Алитет НЕМТУШКИН

Красноярск

Основатель эвенкийской национальной литературы. Автор книг стихов и прозы. Член Союза российских писателей.

ВСЛЕД ЗА ЖУРАВЛЯМИ...

     Хупто так просительно, не отрывая глаз, смотрел на мой кусочек хлеба, испечённый в золе, что я скривил лицо, хныча, вцепился бабушке Огдо в серое платье:
— Мама, дай и ему...
— Он сам найдёт, не зима.
     Случай из детства, казалось бы пустяк, а запомнится.
     Всё самое важное, утверждают люди, бывало тогда. Бабушка говорила, что, видимо, Всевышний, тоже ошибается, позволил залететь тебе в грудь маленькому птенчику, птичке чичаку — трясогузке, плисточке, как девчонке, вот душа-то у тебя и стала мягкой, как вата, ласковой. Береги её. Она не даст тебе понапрасну обижать людей. Только не дай испоганить грязными словами и руками. Моя мама говорила, что какая душа в младенческом возрасте, такой остаётся до глубокой старости, одинаковая, молодая...
     Колыбельных песен не помню, хотя знаю, что укачивая, бабушка обязательно пела, но пела печальные песни. Радости в то время не было. Меня можно было довести до слёз одним окриком. Хэ, как мне обидно было, если даже встречал недобрый взгляд. И до конца моих дней останется в памяти: тёмный осенний вечер, сумасшедший ветер, который готов был поднять в воздух наш старенький кориновый чум и жалобные кличи, плач улетающих журавлей. Они плыли и плакали где-то в вышине, тревожно крича, так им не хочется оставлять родимые болота и тундрочки, озёра и речки, где они увидели этот неповторимый мир. Невольно мокрыми становились и мои глаза. Отчего? Сказать не могу. Может быть, от той голодной и холодной жизни или от предчувствий неведомого будущего? Бог знает, ответа я так и не нашёл. Но детство всегда вспоминается пустым желудком, постоянным желанием есть. В такие вечера, лёжа за спиною у своей бабушки, я просил рассказывать на сон о нашей таёжной жизни. У неё, видимо, тоже была такая же родственная душа, и она вытирая мне слёзы, говорила:
— Сынок, птенчик мой, не плачь, ты же не девчонка. У нас не принято плакать. Это у русских вечно мокрые глаза, а нам нельзя, иначе накличем ещё больше бед и несчастий...
     Хозяйка Вселенной подарила тебе птичью душу, сделала хороший подарок, будешь сказочником и запевалой в хороводах, как дедушка Бали. Будь мужчиной, кто будет меня кормить-то?...
     Самым добрым человеком был тот, кто приносил мне корочку хлеба или кусочек мяса, а если подавал белый камешек, который таял во рту, наполняя всю душу сладостью, становился незабываемым героем.
— Нашего Хупто сильно не жалей, не щупай ему живот, он собака и летом обязан сам наполнять едой. Ты видел, какие крепкие у него зубы?. Выпадет один, я заверну его в мякиш хлеба и дам тебе проглотить его, вот тогда и у тебя вырастут вместо молочных крепкие собачьи зубы, сможешь разгрызать любые кости...
     А тётушке Синкоик я тебя не отдам. Знаешь, кто она? .. Да, шаманка. Не стало наших мужчин, она и освоила это мастерство. У неё другая, волчья натура, своих детей никогда не будет. Её душа глухая к чужим бедам, в решительный момент, если будет молчать Эникэн Бугады, — Матушка Вселенной, берёт в руки нож, пальму и режет во все стороны, колет всех врагов и недругов. Тут надо забывать о лице и душе! Она не боится быть такой. Умеет, если надо, превращать оленей в трусливых зайцев и застилать людям туманом глаза, что захочет, то они и видят. Она многое умеет, потому её все люди боятся. Может защитить от Злых духов, может и накликать бед на обидчиков. Только почему она не может защитить наш род от новых русских?.. Видно они сильнее.
     Перемучаемся эту зиму и ты пойдёшь в интернат, там хоть кормят, не дадут тебе умереть с голоду...
     Закрой глаза, заткни уши, спи... Вырастешь большим, сильным, полетишь вслед за журавлями, нашими небесными оленями. Посадишь на спину слабенькую пташку и — за солнышком, по звёздам, по Хэглэну — Млечному пути, до тёплых благодатных земель, где стоит вечное лето...

ХОТЬ МОЛИСЬ!..

     В чуме, поджав ноги под себя и скрестив руки на животе, сидит измождённый пастух Юрка Боягир. Ему нет и сорока лет, но принять можно за старика: сгорбленная спина, измождённое, морщинистое лицо, лохматая, пепельная голова. Видно, что он очень болен: натужно кашляет, отхаркивает противные гадости, плюя в пепел возле костра и зарывая землёй, хрипло, задыхаясь, тяжело дышит. Смотреть на беднягу жалко.
— Лёгкие кончаются, нечем дышать, — тихо произносит его бабушка Ноно — Христина Христофоровна.
     Порывшись в своей «кухне», из серенького, обшарпанного чемоданчика, балетки, достаёт кусочек плавленого оленьего жира, веточки багульника, ягеля и чихрицы, бросает на сковородку, стоящую на двух горячих кирпичах возле огня. Сковородка через минуту ожила, всё снадобье зашипело, зачадило и наполнило чум пахучим дымом. Помешав ложкой, бабушка Ноно подхватила сковородку ухватом, шагает к Юрке на вторую половину жилища и подносит к его лицу своё лекарство, обмахивает рукой, как бы окуривает, выгоняет из него болезнь, — «Дыши!» Тот ещё пуще заходится в кашле, мотает лохматой головой, руками отпихивается от бабки и с зажмуренными, мокрыми глазами откидывается навзничь на оленью шкуру.
— Хэ-э-эй! — вырывается у него изнутри.
— Полежи, сейчас налью попить.
— А почему не в больнице-то? — спрашиваю я.
— Был там! В туббольнице лежал...Как весна приходит, сбегает оттуда, ничем там не удержишь... Скучает по тайге, да потом говорит: не верю врачам... Они, говорит, напокупали допломов, а теперь не лечат, а калечат больных... В снегах-то напростывал, вот и развился у него, как его, та-ба... ту-ба.... Э, выговорить не могу, туб-ку-лёс. А раньше-то в старину, моя мама говорила, это болезнь — червяк, он вырастает внутри и ест лёгкие, внутренности... Юрке в больнице хуже стало, скелет-скелетом приехал. Я ободрала щенка, толстый, жирный бегал, потом, когда разлилась вода на болотах, ребята настреляли ондатров, их мясо тоже говорят помогает. Сделала настойки, как делала мама, из осины, листьев толокнянки, мхов, может легче станет, шаманы говорили, что всякие злые духи, болезни вроде червяков, осину не любят, она на ветру шумливая, может она поможет выгнать болезнь...
— В школе-то вы учились?..
— Конечно, училась!.. Толку-то от этих школ, лучше бы, как мама, всю жизнь в тайге прожила, дети бы нормальнымибыли... В интернатах читать учат, а жить и работать потом надо по-русски, на машинах, а это чужое, не наше, не могут ещё наши управляться с машинами... Доживём, бог даст до лета, до ягод, шишек, спелых кореньев, может вылечу... У меня у самой внутри одна сплошная боль... Не знаю, что делать. Была бы, как моя мама, крещёная, молила бы русского бога, наших духов, кого угодно, лишь бы кто-нибудь дал нормальную жизнь...
     Юрка Боягир опять закашлялся, согнулся, перевернулся на живот и вроде успокоился.
— Пусть отдыхает, бедненький, — шепчет бабушка Ноно...
     Я вышел из чума. Ну чем я могу им помочь? Хоть молись!..