Владимир СЕЛЯНИНОВ

Красноярск

Прозаик. Автор четырёх книг. Член Союза российских писателей.

Несообразность положения человека и его моральной деятельности есть вернейший признак истины.
Л.Толстой
Авторское вступление к роману «АИСТ ЧЁРНЫЙ»

     Смёрзлась планета, сжал её мороз невыносимо. Солнце если и поднимается над ней, то очень большое, красное, а такое солнце не греет, от него самого уже тянет холодом. Всё дальше уходит планета в вечный холод и вечную ночь. Вот и Ионесси — в прошлом река огромная — до дна промёрзла. Всё вымерзло: и в тайге, ещё недавно необъятной, и в горах, когда-то высоких, и в лесном урочище, оказавшемся в царстве холода. Кроны деревьев обломаны когда-то бушевавшей непогодой, стволы вывернуты, на других кора обсыпалась — древесина под ней сине-зелёная. Мёртвые деревья, хотя и стоят. Далеко-далеко пустыня снежная. Хиус дует не переставая…
     Ещё недавно по берегам вспыхивали пожаром последние затерявшиеся в снегах деревеньки. Ночное небо всё в огне! Какое же это величественное зрелище: подхватит пламя с крыши дранички и несёт их до самого неба. Тёмными соломинками смотрятся доски в бушующем море огня, кажется, с самого неба пролит огонь на народ мятежный! Ещё недавно людишки — муравьишки тёмные на золотом фоне пламени — бегали, рты разевали, кричали о горюшке своём… А теперь гореть нечему. Вот рельс умолк: созывать некого.
     Волки пройдут по следу, если появится что живое. На фоне большого холодно-красного солнца у горизонта становится видна несущаяся в снежном облаке стая. Впереди — ядро матёрых. Морды в инее, блестящая шерсть обсыпана лёгким сухим снегом, он подхватывается ветром и несётся вместе со стаей. За матёрыми — молодые полуярки. Повизгивают, глаза горят жёлтые. Молодые, нетерпеливые… Не признавая границ и расстояний, мчится стая в поисках живого. А где прошли — там снег становится красен да хлопает жестью на ветру окровавленная одежда. Прямо идут, не склоняясь и не глядя на след, но точно определяя: далеко ли? Если кто видел, подтвердит — красиво идёт стайка. Подтвердит, если не по его следу шла. А если по следу, то всё происходит в считанные секунды. Ещё и не упал, не потерял сознание путник, а видит, как его внутренности волочит и рвёт на снегу урчащая морда. Сжались клыки на горле, дёрнулся раз-другой человечишка, а потом и язык — коротышка пунцовый — упёрся в волчье ухо. Ухватился матёрый за лицо крепко, помотал головой в стороны и… ни глаз, ни носа, ни коротышки пунцового, а глазницы пустые на том месте. Пар поднимается от стаи и мяса свежего. И рука, со смешным теперь пучком волос под мышкой, поехала по снегу — след красный по белому. Глаза косит волчище: рычит, грозит всякому, кто покусится на его руку.
     Что стае человек? Скоро дело доходит и до самой нежной плоти, той самой, которая когда-то грустила, страдала — мозгов человеческих, защищённых ничтожно. Объедаются лохмотья кожи лица; похрустел в пасти отламываемый розовыми кусками череп, и, обдавая заиндевевшие морды паром, вываливается на снег и сам мозг — то, что страдало за боль других. Высшее, что бывает на планете — для волчьей стаи мясо, потому как сами они между собой плоть богохульная. Какой-нибудь молоденький волчишка хватает себе кусок: урчит, грозит матёрому, зубы скалит. Натаскивается. Пройдут годы — и сам поведёт стаю.
     У псовых есть свои территориальные границы, но, глядя на их спешный ход в снегах, кажется: нет у них границ и во времени они не ограничены. Мчится стая днём и ночью, насыщая себя кровавой человеческой плотью. И нет уже силы на планете, что могла бы остановить её. Кажется вечным движение, как вечна позёмка, что шуршит снежинками по грядам снежных наносов, перемещая их дальше на юг. Да где он, юг-то, теперь?..
     Редко, очень редко поднимается над этим царством холода огромное, в одну десятую неба, солнце. Пройдёт немного у горизонта над всхолмлённой местностью, где в складках прячутся иззябшие корявые берёзки, и снова уйдёт надолго. Опять ночь наступает длинная… Луна, затерявшаяся в дальних созвездиях, светит уже совсем маленькой звёздочкой. Мороз на планете лютый, не бывало такого: темно, нигде ни души, чуть-чуть только хиус прослушивается.
     Но в этом холодном безмолвии иногда вспыхнет сполох северного сияния. Небо замерцает, станет выше, и тогда земное сияние доходит до дальних звёзд. Замерцают небеса холодным светом, и от этого в небе появляется косяк птиц. Это чёрные аисты. Говорят, не бывает аистов на планете, потому что всё вымерзло. Но некоторые утверждают: птицы Феникс нет, а она есть!
     Застонал однажды скованный льдом Ионесси, вздрогнула земля около, замерцало светлой бирюзой небо, вздохнуло тяжело, и высоко в небе стала видна ниточка птиц.
     Днём и ночью летели они, преодолевая тысячи километров. Летели туда, где никто не может жить, кроме этих чёрных птиц. Вечная мерзлота отступает перед ними, и они находят покой.
     Другие остаются среди немногих людей, но прячутся и становятся несвободными. Конечно же, конечно, белый аист — прекрасен, он символ добрых дел. Чёрный — внешне непривлекательный, но скажем в защиту чёрного аиста: не заслужил он дурного отношения. И тем более нет оснований мучить некрасивую птицу, подводя её к смерти медленно. И сегодня нет доказательств о её вреде.
     А есть среди этих чёрных птиц и такие, что летят далеко, как на другую планету — к теплу, к местам, обогретым солнцем и населённым людьми высокой культуры. В тех местах изумрудная зелень, блестит вода. Есть там и другие птицы. У многих в середине тела маленький насос (из мышц) кровь перекачивает. Падают уставшие аисты на землю, а в их груди быстро бьётся сердце.
     …Начинают подъём немногие из уцелевших, но появляется несколько опытных охотников… Стреляют на подъёме, похваляются, кто сколько убил, советуют, на сколько делать опережение.
     Как-то один мужчина (в специальной охотничьей шляпе с пером) подошёл к раненой птице, лениво бьющей крылом, присмотрелся, а потом рассчитанным резким движением выбил маленькое сердце на изумрудную травку. Трава покрылась капельками крови, схожими с красивыми тёмными рубинами, рассыпанными вокруг. Живое сердце, опутанное идущими из груди кровеносными сосудами, быстро-быстро билось рядом, а из клюва птицы тяжело упал рубин. Охотник поставил ногу рядом с живым комочком, приподнял носок тяжёлого ботинка и, лукаво смотря на восхищённых его ловкостью охотников, начал поворачивать ногу, всё более подводя её под живое сердце. Это было захватывающее зрелище! Работал профессионал. Ещё чуть ниже — и через протектор ботинка он почувствует биение. Слышались голоса одобрения… Интерес охотника к живому сердцу понятен истинному естествоиспытателю, каких достаточно в любой стране. Многие не верят, что вынутое сердце может оставаться живым. Может, но не рвите артерий! Бьётся так быстро, что и сосчитать не сможете.
     Однако есть некоторые учёные, из скептиков, которым факт нужен. Доказательства им нужны…
     На это охотник (в специальной шляпе с пёрышком) крепким ботинком начинает подталкивать птицу, побуждая её к полёту. Толкает ещё, пинает сильнее. Кто-то выразил сомнение, некоторые откровенно улыбались. Но аист повернулся, привстал на ноги (они оказались целыми), оттолкнулся и взмахнул крыльями. Потом ещё. Подпрыгнул и… — о, чудо! — пусть и боком, но пролетел несколько шагов. Да и неважно — сколько, важно, что сердце было видно. Оно болталось вне тела, как какой-нибудь кусок мяса. Учёные, из скептиков, как это и принято у джентльменов, признали несостоятельность своих сомнений.
     Подошёл ещё один исследователь. Вот что рассказал он: «Я был у голубенького озера, что расположено среди изумрудно-зелёной травки. Там был ещё один аист, из прилетевших… Провёл исследование. И сколько я не бил его палкой, хорошей палкой, — он покачал со значением правой рукой, — ничего! Ни звука. Пух летит чёрный, клюв свой здоровенный раскрывает, шею тянет — только пугает, — с пониманием закончил орнитолог. — Так и не услышал я от него крика. Зловредная птица». И он вздохнул обиженно.
     Согласны, эта птица выпадает из общего ряда, некрасивой становится, если бить долго палкой. Извинимся перед учёным профессором за неё: не может она кричать. Даже от сильной боли. Нехорошо, конечно.
     …Но вот несколько аистов, что приземлились на изумрудно-зелёную травку, поднимаются в небо и начинают (по одному) путь обратно в свои холодные земли. Избегают людных мест, потому что где люди, там и опасность. Да разве трудно убить птицу при развитой науке?!
     А когда становится безоблачно над громадным комком смёрзшейся земли и свет далёких звёзд возвращается на планету, становятся видны волчьи стаи. Увидев в небе птиц, звери останавливаются, задирают свои заиндевевшие морды и воют. Чувствуют они себя забытыми небом. До чёрных аистов доносится далёкий вой. Превозмогая холод, усталость и боль, некоторые достигают мест, где есть такие же. И под прилетевшими снег начинает таять: из вечной мерзлоты пробиваются стрелки подснежников, и появляется маленький островок лета, который когда-нибудь соединится с другими. Отступает и хиус, всё теплее ветер, солнце светит. Но, скажем прямо, это — более мечта, когда очень хочется лета.
     Видится вокруг другое: среди холмов и редких перелесков из мёртвых северных берёзок, в снежном облаке, днём и ночью несутся в снегах псовые. Повизгивают, легко преодолевая подъём и ещё убыстряя бег на спусках. Мчатся в поисках живого, оставляя после себя лохмотья окровавленной мёрзлой одежды. Глухо, как в норе, плачет детёныш человеческий — поклонись зверю! Кто может сравниться с ним, померяться силой? Горе, горе пришло великое ещё живущим! Нет уже на планете силы, способной остановить стаю… Красноярск