Николай ЮРЛОВ

Красноярск

     Журналист, публицист и прозаик. Публиковался в альманахе «Новый Енисейский литератор», «Литературной газете», журнале «Сириус». Редактор красноярского журнала «Телега жизни».
РАССКАЗ ИЗ ТЕТРАДИ В КЛЕТОЧКУ
     Однотомник Бунина, изданный к столетию писателя, при поступлении на факультет журналистики УрГУ я увёз из родительского дома с собой, почитая книгу в бордовой обложке за святыню, с которой расстаться ну никак недопустимо. И однажды мой кумир мне очень пригодился. Случилось это уже на втором курсе, когда мы, начинающие «курилки» и уже не такие, как были, «гадкие утята», решили выпускать собственную стенную газету под названием «Гарт».
     Вряд ли кто из нынешней журналистской поросли видел в типографиях линотип, а уж тем более его «хлеб насущный» — металлическую болванку, серебристый сплав свинца, олова и сурьмы. Это и был гарт, он методически опускался в котёл строкоотливной машины и ещё долго дышал жаром, обжигая руки выпускающего даже сквозь бумагу.
     Название курсовой стенгазеты было как нельзя более удачным: мы и впрямь представляли собой разгорячённый сплав разнокалиберных творческих личностей, мечтавших о получении романтичной профессии журналиста на одном из самых престижных факультетов страны. Говорящую метафору придумал мой лучший друг Вовка Я., которому общим голосованием больших и малых талантов было уготовано стать редактором «Гарта».
     К моему великому огорчению, Вовка решил сразу же отделить службу от дружбы. Первый материал, который я с надеждой принёс в редакцию, состоявшую из редактора и нашей сокурсницы-машинистки Томы А., вызвал у него нарочито ироничную критику.
— Старик,— говорил Вовка,— не нравится мне твоя начальная фраза: «Волею судьбы выбрал компрессорный». Что это за слог такой? Я не чувствую в нём пульса времени. Какой-то девятнадцатый век. Энергичней надо.
— Как у Владимира Владимировича? — парировал я резкий редакторский выпад.
     Революционного поэта-хулигана Маяковского, тоже, между прочим, Владимира Владимировича, мой друг просто боготворил. Впрочем, это не мешало ему увлекаться и Ницше, и Шопенгауэром, и блестяще знать историю стран Западной Европы. Но я-то от его тёзки был вовсе не в восторге. Нельзя же себя враз переделать и писать рублеными фразами, уничтожая выстраданный стиль.
     Вскоре таким же макаром новоиспечённый редактор, возвращая мою рукопись в перерыве между лекциями, забраковал также и лирическую прозу, воспевающую синий месяц апрель.
     Я тяжело вздохнул и взглянул в окно: по железному карнизу четвёртого этажа нашей альма-матер виртуозно гуляли голуби, стоял март, и всё кричало о весне, про которую я, собственно, и твердил. Я не верил, что написано плохо, и, как всякий автор, интересы которого ущемлены, захотел решительной сатисфакции.
     Помог мне в выборе ответного литературного удара Бунин. Его маленький рассказ «Смарагд», вошедший в нобелевский цикл «Тёмные аллеи», был размером со страничку; я старательно переписал его в школьную тетрадь, опустив, разумеется, некоторые архаичные слова: и рай, и ангелов, и Божий престол. И пейзаж частично убрал, чтобы не так уж сильно выпирало мастерство.
     Получилось всё очень здорово: девица-красавица сидит на подоконнике, рядом с ней некий молодой человек, который смотрит на жизнь предельно реалистично; и зачем ему какой-то смарагд — дивный изумрудный цвет, в который окрасился ночной небосвод? Герой явно жаждет чего-то более приземлённого, поскольку в поле его зрения оказались добротные девичьи коленки.
     Как и следовало ожидать, мечтательность героини, что в рассказе присутствовала для контраста с практичностью кавалера, сработала безотказно, и Вовка тут же начал меня учить: нельзя так наивно писать — искушённая публика курса просто выставит на посмешище. Казалось, Вовка даже знал, что автор должен был ему принести, как птичка в клювике.
     Я слушал и пытался поддакивать, а потом надоело, и я решил огорошить торжествующего редактора:
— Ты прости, Вольдемар, но в данном случае автор другой…
— Кто? — выдохнул Вовка, никак не ожидая подвоха.
— Иван Алексеевич Бунин.
     Тогда, в начале семидесятых годов прошлого века, был популярен Василий Макарович Шукшин и его небольшой рассказ «Срезал». О том, как деревенский мужик вызвал на спор двух кандидатов наук и заткнул их за пояс: пусть не задираются выше ватерлинии!
     Нечто подобное я сотворил и с Вовкой Я., и он меня никогда и ни при каких обстоятельствах больше не тиранил, а наша дружба только окрепла, пока после окончания университета естественным образом не разошлись наши жизненные пути.
     Может быть, кому-то и впрямь пригодится мой опыт — первое реальное общение с литературным начальством, пусть даже из числа своего брата-студента? Проверено: самый привередливый редактор способен на кардинальные перемены, и если он тотчас же на вас не закричит в порыве душевного возмущения, то в обращении с вами непременно станет тише воды, ниже травы.
     Всё правильно: уважать надо классиков.

Красноярск