Леонид ПОТЕХИН

Красноярск

     Публиковался в журналах «Енисей», «День и ночь», «Новом Енисейском литераторе», «Енисейке», коллективных сборниках.

ЗАТМЕНИЕ

     Жили два соседа — Никита и Кузьма. Само собой, две соседки — Марья и Дарья. Жили дружно, на зависть всей деревне. Каждому под семьдесят. Заслуженные пенсионеры. Почёт вам и уважение. В летний день Никита и Марья сидели на ступеньках своего крыльца. В руках — закопчённые стёклышки. Приготовились наблюдать солнечное затмение. Деревня замерла в ожидании удивительного явления. Заглохли моторы машин, смолкли людские голоса. Тишина — как в глухую полночь. Даже ветер не колышет вершины берёзок в палисаднике. Только воробьи беспечно чирикают на крыше сарая. Марья подняла голову, приложила к глазам стёклышко:
— Ой, Никита, уже началось.
     Старик тоже посмотрел на дневное светило. На край яркого диска надвигалась тень. Марья забеспокоилась:
— Гора Араратская надвигается на солнышко.
— Дура. Это Луна оказалась между планетой и Солнцем.
— Днём на небе Луны не бывает. Она ночное светило.
— Отстала ты в повышении образования. Надо смотреть по телевизору новости.
     Кузьма и Дарья на своём подворье сидели на брёвнышках. Задрали головы и глазели сквозь закопчённые стёклышки. Старуха робко спросила:
— Кузя, а вдруг солнце закроется навсегда?
— Типун тебе на язык.
— Вона как темнота надвигается на ясное солнышко.
     Лучи солнца светили и грели всё слабее, надвигался сумрак. Куры, бродившие на подворье, всполошились и кинулись в хлев на седало. Где-то жалобно промычала корова. Дружок, почуяв недоброе, поджал хвост и скрылся в конуре. Налетел порыв ветра. Качнулись деревья, зашумела листва. Марья схватила супруга за рукав:
— Глянь, уже половина солнышка скрылась.
— Сказано, будет полное затмение.
— Страшно мне. Вдруг Араратская гора низвергнется на землю? Совершится светопреставление. Все сгорим в геенне огненной.
     Никита продолжал наблюдать, что происходило на небе. Усмехнулся:
— Тебе и так пора на тот свет.
— Ох, как не хочется умирать. Жаль, сериал не досмотрю.
— Тебе чего бояться? Угодишь в райский сад.
     Марья сокрушённо вздохнула:
— В рай святых берут. Я грешница. Зажарят меня черти на калёной сковороде.
— Смертоубийство совершила?
— Хуже — была неверной супругой. В молодые годы изменяла мужу своему. Прости, Никитушка, грешницу. Коль не простишь, то не бывать мне в раю Божьем.
     Старик нахмурился, сурово вскинул брови:
— С кем грешила?
— С соседом Кузьмой.
— Где грешили?
— По-разному. Летом за амбаром на зелёной травке. Зимой на сеновале.
— Ладно, после затмения разберёмся.
     Между тем тень Луны полностью закрыла Солнце. Гнетущая тишина охватила деревню. Охваченная ужасом, Дарья брякнулась на колени:
— Кузя, в час всемирной катастрофы…
— Что с тобой, Дарьюшка? В своём ли уме?
— В своём, в своём. В час всемирной катастрофы предстану я перед Всевышним. Скажет Боженька: «Раба Дарья, ведомы мне грехи твои земные. Не открою пред тобою врата райские». Схватят меня архангелы и швырнут в яму адскую. Нечестивые подденут меня на вилы и бросят в котёл со смолой кипящей.
     Кузьма не отрывал глаз от стёклышка. Насупился:
— Заголосила. В чём грешна?
— Велики мои грехи, ой как велики. Денно и нощно молюсь перед Создателем и никак не могу замолить.
— Тьфу! Излагай конкретно.
     Дарья вдохнула побольше воздуху:
— Нарушила я супружескую верность по молодости, по глупости. Воля твоя — казнить или миловать.
— Хе, эка невидаль. Да укажите мне жену, которая не крутила бы задом перед чужим мужиком. И с кем же ты наставляла рога законному супругу?
— С соседом Никитой.
     Кузьма даже глазом не моргнул:
— Приятно ли спалось-ночевалось с полюбовником?
— Ой, Кузя, не будь глупеньким. Разве сомкнёшь очи с чужим мужиком?
— У Никитки губа не дура, знает толк в бабах. В молодые годы ты была в деревне первая певунья и плясунья.
     Дарья вскочила, притопнула ногой:
— Я и сейчас, как выйду на круг, не уступлю ни одной молодой бабёнке или девке.
— Раздухарилась, старая перечница. Бери стёклышко, сейчас будет происходить самое интересное.
     И верно. Дарья увидела, как Солнце освобождается, выходит из тени Луны. Ещё минута, другая — и оно, словно обновлённое, помолодевшее, вновь засияло, засверкало в вышине небесной. Сумрак исчез. Стало светло, тепло. Божья благодать. Деревня ожила. По улице промчались автомобили и мотоциклы. Послышались голоса. Высыпала шумная детвора. Плотники застучали топорами. Птицы подняли весёлый галдёж. Ветер донёс аромат лугового разнотравья. Жизнь продолжается. Не совершилось всемирной катастрофы. Дарья отшвырнула стёклышко. Она преподнесла прямо на блюдечке муженьку свою сокровенную сердечную тайну. Об этом ещё полчаса назад не раскрыла бы рот даже перед пулемётом. А тут разоткровенничалась, язык распустила. Лешак попутал. И чего ради? Катастрофу вообразила. Затмение миновало. А слова не вернёшь. Как теперь посмотрит в глаза супругу?
     Кузьма обычным голосом произнёс:
— Накрой на стол, пора обедать.
     Хлебнул раз, другой, отодвинул тарелку:
— Недосол на столе, пересол на хребте.
     Да как врежет жёнушке по лбу. Ложка деревянная разломилась пополам. Лоб ничего, выдержал, крепким оказался. Только в глазах искры сверкнули. Кузьма выдернул из холодильника поллитровку. Дарья схватила сковородник. Опоздала. Старик успел захлопнуть за собою дверь. Явился на подворье соседа. Никита лупцует Марью и приговаривает:
— Сердце кровью обливается. Немедля разрываю супружеские связи. Отделяюсь в горницу.
     Марья вопит:
— Бей где придётся, только не по голове.
     Кузьма гаркнул:
— Отставить! Лежачих не бьют!
     Никита обернулся:
— Кузька? Лёгок на помине. Сейчас я сделаю из твоей образины коровью лепёху.
     Со сжатыми кулаками кинулся на соседа. Тот увернулся, но не удержал бутылку, и она отлетела в сторону. Кузьма метнулся за нею:
— Слава Богу, целенькая, родимая.
     Никита разжал кулаки:
— Коль целая, то пойдём в дом да сядем за стол. Марья поставит добрый закусон.
     Но Марья исчезла за калиткой. Куда теперь? Знамо, к соседке. Та ахнула, увидев растрёпанную Марью:
— Что с тобой, дорогая?
— Никита поколотил.
— За что?
— Собрала по гнёздам куриные яйца да выронила корзину. Он и налетел с кулаками. Как ястреб на лебёдушку.
     Слукавила. Разве можно сказать истинную правду? Дарья, конечно, не поверила. Но сочувственно закивала:
— Так, Марьюшка, так. Старики наши свихнулись умишком от солнечного затмения. На них повлияли магнитные волны.
— Я не заметила никаких волнений.
— А шишку на моём лбу заметила?
— Шишку зрю. Неужто и твой руки распустил?
— Чем мой лучше твоего? Не угодила — щи пересолила.
     Тоже слукавила. За пересол так не бьют. Знала, за что получила щелчок.
     Что же наши старики? Неужто схватились за грудки и рвут друг на друге рубахи? Нет, пуговицы не летят на пол. Кузьма уселся за стол за привычное место. Никита поставил тарелку с огурцами и салом. Достал стограммики и ещё бутылку. По опыту знают, что одной не обойтись, сто раз проверено. Выпили по первой. Похрустели огурцом. Кузьма спросил:
— За что накинулся на меня с кулаками?
— А то ты не знаешь?
— Скажешь — буду знать.
— Марья раскололась про ваши шурли-мурли.
— И ты не знал до сей поры?
— Откуда? Сорока не приносила таких новостей.
— Хо-хо-хо-хо-хо-хо! Да об этом в своё время, годков сорок назад, вся деревня талдычила.
— Я до сплетен не охоч.
— Моя дражайшая тоже изволила покаяться.
     Никита насторожился:
— В чём?
— В ваших, как ты выразился, мурли-шурлях.
— На них затмение подействовало. Вообразили конец света. Перепугались, что не попадут в Царствие Божие. Ты тоже не знал?
     Кузьма ухмыльнулся:
— Как бы не так. Сразу почуял, откуда жареным пахнет. У плотников есть поговорка: клин надо клином вышибать. Вот и решил то выражение в действие применить.
— Как это?
— Очень просто. Приударил за твоей Маруськой. Недели две выпендривалась. Потом, как говорится, прижали Варвару за амбаром…
— На зелёной травке.
— Ага, на зелёной. Чего это мы о бабах раскудахтались? Мужики мы или не мужики?
     Остограммились. Разговор повели о затмении.
     Никита промолвил:
— Как происходит это дивное явление, мне понятно. Не пойму, как умудрились рассчитать начало и конец до единой минуты.
     Кузьма многозначительно, солидно изрёк:
— Астрономия. Наука такая. Там сидят у телескопов шибко учёные мужики. Ты до ветру не успеешь сходить, как они произведут самый точный расчёт. Телескопы огромные, возвышаются выше американских небоскрёбов. В диаметре шире твоего дома. В телескопы учёные мужики посмотрели на планету Марс.
— Что увидели?
— Усмотрели, как на той планете из заводских труб клубится дым. По морям плывут корабли под парусами, а матросы Флинта песенки поют. Наша академия в полном составе отправляется на Марс для обмена опытом проживания в Солнечной системе.
     Никита притормозил брехуна:
— Кузька, не швыряйся лапшой.
— И вправду. Занесло. Давай выпьем ещё по одной для прояснения мозгов.
     Чокнулись. Ударились в воспоминания.
— Кузька, помнишь ли, как…
— А ты, Никитка, не забыл, как однажды…
     Есть что вспомнить старикам. На веку немало отгремело летних гроз, отшумело зимних метелей. Называют друг друга просто, по-деревенски. Так привыкли с детских лет.
— Кузька, может, наши старухи набрехали со страху?
— Как знать, Никитка. Давно было, быльём поросло. Только часто мне снится делянка за амбаром. Травка зелёная, крапива вдоль изгороди, а перед глазами играет синяя юбка, так и играет.
     Никита в долгу не остался:
— А мне снится лесная лужайка. Берёзы листвою шумят, пташки поют. Кофточка белая с красными горошками.
     Старушки сидят на крылечке. Марья прибрала растрёпанные волосы, вспомнила о затмении, перекрестилась:
— Слава Богу, пронесло.
     Дарья напустила волосы на лоб, прикрыла яркий синяк. Осенила себя крестным знамением:
— Слава Всевышнему, не допустил всемирной катастрофы.
     Вздохнули. Помолчали. Марья произнесла:
— Намедни приснился сеновал. К чему бы это?
     Дарья сверкнула очами, подумала: «А то не знаешь, змея подколодная. Не на том ли сеновале козлилась с Кузьмой?» Ответила:
— Сено снится к шуму. Снова побьёт тебя Никита.
— За что? Я перед ним как стёклышко без единого пятнышка.
     Дарья усмехнулась: « Пой, пташка-синичка. Ишь, стёклышко, да только закопчённое». Вздохнула:
— Мне снился бережок речки, кусты черёмухи. Не разгадаешь ли сие видение?
     Теперь Марья подумала: «Тварь ты ползучая, в кустах с Никиткой кувыркались». Вслух промолвила:
— Я не отгадчица снов. Обратись к Настасье Ивановне. Она растолкует и на картах прикинет.
     У каждой на памяти незабываемые молодые годы. Порезвились. Есть что вспомнить.
     Дарья проговорила:
— Не сходить ли к нашим старичкам? Как они? Заодно и мы остограммимся.
     Идти недалече. От одних ворот до других полсотни шагов. Остановились у раскрытой двери. На столе две пустые бутылки. Стограммики опрокинуты кверху донышком. На тарелке одинокий ломтик огурца. Старики сидят рядышком на лавке. Обнимаются. Целуются. Впервые навеличивают друг друга:
— Ты мне, Кузьма Степанович, как брат родной.
— Я за тебя, Никита Яковлевич, готов в огонь и в воду.
     Дарья толкнула Марью:
— Дошли до полной кондиции.
     Марья ответила:
— Бедненькие. Не рухнули бы на пол. И вправду затмение на них повлияло. Магнитные волны накрыли.
     Всякое в жизни бывает. Такое случается, чего в десяти романах не прочитаешь. Да и то сказать — дело соседское.

ЗАВЕЩАНИЕ

     В деревне Семёновка умерла старуха. Фронтовичка. Зенитчица. Сбила три вражеских самолёта. Имела ранения, контузию. Мужа пережила на пятнадцать лет.
     Перед стариной преклонялась. Собирала и тащила в дом всякое барахлишко. Две горницы наполнены вещами, теперь никому не нужными. Стоят кросна — крестьянский ткацкий станок. Натянуты нитки, подвешено бердо, положен челнок. Садись и тки. На полке десяток самоваров. Разной величины и фасона. Выстроились, как на параде, поблёскивают тульской медью. На других полках чугунки, глиняные горшки, кринки, ступки, допотопные утюги и прочее, и прочее. Шкаф с замысловатыми завитушками. В нём одежда, которую надевали в начале двадцатого века. Соответственно представлены обувка, кухонная и столовая посуда. На окнах рушники с яркими петухами. На стенах десятка два икон. В большой передней комнате массивная глинобитная печь, полати, лавки, деревянная кровать, кадь с крышкой и ковшиком. На полу половички. И ни одной современной вещи, ни холодильника, ни телевизора. Войдёт человек — словно окажется на сто лет в прошлом. На подворье та же старина. Вот сарай. В нём развешаны хомуты, дуги, уздечки. Подёрнуты ржавчиной литовки и серпы. На подклети деревянные трёхрогие вилы и грабелька. Банька по-чёрному, топка из огромных каменюг. Хозяйка не держала скотину, кроме курочек, но хлевы сохранила. По старине вела образ жизни. В магазине покупала муку, сама выпекала калачи да шанежки. Вместо электричества — керосиновая лампа. Ела из глиняной чашки деревянной ложкой. Чай заваривала из белоголовника. Странная старуха, с причудами.
     Но ближе к делу.
     На подворье въехали три легковые машины. Прикатили из города дети умершей: дочь Наталья, сыновья Фёдор и Дмитрий. Обнажили головы, постояли возле тела матери. Дочь всплакнула, вытерла слёзы и вдруг заявила:
— Передняя комната моя. Уберу это чудище глиняное, кровать с клопами. Выброшу полати и лавки. Вам, любезные братцы,— горницы. Прорубите отдельные выходы.
     Фёдор возразил:
— У меня орава ребятни. Буду привозить на летний отдых. Передняя моя, в горнице нам тесно.
     Наталья отрезала:
— Это твои проблемы.
     Соседи слушали перебранку, осуждали:
— Началось. Слушать, так уши вянут.
— Ноги у покойницы не остыли, а они…
— Годами не показывались. Теперь слетелись, как стая воронья.
     Дмитрий примирительно проговорил:
— Не спорьте. Мать оставила завещание. Поступим согласно её воле.
     Перешли в горницы. Наталья метнулась к шкафу, распахнула дверцу. Разочаровалась:
— Я думала… А тут…
     Дмитрий окинул взглядом полки, хмыкнул:
— Она что, чокнутая была?
     Фёдор поправил:
— Контуженая.
     И добавил:
— Здесь ценность представляют только иконы. Теперь они дорого стоят. Можно взять большие деньги.
     Наталья насторожилась:
— Что-что? Сговариваетесь продать иконы? Без меня? Ох, наградил меня Бог братьями. Так и стараются обобрать сестру.
     Фёдор усмехнулся:
— Горницы наши с твоего повеления. Не лезь на чужую территорию.
     Наталья пристукнула каблуком:
— Не уступлю свою долю.
     Пересчитала иконы и исчезла. Направилась в огород. Братья за нею. Огород большой, раскинулся на полгектара. Возделано несколько грядок, остальное поросло бурьяном.
     Наталья указала на грядки:
— Мои. Ещё вот до того столба. Остальное ваше.
     Разгорелся спор. Голоса слышны на соседних подворьях. Люди укоризненно покачивали головами. Дмитрий склонился над грядкой сорвать огурчик. Сестра схватила за руку:
— Не смей. Грядки мои.
     Ох уж эти родственнички…
     Из столярной мастерской привезли гроб. С кладбища вернулись три мужика:
— Могила готова. Ставьте на стол поллитровку.
     Дальний родственник Денис Васильевич указал Фёдору на трёх куриц:
— Осиротели. Не зарубить ли на поминальный обед?
     Фёдор махнул рукой:
— Заруби.
     Хоронили старуху на следующий день. Гроб пронесли по улице деревни. Впереди венки, подушечки с орденами и медалями. Председатель сельсовета с красным знаменем. Играл духовой оркестр. На кладбище митинг, говорили речи. Суетился фотограф. Над могилой поставили памятник со звездой. Обнесли оградкой. Спи вечным сном, боевая зенитчица. Земля тебе пухом. Покинули кладбище. Уселись за поминальное застолье. Минута молчания. Выпили. Набросились на курятину. Председатель сельсовета отложил ложку, промолвил:
— Теперь посмотрим, что сказано в завещании. Оно хранилось в нашем сейфе.
     Извлёк из кармана конверт, прочёл надпись: «Вскрыть после моих похорон».
     Посмотрел на наследников:
— Вскроем?
     Сыновья согласно кивнули. Дочь протянула руку:
— Дайте сюда, мы сами.
     Председатель отрицательно покачал головой:
— Завещание должен огласить нотариус. Поскольку таковой отсутствует, то это сделаю я, как представитель власти.
     На него устремились десятки глаз. Он вскрыл конверт, вынул лист бумаги. Развернул:
— Итак, начнём. Слушайте. «Я, Анастасия Гавриловна Степаненко, находясь в добром здоровье, в здравом и ясном уме, собственноручно распоряжаюсь. Первое: мой дом, надворные постройки и всё имущество завещаю…»
     Председатель прервал чтение. Наталья, как бы читая, продолжила:
— Сыновьям и дочери. Кому же ещё?
     Председатель поправил очки:
— Да нет. Тут написано по-другому: «…завещаю Семёновскому сельсовету, чтобы открыть музей старинного крестьянского бытия».
     Фёдор и Дмитрий переглянулись. Наталья запальчиво выкрикнула:
— Не может такого быть, чтобы мама… чтобы нас…
     Рядом с председателем сидел Денис Васильевич. Он склонился над документом, подтвердил:
— Воистину. Написано именно так. Чёрным по белому. Узнаю почерк покойной.
     Наталья скривила губы:
— Ладно, разберёмся. У мамы большой вклад в сбербанке. Она, как фронтовичка, получала приличную пенсию. Надеюсь, что деньги не пожертвовала сельсовету.
     Председатель продолжил:
— «Денежный вклад в сумме сто восемьдесят тысяч рублей также завещаю Семёновскому сельсовету на содержание музея».
     Застолье притихло. Кто-то воскликнул:
— Вот так завещаньице!
     Наталья вскочила, топнула ногой. На столе задребезжала посуда. Повернулась к братьям:
— Чего сидите, как истуканы? Нас ограбили, а вы воды в рот набрали.
     Фёдор ответил:
— Чего говорить? Завещание…
     Сестра возмущённо перебила:
— Оно недействительно. Мать была контуженая, не в своём уме. Завещание будем оспаривать в суде.
     Председатель вынул из конверта вторую бумагу, пробежал глазами по строчкам:
— Это медицинская справка. В ней засвидетельствовано, что Анастасия Гавриловна в момент подписания завещания находилась в здравом уме и нормальном психическом состоянии.
     Наталья потребовала:
— Не верю. Дайте сюда. Сама прочту.
     Председатель взглянул на возбуждённое лицо женщины. В её глазах полыхал бешеный огонь. Вложил документы в конверт, убрал в карман. Наталья наполнила рюмку, выпила, произнесла:
— На хрена мне дом. Для дачи не годится, слишком далеко от города. Пусть догнивает со всем барахлом. Придумали — деревенский музей. Смехота.
     Покинула застолье, скрылась в горницах. Вернулась с охапкой икон. Председатель встал перед нею:
— Гражданка, верните обратно. Это теперь достояние государства. Я, как представитель власти…
     Она гневно сверкнула глазами:
— Не мне, так и не вам.
     Разжала руки. Рухнули бы иконы на пол, разбились. Но председатель успел подставить свои руки. Наталья презрительно посмотрела на братьев и захлопнула за собой дверь. Со двора послышался рокот мотора. Машина выехала за ворота. Застолье оживилось. Поминальный обед продолжался. Пили, закусывали. Дмитрий хлопнул брата по плечу:
— Каково, Федька? Маманя преподнесла нам сюрприз.
     Денис Васильевич предложил:
— Споёмте фронтовую. Анастасия Гавриловна любила военные песни.
     И начал:

Эх, дороги, пыль да туман.

Застолье подхватило:

Холода, тревоги да степной бурьян.

Где-то в отдалении тяжело, раскатисто громыхнуло. Приближалась гроза.