Николай ЗАЙЦЕВ

Красноярск

КОРОЛЕВА ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА

     Алексей Песегов, главный режиссёр Минусинского драматического театра, принимаясь за постановку «Игрока» по одноимённому роману Фёдора Достоевского в Красноярском драмтеатре имени Пушкина, понимал — без сильного, умело сыгранного эпизода Достоевского не вытянуть! Долго мучился, пока однажды, перед репетицией, не оказался за соседним столиком театрального буфета рядом с актрисой Пушкинского театра Надеждой Крутовой. «Кто, кто может сыграть Марфу?.. вроде бы перетасовал в памяти все подходящие для этой роли кандидатуры, и всё как-то не то...» — свербила, не давая покоя режиссёру, одна и та же мысль.
— Алексей Алексеич! У вас соль на столике имеется? Подайте, пожалуйста… — обратилась к нему актриса.
     Их взгляды на какое-то время встретились.
— Влюбились, что ли?..
— А что, неужели по мне это заметно? — сине, продолжительно посмотрела на него актриса…
     «Да она и сама с солью…» — подумал режиссёр.
— Садитесь ко мне за стол, места всем хватит… Марфу — сыграть сможете?..
— Что вы, что вы, Алексей Алексеич! Сами знаете, как у Достоевского всё накручено…
— Ничего, поможем…
     Алексей Песегов, на мой взгляд, не просто талантливый режиссёр,— а режиссёр от Бога! Если он берётся ставить спектакль, у него оживают не только образы и герои,— но оживает и работает в буквальном смысле всё: и каждая бутафорская вещь, и кулисы, и стены... Кажется, самый воздух сцены оживает на том месте, где это необходимо режиссёру,— и работает, работает на восприятие и ощущения зрителя!
     В руках мастера в «Игроке» Красноярский драматический театр Пушкина, прошу прощения за тривиальность сравнения, заиграл всеми цветами радуги! Отрадно, очень отрадно видеть, что актёры этого театра в самом деле лицедействуют на сцене! Я даже порой ловил себя на мысли: а вот этот… этот… вот эта актриса… — чем не мхатовский уровень мастерства?
     Ровная, сильная игра актёров, умение подобрать на роли того, кого нужно,— скажете вы. Да, подобрал!.. И в этом умении подобрать, увидеть в актёре самому ему даже дотоле неизвестные стороны его дарования — и не в этом ли тоже, а может быть — и не в этом ли,— и заключается гений режиссуры?
     Нет, нет! конечно же, не один подбор актёров! Почему? Да потому что я видел игру некоторых из них в других — режиссированных другими людьми — спектаклях,— в них эти актёры были вялы и неинтересны…
     Но отойдём несколько от и без того изрядно обласканного и, возможно, уже скучающего славой режиссёра Алексея Песегова, дабы ненароком не навлечь на себя гнева прославленного маэстро драматической сцены какою-нибудь чрезмерно неосторожною похвалою в его адрес,— и обратимся, наконец, вновь к мастерам красноярской драматической сцены…
     Взявшись за роль Марфы и наново перечтя «Игрока» Достоевского, Крутова поначалу несколько растерялась, начала предпринимать судорожные попытки поиска ускользающей из её внутреннего артистического видения натуры… Песегов, заметив это,— сказал ей просто: «Надежда, откройся, всего-навсего — откройся!.. в тебе это всё есть».
     К совету опытного режиссёра актриса прислушалась. Но, втайне от него, съездила всё-таки ненадолго в деревню, пожила жизнью простой деревенской женщины, поработала вилами, поносила с реки воду на коромысле... Оттого походка её стала более плавной, пружинистой. И без того ладная — расцвела на деревенском воздухе окончательно.
     Возвратилась обратно в Красноярск и — на сцену!.. Чуть раздавшаяся от физической работы, посвежевшая от загородного воздуха, вышла на театральные подмостки вслед за выкаченной в кресле своей больной барыней (артисткой Галиной Саламатовой — кстати, изрядно пробудившей, правда, несколько сонный воздух диалогов в конце первого действия) в роли служанки… всплеснула руками, ойкнула! — и чуть не задохнулась от неожиданно открывшейся артистической свободы; глотнула нового воздуха роли — и засмеялась про себя: я Марфа! я — Марфа!.. И это ощущение — если мне не изменяет память на латынь, punctum sapiens — прыгающей точки, как говорят в искусстве,— пойманное ею на этот раз, припрятала в своей памяти глубоко и надёжно…
     Сидишь на спектакле, смотришь на игру Надежды Крутовой и думаешь: в чём же всё-таки заключается притягательность игры драматической актрисы — и, в связи с этим,— драматического театра в целом? Во внешних данных актрисы? в интонациях её голоса? в умелой выверенности жеста, взгляда?.. Но другие обладают и превосходными внешними данными, и умело интонируют голосом, и в правильности жеста вроде бы им не откажешь,— а вот, хоть убей, нет чего-то в их игре, самой, кажись, малости… чтоб забыл ты, что пришёл сегодня в театр — и смотришь на игру актрисы; а чтобы, запамятовав всё на свете, превратился в одни глаза и уши, растаращился на это артистическое чудо, на эту безыскусственную прелесть движений, на эту чарующую некрасовскую грацию духа, на эту притягательную, брызжущую без разбора на всех — и товарищей по сцене, и зрителей,— чудесную, бездонную глубину взгляда… — нате, берите! у меня много, на всех хватит… — кажется, без речей, говорит нам эта актриса — королева его величества эпизода.

ВЕДЬМА ИЗ ПУШКИНСКОГО ТЕАТРА, ИЛИ РЕЦЕНЗИЯ ПО-ДОМАШНЕМУ

     Спектакль закончился поздно. Автобусы уже не ходили; домой он добирался на такси.
     Попил чаю, лёг... Сна и в помине не было. В голове бродили отдельные сцены, лица, образы увиденного им в этот вечер в драмтеатре имени Пушкина спектакля «Король Лир».
     Но, как и во время постановки в театре, его духовный взор обращался опять и опять к актрисе, играющей одну из двух ведьм,— Людмиле Михненковой. «Удивительно! — подумал он.— Вроде бы и второстепенная роль, ничего от себя будто бы и не говорит,— а то вторит королевским дочерям, то, напротив, предпосылает в их уста — свои мысли... Но что за чёрт! Чем притягательна так она?..» И он ощутил в себе почти физически, неодолимое, болезненное влечение к этой увядающей женщине! Какая-то необъяснимая, притягательная сила жила в ней и сквозила: и в её голосе, по-детски наивном, и в её ловких, а подчас и неловких до вульгарности движениях, и в глазах — то ли голубых, то ли синих, не разберёшь; познавших и впитавших в себя настолько много всего, что смотреть в них было неодолимо притягательно, хотя и жутковато.
     Лежал он так, лежал,— думал... Вначале при свете, потом, наскоро раздевшись,— и в темноте... Вдруг всю комнату фосфорически ярко озарило… через некоторое время — ещё! — с ещё большей силой — и раздались отдалённые раскаты грома... И не успел он подумать: это в конце сентября-то — и гром! — как входная дверь тихо скрипнула и приотворилась… «Наверное, от порыва ветра...» — подумал он, поскольку всегда запирал на ключ только сени.
— Не ждали?.. ха, ха, ха, ха-ха... — это я! Добрый вечер, вернее, доброй ночи!
     Он приподнялся на локоть и безотрывно глядел то ли на видение, то ли на настоящую женщину из плоти и крови,— с первого взгляда не понять. Перед ним стояла та самая ведьма из пушкинского театра…
— Да нет, ждали, ждали! ха, ха, ха,— хи-хи!..
     И это хи-хи, до краёв переполненное желанием плоти, если не сказать — похоти,— расслабило и обезволило его…
— Ну, что же вы?.. так хотели меня… видеть — я пришла…
     Он схватил её, смял до боли — бросил к себе на диван…
     «Что же это со мной такое произошло?.. Ведь так не бывает…» Потрогал, обнял рукой,— нет, она была рядом — живая, горячая.
— Почему не бывает? — сказала она, готовая к новой ласке.— Вспомните Гёте… Абсолютно нормальный был человек, по мнению многих, даже гений,— а мог только силой воображения призвать к себе на ложе любую понравившуюся ему женщину…
— Да, это так. Но я не Гёте…
— А почём знать? Ведь и Вильям Шекспир, творение которого мы сегодня разыгрывали, не сразу-то стал Шекспиром в сегодняшнем понимании, то есть гением,— а с лёгкой руки того же Иоганна Гёте, черкнувшего о нём пару-другую статей в журналах. Кстати, как показался вам наш сегодняшний спектакль? — Слово спектакль она произнесла с каким-то проносом, декламацией, что ли, делая ударение на такль.— Сущая, извините за выражение, дрянь! Ни режиссуры, ни монологов, ни, извините, мизансцен! И знаете почему? Это я им всё подстроила,— а особенно Рыбкину — режиссёру... И знаете почему? Он, Рыбкин то есть,— хотел заставить плясать меня под его дудочку, а сплясал-таки под мою дуду... Вы, говорит, госпожа Михненкова, чересчур много привносите от себя личного, играете, говорит, как вам Бог на душу положит! А я ему в ответ: а вы что хотите, чтобы я играла, как Валерий Дьяконов или Алексей Исаченко, у которых за игрой, если можно так выразиться,— нет ни одного правдивого жеста, а бутафория сплошная?
— Да, в актёре должна быть какая-то притягательность,— поддержал он свою ночную собеседницу,— манкость, что ли... Как-то давно приезжал к нам в Красноярск — МХАТ... Вячеслав Невинный, помнится, играл простого официанта ресторана: собирал посуду со столов,— то вилку, завалившуюся под стол, с полу поднимет... И ведь ни слова не говорит — а глаз от него не оторвать, как приклеил их чем...
— Ну, а как вам в этом спектакле показалась я?
— Вы знаете, к игре актрис я подхожу очень осторожно... Вижу, что и руководство Красноярского Пушкинского театра старается усилить женскую составляющую труппы, приобретает звёзд... Но, по крайней мере, в «Короле Лире» вы на голову переиграли всех задействованных в этом спектакле актрис. Хотя, по сути дела, у вас и роли-то как таковой не было,— а так, не понять что...
— Спасибо на добром слове! Хорошо, хотя вы меня понимаете... Лежим, болтаем тут, сплетничаем, ой!.. а услышали бы... голову мне за такие речи оторвут, да и только! Сами-то себе — все мы кажемся гениями!
— А это что за девочка чудная там в спектакле, без речей, играла: ребёнок ребёнком ещё совсем? Синеглазая, раскосая такая, нос башмачком! Вроде бы и ничего нет в ней особенного, а вот всё смотришь на неё и смотришь,— и мины такие делает! — одним словом, прелесть! Настоящая актриса будет!
— Да, это так... А как вам Эдуард Иванович... да граф Кент... — Михненков?..
— Эдуард Иванович — был блестящ! Особенно в первые минуты спектакля: в белоснежном мундире, в золотых эполетах, в треуголке!.. Стоит — без речей,— а сколько неистраченной актёрской энергии, мощи! Какой отпечаток ума, поминутно, живым калейдоскопом, меняющиеся чувства на лице!
— А как он вам показался в очках?..
— В этих то ли мотоциклетных, то ли старинных лётчицких, что ли? По моему разумению, эти лётчицкие очки-маску я бы во второй половине спектакля — вместо венка — надел на самого свихнувшего со здравого смысла — короля Лира! Мне кажется, для более глубокого прочтения его образа эта режиссёрская находка была бы гораздо выигрышнее... А то живого, играющего нутром актёра,— лишить его основного достоинства, лица,— то есть лицедействия, оскопить, по-другому! На мой взгляд, Эдуард Михненков в «Короле Лире» должен был играть самого Лира. Тогда всё, возможно бы, и встало на свои места. Роль короля Лира требует глубочайшей драматической прорисовки! На этой роли сломал себе шею уже не один достойнейший актёр. А всё потому, что эта шекспировская пьеса изобилует очень крупными драматургическими ошибками. Во-первых, уже только один сам посыл: король, можно сказать, в полном цвете лет,— отдаёт своё королевство двум любимым дочерям... Это завязка чистой воды для комедии положений — и никак не трагедии. Во-вторых, король-отец лишает свою третью дочь права наследства якобы лишь за то, что она на словах не может выразить своей дочерней любви к нему,— опять же драматургический ляп. Шекспир огениален нами, и мы часто любое слово этого знаменитого драматурга воспринимаем как догму. Чего стоили в своё время одни только якобы эпилептические припадки Отелло!.. По прошествии времени оказавшиеся просто банальной ошибкой прочтения одноимённой трагедии. Но, по большому счёту, дело, конечно же, не в Шекспире, а в том, что на основе его произведения попытались сделать шоу.
— Да... а знаете, почему я здесь?.. Вы же хотели узнать меня, мою душу ближе! А ведь ещё Парис, в глубокой древности, соблазняя Елену Прекрасную, сказал ей: «Нельзя познать душу женщины, не познав её тела». Да, да! мы, актрисы, отдаём себя, отдаём на каждом спектакле сонмам людей... Но проникнуть в свою душу — позволяем лишь избранным...
     И она притиснула свои разгорячённые губы к его устам.
— И что же — я в их числе? — спросил он.
— Хи, хи, ха-ха-ха! — это уж как вам заблагорассудится... Прощайте, глупый дурашка!
     И с этими словами она исчезла...
     P.S. Как после этого случая герой моего рассказа ни оживлял своего воображения, как мысленно ни призывал к себе свою ночную собеседницу,— она у него больше не появилась.