Евгений ПОПОВ

Москва

Родился в 1946 году в Красноярске. В 1968 году окончил Московский геологоразведочный институт. Столичный дебют состоялся в 1969 году в апрельском номере журнала «Новый мир» (с напутственным словом В. Шукшина). В 1979 году принял участие в создании альманаха «Метрополь», за что был исключён из Союза писателей СССР. Первая книга «Веселие Руси» вышла за рубежом в 1981 году. В России первая книга — «Жду любви не вероломной» — вышла в 1989 году. Автор книг: «Прекрасность жизни», «Самолёт на Кёльн», «Душа патриота», «Тихоходная баржа "Надежда"», «Мастер-хаос» и др.

«СЛУЧАЙ» НА СТАНЦИИ ВАРВАРКА

Святочный рассказ «из жизни»
      — Вот над новыми русскими повадились смеяться, а ведь они бывают совершенно разные, не говоря уже о крайностях, когда один олигарх шьёт рукавицы в Забайкалье, а другой играет с англичанами в футбол. Заодно не спрашивайте меня, почему я терпеть не могу недорогие мужские духи «Пол Смит»...
      Иван Иванович лукаво, как Ленин, прищурился на нас, и мы все замерли в ожидании его нового интересного рассказа «из жизни». Все мы — я, Фофанов, Абдрашитов, Шепета, Колесов, Ким, Лобычев, Кац.

      — Если уж тебе в чём не везёт, то с этим совершенно и не надо бороться, — решил, наконец, новый русский Эдик, когда отроги Сихотэ-Алиня затянул предательский туман и стало понятно, что ни один самолёт сейчас взлететь не может, а тем более спортивная «Сесна», принадлежащая лично Эдику, которой он управлял сам, не доверяя этот дорогостоящий механизм более никому на свете.
      Тоска не отпускала, Эдик мучался, потому что никак не мог понять, что это такое — тоска, когда последнее время дела идут так ладно. Не то что в прежние близкие времена, где его компаньоны вдруг оказывались предателями, дефолт караулил человека за каждым углом и даже прекрасные женские глаза светились знаком «$», как электролампочка вольфрамовой нитью. На одной из обладательниц таких глаз он и женился тогда, хотя сейчас их совместная жизнь явно зашла в тупик — Эдик мечтал о сыне, жена рожать детей решительно не желала, утверждая, что «это портит фигуру». А фигура ей была ой как нужна на пляжах экзотических стран и островов, куда она обычно ездила в одиночестве, утверждая, что «супруги время от времени должны отдыхать друг от друга».
      В проходящий поезд «Владивосток — Москва» он сел без труда, потому что билеты сейчас, надо прямо сказать, стали довольно дорогие, а если даже их нет, то всегда есть билеты в вагон «СВ», которые ещё дороже.
      А Эдик, как вы понимаете, был богат, относительно богат, потому что абсолютных богачей не существует, равно как и абсолютных бедняков. Человеку всегда есть куда развиваться; вверх ли, вниз ли, влево, вправо — всё равно. Человек ведь вовсе не безнадежён, как бы об этом ни твердили различные исследователи человеков, начиная от времён Гомера и заканчивая временами Пелевина.
      Главное, как это ни странно, чтобы человек был хороший. А Эдик этот наш был, ну уж, может быть, и не так хорош, как ангел, но уж и не такая дрянь вроде чёрта, каковыми являлись и являются многие деятели его сословия, отдельные представители которых вдруг безвременно, в расцвете злых сил, оказывались на кладбищах, зато другие вдруг взлетали на такую высоту, где их и установкой «град» не достанешь.
      Эдик всегда пытался вести свои дела честно, помня, что первоначальный капитал ему достался в прямом и переносном смысле от Бога. Дело в том, что на самой заре начала конца перестройки он вдруг оказался в братской черноморской стране на букву «Б», где ещё вовсю свирепствовали старые порядки и, в частности, было запрещено верить в Бога и торговать иконами. А у нас в России уже вовсю выпускали бумажные иконки. Эдик тогда призанял денег у родственников и коллег по Центральной научно-исследовательской лаборатории Министерства цветной металлургии, где он парился в качестве младшего научного сотрудника, и, прикупив таких бумажных иконок на все эти деньги, перевёз товар в братскую страну Б., где с помощью уже новых коллег, зарубежных компаньонов по бизнесу, наклеил иконки на полированные тонированные деревянные дощечки, которые были проданы с прибылью более 1000%. Дальнейшее — понятно. Сейчас, например, он занимался разработкой заброшенных молибденовых рудников, и здесь тоже всё было по-честному. Потому что, во-первых, до рудников из-за низкого содержания в них молибдена и золота никому не было дела, а во-вторых, Эдик решил на месте организовать переработку руды до состояния конкурентоспособного концентрата, отчего и оказался перед самым Новым годом в этих диких для него дальневосточных краях.
      — Может, в картишки перекинемся? — предложил ему сосед, так и не представившийся по имени вальяжный господин с набриолиненной головой, резко пахнущий недорогими мужскими духами «Пол Смит».
      Эдик отрицательно покачал головой.
      — Тогда... может, это... глоточек виски со льдом? — заторопился вальяжный, искоса поглядывая на дорогой кожаный портфель странного попутчика, возникшего в этом двухместном купе буквально ниоткуда и вот уже полчаса молча глядящего в тёмное окошко, за которым своей отдельной жизнью жила невидимая Россия.
      — Нет, не хочу, — сказал Эдик.
      — Почему? — искренне удивился его визави.
      — Тоска потому что, — нелюбезно ответил Эдик и вышел в коридор, резко затворив за собой дверь. Растворил другую дверь и шагнул в морозный тамбур, чтобы продышаться перед походом в вагон-ресторан. Поезд внезапно замедлил ход, и сквозь морозное стекло вагона перед Эдиком вдруг мелькнуло тусклое «Ст. Варварка Приморско-Сиб. ж. д.».
      И будто какая-то неведомая сила заставила Эдика рвануть обратно в купе, схватить портфель, натянуть кожаную куртку и выскочить из поезда уже практически на ходу, не обращая внимания на удивлённые причитания проводницы: «Пассажир, вы куда?»
      Остановился. Огляделся, Всё было как прежде, двадцать лет назад, когда студентом Московского геологоразведочного института имени С. Орджоникидзе он проходил здесь практику на молибденовом комбинате, изнывая от скуки по столице. Да нет! Здание станции было аккуратно оштукатурено, пластиковые окна помещения говорили о наличии в нём евроремонта, уютно светилась неоновая витая вывеска «Кафе "Случай"». Эдик зашёл.
      В кафе было практически пусто, если не считать одной явно влюблённой парочки, занявшей угловой столик, украшенный предновогодней едой и бутылкой шампанского. Из динамиков тихо играла ненавязчивая музыка, и Эдик, тоже занявший стол, с удивлением узнал в этих звуках мотивы своего любимого «Первого концерта для скрипки с оркестром» Мендельсона.
      То есть любимого ТОГДА, двадцать с лишним лет назад, и ЗДЕСЬ, на бедной станции Варварка, где он познакомился с Галочкой, юной учительницей литературы средней школы, куда она только что прибыла по распределению из громадного сибирского города К., стоявшего на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан. Именно она и приохотила молодого геолога, которому, по его собственному признанию, «медведь на ухо наступил», к классической музыке, именно под звуки этого «Первого концерта» они жарко любили друг друга тогда, перед тем как расстаться.
      — Кто-нибудь подойдите ко мне! — Эдик решительно постучал столовым ножом по графину с водой, уже стоявшему на чистой скатерти в окружении комбинации приборов-приправ: соль, перец, уксус, масло. «Прямо как на Западе, — зло усмехнулся он. — А обслуживание как было, так и осталось совковое».
      — Извините, заговорился, вот меню, — перед ним, покинув свою спутницу, чуть-чуть прихрамывая, остановился один из «влюблённых», рослый парень в чёрном костюме с зауженными лацканами.
      — Да нет, это вы меня извините, — невольно смутился Эдик. — Я ведь, собственно, никуда не спешу.
      — Мы с мамой, признаться, тоже не ожидали сегодня посетителей, — сказал парень, который пристально... да-да, пожалуй, даже слишком пристально всматривался в лицо странного клиента.
       — С мамой? — удивился Эдик, переведя взгляд на аккуратно причёсанную девушку, которая приветливо махнула ему рукой из-за углового столика.
      — Нет, — парень замялся, — это — моя невеста Лена. А кафе принадлежит моей матери. Я же просто работаю у неё и учусь заочно в Медакадемии, после того как пришёл с той войны, о которой уж давайте не будем сегодня говорить, в этот праздничный день… Эдуард Иванович.
      — Вы знаете меня? — удивился Эдик, не веря своим ушам.
      — Да, Эдуард Иванович, — просто сказал парень. — Ведь ваш портрет я однажды нашёл в бумагах мамы, и тогда она была наконец-то вынуждена ответить мне, как зовут моего отца. Но она... она никогда вас ни в чём не обвиняла. Она говорила лишь, что «так получилось». Она ведь так и не вышла больше замуж. Она до сих пор любит вас.
       — Стой. Постой. Ты ничего не путаешь? Тебе сколько лет?
      — Почти двадцать... папа, — тихо сказал парень.
      — Так приди же ты скорей в мои объятья, сынок! — Эдик неловко поднялся, и предательские слёзы потекли из его на секунду ослепших от счастья глаз.
      — Но я же ведь ничего не знал. Почему? Почему она не написала, не позвонила мне? — всё твердил и твердил он.
      — Вы бы знали, какая она гордая, наша мама. Ведь и сейчас она делает вид, что все о'кей, хотя и молибденовый рудник, и обогатительная фабрика — всё теперь стоит в ожидании настоящего хозяина, — сказал парень.
      — Все поезда куда-то уходят, а я остаюсь, — вдруг пробормотал Эдик.
      Они всё ещё стояли, обнявшись. И лишь поэтому не видели, как открылась дверь, и на пороге появилась статная, высокая, всё ещё красивая женщина с седой прядкой волос и бездонными голубыми глазами, так и не потерявшими прежней чистоты.
      — Галина Никифоровна, не мешайте им, — сказала Лена, приложив палец к губам в ответ на её немой вопрос.
      Тихо падали снежинки. Играла тихая музыка. Вальяжный господин, оставшийся в одиночестве двухместного купе поезда «Владивосток — Москва», был сильно разочарован. В дорогом бумажнике тиснёной кожи, который он успел вытащить из портфеля полоумного попутчика-растяпы, не было ничего — ни денег, ни кредиток, ни документов. Ничего, кроме портрета юной женщины, миловидным лицом которой невольно залюбовался даже этот мелкий набриолиненный негодяй, резко пахнущий недорогими мужскими духами «Пол Смит». И юное миловидное лицо молча смотрело на него. Било двенадцать. Было двенадцать.

       Было двенадцать. Било двенадцать.
      — Ну, что же вы это приуныли, друзья? Ведь жизнь продолжается, — улыбнулся Иван Иванович, закончив свой рассказ.
      И мы все заулыбались, задвигались. Все мы — я, Фофанов, Абдрашитов, Шепета, Колесов, Ким, Лобычев. Наш поезд летел вперёд, на восток.

Владивосток — Москва
16-22 октября 2006