Маргарита РАДКЕВИЧ

Красноярск

Автор книги стихов «Нарисуй меня». Стихи и проза печатались во многих коллективных сборниках Красноярска, альманахах «Новый Енисейский литератор», «Часовенка».

ЭТЮДЫ

ПРЕДЧУВСТВИЕ ОСЕНИ

     …А слёзы катились, вторя дождю и надвигающейся осени. И было уже не остановить этот слёзно-дождевой поток. Печаль перерастала в горечь и имела запах полыни. В полынь запутывались ноги. Марина специально не сворачивала на тропинку из чувства противоречия: «Ну и пусть!» Попадавшаяся крапива обжигала и жалила, но глушила печаль, которая, отступая, пряталась в глубь души. Похоже, там, внутри, печаль хотела надёжно поселиться. «Душа не квартира, а печаль не квартирантка. Нечего ей там делать!» — внушала себе Марина, стараясь победить в незримой борьбе. Печаль нехотя отступила и затаилась. Она знала, что Марина соперник достойный, относящийся к разряду победителей.
     Марина вышла из леса. Ей не хотелось сразу погружаться в суетность городской жизни, и поэтому она не села в автобус, а пошла пешком. Витрина магазина отразила усталое Маринино лицо с отпечатками былой красоты. «Как с отпечатками пальцев», — горестно подумала она и вдруг вспомнила, что надвигается сентябрь со своим разрушительным войском, состоящим из таких вот тридцати девяти прожитых ей сентябрей. «Сорок без одного», — подумала она. Она одна — и оно, сорокагодовалое войско. И всё же без одного. Тридцать девять — всё-таки не сорок. Но всё же лёгкий страх надвигающейся неизбежности сковывал душу. Марина вспомнила, что потеряла паспорт. Ещё одна неприятность. В последнее время неприятности ходили за ней по пятам, нахально наступая ей на пятки, словно завидуя её стройным ногам, и Марине казалось, что удача и счастье вообще созданы не для неё, а она не для них.
     Она шла хмурая, вяло передвигая ноги. В полном соответствии с серой дождливостью города. Ей казалось, что так теперь будет всегда: ни солнца, ни света, ни тепла. Марина вспомнила, что есть такой вид мотыльков, которые, рождаясь ночью, умирают под утро. Утро для них не наступает никогда, и они даже не знают, что оно существует. Утро существует не для них. Марина ощутила себя таким мотыльком…
     Она вошла в незнакомый двор, встала под крышу крайнего подъезда. На асфальте прорисовывались ещё не совсем размытые дождём полоски мела. «Классики», — поняла Марина. Когда-то в детстве (ох, когда это было!) они с девчонками любили в них играть, и даже некоторые мальчишки присоединялись к ним, но над ними почему-то смеялись. Не мальчишеской считалась игра.
     Марина подошла к нарисованным полоскам, сняла босоножки и попрыгала несколько раз туда и обратно. Ей стало легко, и серые дождливые мысли покинули её. Лёгкая и свободная, Марина прыгала то на правой, то на левой ноге. Получалось хорошо, и хотелось прыгать и прыгать, как в детстве: под дождём – босиком, намеренно наступая в лужи, и радоваться. На секунду она остановилась: вспомнила про потерянный паспорт и войско сентября, и ей стало весело, даже смешно. Там, в паспорте, было указано, когда родилось это войско и стало возрастать, дойдя до номера тридцать девять. А вот теперь паспорта нет, а значит, и нет никакого войска. Не с кем воевать!
     Дождь почти перестал. Редкие капли его помогали выглянувшему солнцу блестеть, отражаясь всевозможными оттенками цветов, а зеркальность магазинной витрины отражала теперь стройную фигурку Марины, моложавое её лицо со сверкающими, озорными, юношескими, чуть насмешливыми глазами.
     Солнце улыбалось. Хотелось жить.

БОЛЬШОЕ ИСКУССТВО

     На большой, просторной и пёстрой поляне сидела стрекоза. Её полупрозрачные крылышки, усеянные капельками росы, блестели, переливаясь на солнце. Лапки с длинными, отточенными пальчиками перебирали лепестки ромашки, словно музыкальный инструмент, готовый откликнуться на малейшее прикосновение летним бархатом леса.
     Стрекоза была хороша в грациозном величии и пребывала в полусонном самолюбовании, создавая колыбель собственной красоты. Мимо неё пролетали пчёлы, над ней порхали мотыльки, вокруг прыгали кузнечики. Некоторые из насекомых даже вызывали вялый интерес стрекозы, и тогда она лениво провожала их томным взглядом.
     Стрекоза знала: все они созданы только для того, чтобы любоваться ею. Небольшое озерцо, расположенное недалеко от полянки, было излюбленным местом стрекозы. Она часто летала, почти касаясь крылышками зеркальной воды, и, растворяясь в бездонном мире, любила, любила, любила… своё отражение.
     Возвращаясь на полянку, она слегка завидовала другим насекомым. «Они могут любоваться мною постоянно, а я — лишь смотрясь в озеро», — так думала стрекоза, гордо подняв голову.
     Она-то знала: нести красоту — Большое Искусство.

ВРЕМЯ ЖИТЬ

     Осенняя слякоть — как коррозия души. Идёшь по улицам, обходя топкую жижу, но ты её не минуешь. Она впитывается в твоё сознание и выедает душу изнутри, растворяя материю мысли, чувств и желаний. И тебя уже нет. Вместо тебя есть условно-живая масса, которая по каким-то своим, неведомым никому законам совершает передвижение в пространстве и времени и, таким образом, продолжая материализоваться, обнаруживает себя в некой ёмкости, не имеющей названия. И ты, пребывая в состоянии анабиоза, ждёшь прихода тепла, когда весенний дождь оросит остатки твоего существа — и начнётся возрождение.
     Наступит Время Жить.

ОТКРЫТИЕ

     Грустный пришёл слесарь Шурупов с работы. Равнодушие и печаль поселились у него на лице, мирно соседствуя друг с другом. Скучно стало жить Шурупову: всё давно известно наперёд, не осталось ничего непознанного. Мир казался ясным, предсказуемым, а потому скучным. Опустившись в кресло, слесарь взял в руки журнал — не познания, а скуки ради, и стал вяло передвигать взгляд со строки на строку.
     Но вдруг лицо его встрепенулось, пошатнув казавшееся каменным спокойствие. Его взгляд упёрся в статью одного маститого учёного, вернее, в строки статьи, где говорилось о том, что женщина тоже человек, имеющий свой внутренний мир.
     Подняв глаза, Шурупов отыскал ими суетившуюся жену Веру и долго изучал её милое личико, как будто искал в нём что-то человеческое, и ему вдруг показалось, что это что-то человеческое он почти находит в собственной жене.
     «А вдруг и мир у неё есть? Внутренний который?» — испугался своего открытия Шурупов и сразу как-то весь сжался в кресле.
— Нет, у моей-то точно его нет, — успокоил себя вслух Шурупов.
— Ты чего? — спросила его Вера, отложив свой научный доклад о новшествах в области магнитной физики, зная, что завтра профессор Кибирев будет опровергать все её доводы.