Антон ВОРОНОВ

Москва

     Родился в Магнитогорске в 1958 году. Прозаик. Окончил сценарный факультет ВГИКа. Занимается литературно-издательской деятельностью.

ЖЕЛАНИЕ, ИЛИ НЫРКИ ПОД ЗОЛОТЫЕ ВОРОТА

     Желание — так ли уж оно примитивно? О, нет в нём заурядной простоватости. Тогда почему люди по большинству разучились желать? Какого только слова не услышишь по телевидению, а слово «желание» — в забвении. Ведь желание — подступы к делу, к счастью, к исполнению мечты.
     Мой отец из тех личностей, кому искони дана неразрывность с желанием и кто не утратил его даже в горевых обстоятельствах. Вот одно из его желаний.
     Едва мы приближались на теплоходике к Золотым Воротам и вплывали в них, он напоминал мне, что пробовал нырками достичь дна под Золотыми Воротами, но безуспешно, хотя не совсем безутешно. Кстати, Золотые Ворота — остаток кальдеры вулкана, зарисованной Александром Пушкиным и почти сохранившей свои очертания. В доисторические времена кратер раскалённого вулкана повалился в море, его смыло в миллионолетиях, осталась лишь кальдера.
     Я мог бы подтолкнуть отца вопросом, однако он опережал меня. Очень даже намерен он не оставить свою трудную, вполне опасную попытку.
     Кораблик давал обратный ход после кидания монет пассажирами. Обычай: будто бы они вернутся сюда, если побросали тут монеты. Отцу было интересно, почему пассажиры расстаются с монетами не крупней двадцати копеек. Ежели хотят предопределить возвращение, раскошеливались бы щедро.
     Отец доставал из карманчика шорт два полтинника. Мы кидали их таким образом, чтоб они легли на дно под Золотыми Воротами.
     Я дошколёнком повторил отцовскую причуду, плавал сперва не поверх воды, а под водой.
     Без меня отец спрыгивал с кормы судёнышка, плыл к Золотым Воротам, сидел на левой опоре там, где она повёрнута больше к хребту Кара-Дага, чем к морю. Он страстно вживался взором в горные черноморские пейзажи, а уж потом он вплывал под Золотые Ворота и нырял.
     Ему нравилось бывать наедине с морем. Сподручней всего были для этого весна и осень с их остудной водой.
     Со мной отец не решался спрыгивать с кормы. Не пловец я. Глубина. Как бы не утонул. Всяко случается в море. На суше, впрочем, теперь куда опасней. Но этого отцу я не умел доказать, и вот отец рискнул! В ластах, в маске с трубкой на голове и с бамбуковой палкой в руке он спрыгнул с теплоходика. Я за ним. Не сразу. Пока он не приготовился. Прыжок. Вынырнул. Отец протянул бамбук. Я не успел ухватиться. Волновался. Поплыл под водой к отцу. Схватил его за руку. Оплошность. Он повернул руку против моего большого пальца. Освободился. Подсунул палку к моим рукам. Я вцепился в неё. Ощутил, как он рванул на боку к Золотым Воротам. Я всплыл. Смело задышал. Скоро мы оказались у той части опоры, куда он вылезал для созерцания хребта и простора. Отец влез туда, меня вытянул. Мы обеспокоили чёрного баклана, который свил гнездо на Золотых Воротах. Баклан стал шарашиться, подгребал под себя напуганный выводок.
     Созерцание, находил отец, не в натуре русского человека. Русак неусидчив (по себе в школе узнал). Зачем-то мы, русаки, склонны к движению, частенько не просто к движению — к новациям, вообще к новизне. Удовлетворись тем, что есть и чего достиг,— нет, прём к новизне. У кого-то я вычитал: «Что новизна, то кривизна». За все времена в Коктебеле отец очаровался только одним созерцателем — поэтом Сергеем Орловым. В битвах Великой Отечественной войны Сергей Орлов горел в танке. Еле спасли. Оттуда, из мистической запредельности, возник в нём дар созерцания божественной красоты природного мира. Своим созерцанием, когда сидели на опоре Золотых Ворот, отец подспудно внушал мне чувство созерцательности.
     Перед нырками ко дну Золотых Ворот отец, опять же с помощью бамбуковой палки, отволок меня на берег.
     Прежде чем погружаться на рискованную глубину, отец осуществлял привыкание, затеянное на постепенности. Постепенность укрепляла тело, дух, веру в мечту. Кроме того, постепенность давала ему возможность собирать монеты для водителя автобусика — дяди Серёжи Рыбакова. Дядя Серёжа, заядлый удильщик, заплывал сюда на своей моторной лодке; он всегда собирал с опор «монеты на счастье». Он был стремительным ныряльщиком. Ради деньжат на сигареты и водчонку он добывал до ста рубликов. Отец, когда он здесь одиночествовал, собирал монеты для дяди Серёжи. Он засовывал их, засыпанные в пластиковый мешочек, под камень в бухте Льва; камень походил на царя зверей. Либо по дружбе, либо поэтому дядя Серёжа не брал с нас плату даже за очень многокилометровые экскурсии.
     На рыбалку этой весной пограничники не выпускали дядю Серёжу в море. Таинственные закладки в нейтральных водах. Шпион, засланный в Базальтовую бухту в миниатюрной подлодке.
     С осени по сейчас монет скопилось навалом на внутренних опорах Золотых Ворот. Отец брал монеты среди мидий, между водорослями. Он набил ими карманчик шорт. Дабы продлить постепенность, он приплыл к берегу, выгрузил из карманчика прямо на гальку звонко-звонкий сбор. В этот момент на гребне горы, где в камне запечатлелась вулканическая харя Ивана Разбойника, возникли две фигурки. Тут мы с отцом услыхали слёзную опаску девчонки:
— Папа, они захапают все денежки. Как мы будем жить?
     Дочка с папой пришли из посёлка Крымское Приморье, где находятся дом отдыха, дельфинарий, винный завод. Явно жили они там дикарями не впервые, знали, как и чем спасаться в случае разора.
     Они спустились по сыпучему Ивану Разбойнику. Отец и я ждали, когда они приблизятся. Наперебой мы сказали незнакомцам, чтобы забрали денежки. Отец пообещал им ещё насобирать монет, но попросил, чтобы папа девочки не мешал ему.
     Отец довольно долго нырял под Золотыми Воротами. Вернулся угрюмый. Взвеселил лицо, выгружая серебро в сомкнутые ладони девочки.
     С отцом был писательский билет, завёрнутый в полиэтилен и положенный под «молнию» в задний карманчик шорт над ягодицей. Билет он прихватил на случай встречи с пограничниками. На тропе, куда они выходили из скрадов, отец рассказал, что и на этот раз не достиг дна под Золотыми Воротами. В какой-то миг вроде просияло дно, но он прекратил погружение. Он испугался, что из-за давления стекло маски лопнет и порежет глаза. Тогда он решил добыть маску с оконцем из пластика, тем и добьётся необходимого погружения и, стало быть, осуществит своё желание, равноценное самовозвышению.
     Не в ту пору, гораздо позже, уже будучи студентом института кинематографии, я задумался над тем, почему отец очень даже свято боготворит желание. Я решил: без желания не бывает могучей воли, необычных достижений. Но он соблюдал меру желания. Интуитивно он испугался за потерю глаз. Он поберёг, подобно Гераклу, наши судьбы: мамину, мою, сестры. И ещё я надумал, что желание — ступенька перед вершиной, называемой всечеловеческой любовью.
     Завышение? Навряд ли.
     Не покидайте, не покидайте ступеньку перед самой вершиной.