ВСТРЕЧИ С МАРИНОЙ ЛАДЫНИНОЙ

      В Назаровской средней школе, тогда единственной на весь район, я учился в 1940-1950-е годы. Уже не помню, кто был классным руководителем, но навсегда запомнилась преподаватель математики Евлампия Константиновна Тяпкина. Она была добрейшей, но одинокой женщиной и осталась в моей памяти искренне любящей нас учительницей.
      Кажется, в 1948-м или в начале 1949 года я впервые узнал от Евлампии Константиновны о том, что прославленная киноактриса Марина Алексеевна Ладынина родом из Назарово и что она вместе с Евлампией Константиновной преподавала в местной гимназии. Так когда-то называлась небольшая одноэтажная школа, располагавшаяся неподалёку от современного краеведческого музея. О М.А. Ладыниной я знал и раньше. В Назаровском районном доме культуры регулярно «крутили» кинопередвижки. Фильмы были разные, доступные почти для всех. Сеансы для детей проходили днём, а для взрослых — вечером. Тогда эти фильмы казались нам самыми совершенными и прекрасными. Теперь уже не помню названий многих из них, но в памяти закрепилось нечто единое, скорее — одинаковое, тот стержень, который определял идею и содержание киносценария и самого кино. В те годы многие фильмы повествовали о значимости и величии социалистических преобразований, иногда отчётливо противопоставляя им определённые исторические «реалии».
      В кинозал нас впускали по билетам без указания мест. Перед тем как войти в кинозал, нужно было преодолеть «кучу-малу». Кто был смелее, садился на стулья. Остальные располагались на полу, вблизи экрана. Помню, как несколько раз я смотрел кинокартину гениального Эйзенштейна «Иван Грозный». Почему-то запомнился эпизод с отравлением царицы. Кинокадр сознательно был растянут, и мы, ребятишки, все вместе кричали: «Не пей!», а потом заливались слезами сострадания. Тогда мы не знали имён многих актёров, не знали, что фильмы делались по «соцзаказу» и определённому канону. И всё-таки многое запечатлелось в памяти, в том числе имена самых прославленных киноактёров.
      Из тех давних фильмов особенно запомнился фильм «Свинарка и пастух». Эпизоды с деревенскими сценами казались почти знакомыми, хотя дома и улицы были, не в пример нашим, прекрасно ухожены. Мы им немного завидовали: «Живут же люди!». Что греха таить, мои родители долго снимали уголок в так называемой «землянке» — избушке, сложенной из дёрна.
      Для нас, сельчан, слово «живут» имело определённый смысл. Оно означало не самоё жизнь, а то, что окружало людей, их обиход. Между словами «живут» и «существуют» была непреодолимая или труднопреодолимая преграда. В подобном словосочетании скрывалась и оппозиция. Когда мне было одиннадцать лет, отец привёз нас вместе с братом в Красноярск. Я впервые увидел город, впервые посмотрел экспозиции краеведческого музея и ещё больше стал идеализировать город как особую среду. И особо идеализировал Москву. «Москву огромную, незнакомую», мечтая когда-нибудь посетить «златоглавую». Для нас Москва была реальным городом — столицей, но сказочной и недоступной, о которой все мы, взрослые и дети, знали столько, сколько видели о ней в кино. Легендарной я запомнил столицу по кадрам из кинофильма «Свинарка и пастух», одну из главных ролей в котором исполняла М.А. Ладынина. В те давние времена мне было неведомо, что она моя землячка.
      Кажется, году в 1948-ом в Назаровском РДК (районном Доме культуры) демонстрировалось «Сказание о земле Сибирской». По нынешним меркам это была агитационно-пропагандистская киноэпопея о «благословенном русском крае, земле потомков Ермака». Земле, которую предстояло превратить, кроме сельскохозяйственного, в крупный промышленный регион. По экрану в титрах скользили многочисленные надписи, их почти не фиксировал взгляд, но зато моментально запоминались строчки песен о Тюмени с колхозными пельменями, о родном Енисее и «благословенном русском крае» — Сибири. Нам, сибирякам, это было как бальзам на душу. Одну из ведущих ролей в «Сказании о земле Сибирской» исполняла М.А. Ладынина. Не могу сказать со всей достоверностью, была ли она в Красноярске на съёмках, но знаю, что актриса посетила город во время своих гастролей. Насколько помню, её визит состоялся в моём учебном 1948-1949 году. О приезде актрисы поведала школьная учительница Е.К. Тяпкина. Поведала с некоторой обидой — мол, была актриса в Красноярске, а не удосужилась приехать в Назарово, навестить своих старых друзей. Так мы узнали о дружбе бывших сотрудниц школы-гимназии, так я узнал, что прославленная актриса — моя землячка.
      В те далёкие годы не только Ладынина — все актрисы были для нас «небожителями», персонами художественно-эстетического Олимпа. Посещая кино, мы мечтали о будущем, и многие из однокашников, в основном девчонки, мечтали быть киноактрисами. К сожалению, а может быть, и не к сожалению, никто из них после окончания школы не рискнул или не захотел искать своё призвание в кино. Правда, работая в Пермской государственной художественной галерее, я соседствовал с другой назаровской землячкой, артисткой Театра юного зрителя. Но она представляла новое поколение, воспитанное в иной общественно-социальной среде, когда театр стал более многочисленным, многоплановым и широкодоступным даже на периферии. Появились новые зрители и новые ценители киноискусства. Но у старшего поколения бережно сохранялась память о прошлых фильмах и киногероях.
      Наверное, таким «заочным» и осталось бы моё знакомство с М.А. Ладыниной, если бы не «господин случай». В конце 1987 — начале 1988 года Московский областной совет депутатов трудящихся предложил мне должность директора создаваемого Государственного историко-литературного музея-заповедника А.С. Пушкина. Ведущие исторические и художественные комплексы музея-заповедника составляли территории у деревни Захарово, где прошли детские и отроческие годы гениального поэта, а также постройки села Большие Вяземы. Это село в старину было вотчиной сначала князя, затем царя Бориса Годунова, а впоследствии было подарено Петром Великим княжескому роду Голицыных, в частности, одному из сыновей «пиковой дамы» — четвероюродной сестры Марии Алексеевны Ганнибал, бабушки А.С. Пушкина. Кажется, эти события не связаны с М.А. Ладыниной, но — «неисповедимы пути Господни».
      Не помню точную дату, кажется, весной 1989 или 1990 года, я был командирован в Красноярский музей имени В.И. Сурикова. Пользуясь случаем, я посетил дорогое мне Назарово. Идя по знакомой улице, на которой некогда были гимназия и средняя школа, я почти случайно увидел, что в Назарово создан и действует музей. Так состоялось моё знакомство с его сотрудниками. Вскоре произошла ещё одна, казалось бы, непредвиденная, но, наверное, фатально предопределённая встреча — с сотрудницей Назаровского департамента культуры; она приехала в Москву в служебную командировку и, кажется, вполне целенаправленно навестила Большие Вяземы. В разговоре с ней я узнал, что главной целью московского визита была встреча с М.А. Ладыниной, с тем чтобы просить передать в дар музею что-нибудь из личных вещей. Мне было предложено стать неким связующим звеном, устанавливающим контакты с прославленной землячкой. Так то ли судьба, то ли простая надобность в чём-то помочь Назаровскому музею стали причиной и следствием теперь уже реальных и, кстати, неоднократных встреч и долгих бесед с прославленной актрисой Мариной Алексеевной Ладыниной.
      К сожалению, нас не учили вести дневники, фиксирующие кажущиеся порой мелкими, но на самом деле немаловажные события. В мои школьные годы существовали своеобразные дневники, в которых отмечались наши знания и успехи. Мне чаще всего хотелось спрятать свой дневник от родителей; я не был особенно прилежным учащимся, но отличался неким своенравием и даже дерзостью. Из обязательных школьных предметов предпочитал историю и литературу в ущерб точным наукам, таким, как математика. Такая неорганизованность впоследствии стала серьёзной помехой во многих делах. Теперь, когда я задался поведать о встречах и особенно беседах с М.А. Ладыниной, очень пригодились бы дневниковые записи. Но приходится вспоминать и пересказывать малую часть того, что сохранила моя память.
      Не могу сказать, когда, но явно не в первую встречу, она пересказала свою биографию, которую я всё-таки удосужился записать. Однако не могу гарантировать её точности. Марина Алексеевна могла что-то запамятовать из-за давности лет. Возможно, музей, располагая более точными сведениями, поправит меня.
      По рассказам М.А. Ладыниной, отец её, Ладынин Алексей Дмитриевич, родился и изначально проживал в деревне Скотинино (возможно, Скопино) Вяземского уезда Тёмкинской волости Смоленской (или Курской) губернии. В 1904-1905 годах Алексей Дмитриевич служил на Дальнем Востоке и участвовал в войне с Японией. Около 1905 года он женился на сибирячке, родственники которой, а может быть, и она сама, происходили из Ачинска или Назарово. Около 1906 (или 1907) года (по словам Марины Алексеевны) он уехал на родину, в село Скотинино, большинство жителей которого имели фамилию Коровиных. Вероятно, Ладынины происходили из обедневших дворян. В 1920-е годы Алексей Дмитриевич вернулся в Сибирь, причиной чему был голод. Семья Ладыниных обосновалась в с. Назарово. Ладынины жили на нынешней улице Советской, неподалёку от церкви. Марина Алексеевна получила, как она сказала, пятиклассное образование в г. Ачинске (вероятно, специальные курсы или подобие техникума, о чём я не удосужился спросить). Вернувшись в Назарово, работала в школе, которая, по словам Е.К. Тяпкиной, тогда именовалась гимназией. Как сказала мне Марина Ладынина, она помнит свою сослуживицу. Свою преподавательскую деятельность Ладынина начинала в селе Берёзовка. По её словам, она преподавала и в деревне Подсосная Назаровской волости (или уезда), теперь Назаровского района.
      Вспомнила она свою бабушку, но не назвала её имени. Бабушка, по национальности полька, с детства круглая сирота, была замужем за дедом Марины Алексеевны. М.А. Ладынина любила сцену и в годы ученичества выступала в Ачинском театре (я не спросил, в профессиональном или самодеятельном). Уже в Скотинино, или Скопино (о времени проживания в котором она не сказала, я же, по своей тогдашней «забывчивости», не уточнил), она мечтала поступить в Москве на юридический факультет, но кто-то посоветовал идти в театральный.
      Выдержав огромный экзаменационный конкурс, в 1928-1929 году Марина Алексеевна была зачислена в театральный институт и в числе первых студенток принята в один из ведущих театров Москвы. Хотела работать только в театре, но её муж, Иван Пырьев, «перетянул» в кино, запретив даже думать о театральной сцене. По словам Ладыниной, они расстались в 1961 г., и она до сих пор жалеет, что не осталась в театре. В кино после разрыва с Пырьевым она больше не снималась. Как помнится, беседа эта происходила году в 1995-м, но встречи и собеседования на разные темы начались значительно раньше. Одна из них была в августе 1994 года при весьма печальных обстоятельствах, связанных с нашим земляком И. М. Смоктуновским.
      Ранним утром в моём директорском кабинете зазвонил телефон. Звонила Марина Алексеевна с печальной вестью: накануне от инфаркта миокарда скончался Иннокентий Михайлович. Сославшись на недомогание, она просила меня быть на его гражданской панихиде, которая должна состояться на следующий день в МХАТ им. А.П. Чехова. О своём земляке я знал не только по кинофильмам. Не часто, но несколько раз бывал в театре им. А.П. Чехова. В последнее моё посещение театра И.М. Смоктуновский играл в спектакле А.П. Чехова «Дядя Ваня». Нередко в телевизионных передачах И.М. Смоктуновский читал стихи А.С. Пушкина. Также достопамятным был кинофильм «Моцарт и Сальери», в котором И.М. Смоктуновский снят в роли Моцарта. Не скрою, я намеревался просить Иннокентия Михайловича навестить Пушкинский музей и прочесть что-нибудь из поэзии Пушкина. Мою уверенность не получить отказ поддерживал некий опыт: в музее периодически с концертами выступали ведущие и прославленные музыканты Московской консерватории, певцы и артисты известных московских театров. К великому сожалению, такая встреча не состоялась по весьма неординарному случаю. В 1992 году, перед тем как открыть музей для посетителей и, следовательно, обеспечить «концертную площадку», я случайно попал под грузовой автомобиль, был серьёзно травмирован и, медленно приходя в себя, смог приступить к работе лишь к середине 1993 года. Однако, наведя нужные мне справки, я узнал, что и И.М. Смоктуновский был госпитализирован в 1993 году с инфарктом миокарда. После госпитализации, уже на курорте, он неожиданно скончался.
      Спозаранку, с букетом цветов, размышляя, как войду в зал и торжественно возложу цветы к ногам Смоктуновского, я выехал в Москву. Ещё подходя к театру, увидел огромную массу людей, запрудивших театральную площадь. Нетрудно было понять, что проститься с прославленным артистом пришли его многочисленные почитатели. Только теперь я понял свою наивность провинциала. Мне только и осталось, что занять место на углу у театра. Всё-таки я фаталист, и, как мне кажется, именно фатальная предопределённость сказалась в этой критической ситуации. Я сразу же узнал стоявшего рядом со мной Сергея Юрского и вежливо поздоровался с ним. Не знаю, почему, вероятно увидев мою растерянность, букет цветов в одной руке и палку в другой, Юрский сказал: «Вам там не пройти, идите вот здесь».
      Я последовал его указанию и, пройдя служебным входом, оказался в зрительном зале.
      Зал был затемнён, гроб стоял на сцене, рядом с ним сидели близкие и родственники, стоял почётный караул. На сцене была трибуна, с которой говорил прощальное слово Георгий Жжёнов. Он рассказывал о знакомстве со Смоктуновским в Норильске, где сидел в лагере по ложным обвинениям и где они играли в местном драмтеатре. Его сменил Олег Ефремов. Не могу вспомнить других ораторов: ко мне подошёл молодой человек и, надев мне на руку траурную повязку, проводил на сцену.
      Панихида длилась долго, и пока она не завершилась, я был в зрительном зале. Дальнейшее для меня было неожиданным и новым. Когда гроб выносили через парадный вход, все на площади встретили покойного аплодисментами, длившимися, пока его не возложили на катафалк. Я впервые присутствовал на таких похоронах и узнал о таком символическом прощании с великим актёром, уходящим в непостижимый мир, но оставившим за собой огромный творческий след. Мы и сейчас помним Смоктуновского в ролях князя Мышкина, Гамлета, Моцарта. Мне часто приходит мысль о брошенном в воду камне. От него идут в бесконечность уже незримые, но внутренне осязаемые круги. Вот такие чувства и мысли роились в моей голове, когда я стоял у гроба.
      Я знал, что меня заждалась М.А. Ладынина, и потому не был на отпевании в храме, где служил близкий мне человек — митрополит Питирим. К Марине Алексеевне я приехал ближе к вечеру. Она с тревогой ожидала меня и упрекнула за длительную задержку. Этот вечер оказался посвящённым памяти И.М. Смоктуновского и воспоминаниям Ладыниной о знакомстве с нашим общим земляком.
      Я не готов был задать определённые вопросы, например, когда она познакомилась со Смоктуновским. От неё узнал некоторые моменты из его жизни, не так подробно описанные в его книге «Быть!», которую прочёл позднее. Я не решался обратиться к дочери великого артиста Марии Иннокентьевне с просьбой уточнить некоторые подробности, но по телефону спрашивал её, кто помог Смоктуновскому выйти на некогда всесильного Пырьева. По словам М.А. Ладыниной, это была её инициатива, что вполне вероятно. Вспоминая некоторые беседы, думаю, что в московскую артистическую среду Смоктуновский вошёл не без её участия.
      Помимо встреч и бесед, мне вспоминаются и некоторые, казалось бы, мелкие события. Один разговор по телефону состоялся 10 июня 1995 года, накануне её дня рождения. Я подготовил скромные подарки и позвонил, чтобы не быть нежданным гостем. Марина Алексеевна согласилась принять меня, неожиданно проведя почти часовой разговор. Я сразу занёс его на бумагу. Как принято, поздравив, я спросил её о здоровье. Она сослалась на свой возраст, пожаловалась на перепады погоды, очень сильно действующие на неё. Вдруг вспомнили о Назарово. Причиной, видимо, стало моё письменное поздравление, за которое она поблагодарила, сказав, что помнит своего земляка. После этого начался разговор о дорогих нам местах и фильме «Сказание о земле Сибирской». Она спросила, как я расцениваю режиссуру одного из его создателей — Е. Габриловича. Я дал высокую оценку, с которой Ладынина не согласилась и критически назвала фильм агитационно-пропагандистским. С этим мне пришлось согласиться, ведь жизнь в Сибири далеко не сладкая. Разговор, естественно, переключился на содержание фильма и исполнителей главных ролей.
      Вспомнила она и о своём детстве. Сказала, что семья была непросвещённой, но она стала артисткой. Естественным был её вопрос о Красноярске и давно ли я был в нём. В её вопросах и воспоминаниях скрывалась ностальгия. Вспоминая о дорогих далёких местах, Ладынина вернулась к фильму, сказав, что у неё была не лучшая роль, а великолепным был В. Дружников. Марина Алексеевна считала, что самым главным в любом творчестве является «самовидение». С печалью рассказывала о пережитом, говорила о надеждах на творческую молодёжь.
      Памятным был один из моих визитов в том же, 1995 году, когда я специально приехал, дабы Марина Алексеевна осуществила дарение. Я привожу её факсимиле: «Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит, бегут за днями дни, и каждый день уносит частицу бытия…» Теперь уже не вспомнить всех разговоров и кажущихся обыденными встреч, осталось только осмыслить их итоги.
      Ныне, уже издалека, вглядываясь в лицо талантливейшей актрисы, перелистывая книгу с её фото, перечитывая дарственную надпись, воспринимаю это лицо прекрасным, спокойным и умиротворённым.

Александр ДОМИНЯК,

кандидат искусствоведения, член Союза художников России.