончить десятилетку надо,— Николай подтянул поясной ремень и застегнул пуговицу на вороте рубахи.— Без этого, думаю, нельзя... Ну, будем отцами... как будем объяснять своим детишкам житейскую ситуацию? А? Как?»
— В жизни что важно? — рассказывал сейчас мне Николай.— Втянуться важно. Систему выбрать. Почти у всех парней у нас в бригаде тогда была система: если в ночную смену работаешь, то с утра до обеда поспишь, а с обеда — занятия в школе; если же в дневную смену работаешь, то в школу вечером идёшь. Так год за годом...
Когда Николай женился и у них родилась дочь, товарищи думали: не потянет теперь молодой папаша в прежнем темпе. Квартиры нет — хлопот сколько! С семьёй — в общежитии, простынёю отделены.
Ничего, потянул, только осунулся, на работу стал приходить с учебниками — время экономил, в обеденный перерыв читал.
Но школа школой, а стройка стройкой. Тут свои требования. Совсем практические. Сиюминутные. А эти требования таковы: нужен крановщик на участке. От бригады нужен. Бригада-то комплексная, и если на подъёмном кране будет работать свой человек, простои сократятся. Пока же, чтобы передвинуть груз, надо сперва согласовать с мастером, а потом уж мастер распорядится крановщиком, и то не сам, а через механика.
Выбор бригадир остановил как раз на нём, на Николае. «Иди,— говорит,— на курсы крановщиков». Конечно, иди опять без освобождения от основной работы в бригаде. «Где время взять?» — «Ну, это уж дело твоё — выкраивай».
— Позднее, работая на кране, я узнал, что при управлении организуются шестимесячные курсы электромехаников. Это же то, что надо! Пока кран в ходу — работаешь. А ну как ремонтировать придётся? Посоветовался с бригадиром, с бригадой. И опять учёба!..
Построили завод. Построили город при заводе. Завод дал первое литьё и первый прокат, так необходимый Сибири.
Приехал Николай в Абакан строить новый завод в степи. Одно за другое цепляется: не было металлургического, никто не планировал и эти корпуса в степи, теперь же вот — Всесоюзная ударная комсомольская стройка, потому что металл есть, а из металла делай всё, что надо.
Тут снова условия диктуют: учись, переучивайся; потому что смонтировать производственный корпус здесь, в степи под Абаканом, и конверторный цех в Кузбассе — далеко не одно и то же.
Мы вот сидим с Николаем, ужинаем в кухне. Опять я отмечаю, как он аккуратно и ловко отделяет ножом от мягкой белой булки ломти. Через двери видно: жена Валя что-то вяжет, низко склонив голову. Над вешалкой незашторенная полка, на полке столярный инструмент — фуганок, стамески. Там же разводной ключ, гвоздодёрка...
А на этажерке макет плотины из саянского цветного мрамора — памятный подарок от саяно-шушенцев. Николай рассказывает, как он вместе с бригадой помогал гидростроителям устанавливать оборудование на бетонном заводе.
Сколько профессий у него! Это записано в отделе кадров. Сам Николай считает, что у него одна профессия — строитель. А раз строитель, то умей делать всё.
— Я-то что! — говорит Николай.— Вон другие наши ребята... Они — да, они действительно преуспели. К примеру, Дима Левин, у которого я был вчера в гостях... На плавкране машинистом... Несколько профессий Дима только здесь освоил — раз. Заочно техникум по эксплуатации строительных машин закончил — два. Ведущие места в соревновании — три. Библиотеку дома какую собрал — четыре... У нас на участке по три, по четыре профессии имеют сто сорок человек. Я знаю. От профсоюза выступление готовил, специально этой цифрой интересовался...
В комнате, рядом с матерью, что-то ладит из зелёных, красных и голубых кубиков шестилетний сын Алёшка с синяками на оголённых коленях; ему мать напоминает, что пора ложиться: у него режим — в десять спать и в половине седьмого вставать, чтобы в садик идти. На диване — дочурка Галя с книжкой, глаза у неё материны, а лицом похожа на отца.
Что в этой семье есть такого, что мне следовало бы непременно запомнить?
И вдруг меня окатывает новым светом: да ведь у детей, как и у их матери, живёт уверенность, ставшая их сущностью,— это состояние разлито во всей вечерней квартире,— уверенность, что утро завтра будет доброе, потому что их отец очень сильный человек, строитель, строит он добрый мир.
1970