Сергей КУЗИЧКИН

Выпускник Высших литературных курсов Литературного института им. А. М. Горького 2005 года. Член Союза писателей России.

ТАМАРА

     Тамара увидела его в центральном кинотеатре во время демонстрации очередного фильма про любовь. Сеанс был дневной, и народу было немного. Они сидели в одном ряду где-то посередине зала, разделённые друг от друга двумя пустыми креслами. Фильм был так себе, если не считать, что в одном месте, когда героиня пыталась прервать свою жизнь самоубийством, Тамара немного всплакнула. Он же откровенно скучал. Барабанил пальцами по спинке переднего кресла, шуршал чем-то в карманах, пил через горлышко бутылки лимонад, а потом, пригнувшись пониже к полу, чиркнул спичкой. Через минуту Тамара почувствовала запах табачного дыма и поняла, что он закурил. Нагибаясь и втягивая в себя дым, он ненадолго выпрямлялся, озирался по сторонам и, снова пригнувшись, вдыхал. Покончив с этим делом, он подсел к ней и бесцеремонно спросил:
— Семечек хочешь?
— Нет! — резко ответила Тамара и пересела подальше.
— Ну и зря,— сказал он и, закинув ногу на ногу, стал щёлкать.
     Когда сеанс закончился и немногие зрители заторопились к выходу, они снова оказались рядом.
— Ну и мура! — словно выдохнув очередную порцию дыма, произнёс он.
— А мне понравилось,— возразила Тамара и тут же подумала, что напрасно ввязалась в разговор. Он только этого и ждал.
— Ты, наверное, путных фильмов не видела, вот тебе и нравится,— сказал он, когда они уже вышли к проспекту.— Хочешь, я тебя на сеанс свожу, где такую любовь показывают!.. Сидя закачает...
— Не хочу! — перебила его Тамара и остановилась.— Мне на автобус надо... А вам, я думаю, в другую сторону?
     Он стоял перед ней, кудрявый и немного взлохмаченный, в белом, уже вышедшем из моды плаще, перетянутом поясом, держал руки в карманах и улыбался.
— А вот и не угадала. Мне тоже в ту сторону, что и тебе.
— Знаете, если вы думаете, что я какая-то... то глубоко ошибаетесь,— сказала Тамара, пытаясь заглянуть ему в глаза.
— Никогда и ни за что,— ответил он и, осторожно взяв её под локоть, отвёл с середины тротуара, тем самым давая проход группе каких-то туристов.— Ты, я вижу, девушка неплохая и незамужняя, главное...
— А если незамужняя, так что — грубить можно? — голос Тамары звучал уже несколько мягче.
     Ей явно импонировало слово «девушка». Тем более что оно было обращено к ней, тридцатидвухлетней даме, уже не по годам располневшей и потому казавшейся со стороны значительно старше своего возраста.
— Слушай, я вовсе не хочу тебя оскорбить. А что грубоват, так это точно. Но пока ничего поделать с собой не могу. Жизнь и работа в строгом мужском обществе отложили свой отпечаток. Исправлюсь, конечно, со временем. А пока — давай вечерком встретимся... Часов в семь, а?
— Встретимся. Ну и что?
— Чё — что?
— Встретимся — и к тебе чай пойдём пить, да?
— Можно и чаю попить. Но только не у меня. В моей комнате в общаге, кроме меня, ещё трое «артистов» живут, и, как назло, сегодня и завтра все отдыхают. А главное — никуда их не сплавишь, ни за какие деньги.
— И не надо...
— Чё не надо?
— Сплавлять никуда не надо. Шустрый ты больно... Но ничего у тебя не выйдет...
— А никому и ничему ни выходить, ни заходить не надо,— продолжал настаивать он, подражая ей.— Не хочешь вечером, давай днём... Завтра. Часиков в двенадцать... Я буду ждать на этой вот автобусной остановке возле кинотеатра... Идёт?
— Посмотрим... — ответила Тамара и побежала к подошедшему автобусу.
     Уже протиснувшись на заднюю площадку, Тамара из окна автобуса увидела, что он пошёл в противоположную сторону.

     ...Эту неделю Тамара работала во вторую смену. С шести вечера до двенадцати. Когда после окончания смены она, миновав проходную, вышла из ворот фабрики, на улице было совсем темно.
     Тамара пересекла улицу и свернула в тёмный узкий переулок, ведущий к фабричному общежитию. Этот переулок она старалась всегда проскочить как можно быстрее. Про него ходили разные нехорошие слухи, и потому девчонки из фабричных общежитий в одиночку тут по вечерам не ходили. С работы шли группами или встречали друг друга. Тамару тоже частенько встречали её подруги по комнате Люба и Светка. Но сегодня они подались на дискотеку в железнодорожный Дом культуры вместе с двумя парнями — машинистами электровозов, которые уже месяца три ходили к ним. Правда, вначале парни наведывались к ним в комнату погостить не одни — прихватывали с собой усатого лысеющего детину, уже с брюшком и дважды разведённого. Лысеющий этот друг, по словам парней (они называли его Прокопыч, а за глаза — Мозоль), имел к Тамаре самые серьёзные намерения, подкреплённые однокомнатной благоустроенной квартирой на пятом этаже девятиэтажного дома и приличной заработной платой. Мозоль первые два посещения вёл себя довольно корректно. Оставаясь наедине с Тамарой (остальные, как правило, уходили на дискотеку или вечеринку), он предлагал ей сыграть «в дурачка», а едва Люба со Светой возвращались, любезно прощался и уходил. Третий раз он явился в канун Международного женского дня, в дупель пьяным, и потребовал, чтобы Тамара незамедлительно собирала вещи и следовала за ним. Когда же бедная Тамара наотрез отказалась, Мозоль на всё общежитие закатил концерт, состоящий из нескольких отделений: вышиб дверь в комнате — раз, выбил стекло в вестибюле — два, разбил в кровь лицо кочегару котельной, пытавшемуся его успокоить — три, и, улёгшись спать в красном уголке на диване, обмочил его — четыре. На диване ему, однако, выспаться не удалось, вскоре за ним явились из горотдела милиции и увезли. С той поры парни стали приходить в общежитие вдвоём.
     ...Благополучно проскочив переулок, Тамара побежала через площадь, свернула на центральную улицу, и, пройдя несколько зданий, оказалась у подъезда общежития.
— А твоих-то нету... — сказала ей вахтёрша тётя Шура, не отрываясь от вязания.
— Я знаю... На дискотеку ушли...
     Миновав лестничные марши трёх этажей, Тамара, наконец, поднялась на четвёртый и, захлопнув за собой дверь комнаты, тяжело отдышалась.
     Она любила оставаться одна. Любила тишину, которая напоминала ей в такие минуты уют родительского дома, маму. Она вспоминала те дни, когда мама приходила с работы и вот так же, не спеша, закрывала за собой дверь и минут пять стояла, тяжело дыша, а потом уже, раздевшись, шла на кухню и жарила картошку. Как вкусно пахла жареная картошка, и какими неподражаемо аппетитными были поджарки!
     Тамара собрала со стола грязную посуду («Ах, девчонки, девчонки! Вечно у вас беспорядок. А ещё замуж собираетесь!..»), унесла на кухню, где вымыла горячей водой. Здесь же, на кухне, поджарила себе яичницу, согрела чай. Затем вернулась в комнату, поужинала и легла. Она любила и это неторопливое время жизни, когда можно, забравшись под одеяло, помечтать, когда время, кажется, останавливалось, а впереди была целая вечность (особенно если завтра не надо было рано вставать). Тамара закрыла глаза и попробовала было настроить себя на лирический лад — думать о чём-то приятном. Но сегодня это ей не удавалось. Встреча в кинотеатре не выходила из памяти. Фигура парня в белом плаще, его немного нагловатая улыбка и какой-то полный сострадания взгляд стояли перед глазами...
     Тамара долго ворочалась с боку на бок, вспоминая эпизоды из своей жизни, но уже не те, из разряда детских и приятных, а другие — встречи с молодыми людьми, желанные и случайные...
     Она так и не смогла уснуть до самого прихода девчонок. А когда те пришли, сделала вид, что спит,— закрыла глаза и отвернулась к стенке. Девчонки были чуть навеселе и долго не могли угомониться: ходили из комнаты в коридор и обратно, хлопали дверьми, шуршали какой-то бумагой, а когда, наконец, улеглись, то, прежде чем уснули, ещё долго перешёптывались. Тамара так и не сомкнула глаз...
     Утром Светка объявила, что выходит замуж. На что Люба иронично сказала, что молодожёнов ждёт как минимум пятилетнее мыканье по общежитиям.
— Нет уж, я так, как Светка, не хочу. Найду себе жениха с квартирой,— сказала она, стоя у зеркала и повязывая пояс недавно подаренного ей Вадимом симпатичного халатика с рисованными павлинами.
— И с машиной... — съязвила Светка.
— И с машиной, если попадётся... С «девяткой»... «Жигули». С милым рай в шалаше не для меня. Сейчас на первый план в любви выходит материальная часть. Запомни это, доченька...
— А зачем тогда с Вадимом дружишь? У него ведь, кроме электровоза и матери-старушки, ничего и никого нет...
— Вадик — это уже почти пройденный этап... Хотя, конечно, не лишён привлекательности. Он мне нужен лишь для того, чтобы я смогла через него пойти дальше.
— Знаешь, кто ты? — Светка переменилась в лице.
— Ну, кто же? — закурив сигарету и усевшись на стул, спросила Люба.
     Девчонки заспорили, не обращая внимания на Тамару. А та подумала, что Люба всё-таки красивая, а Светка добрая, и обе они, в общем-то, неплохие деревенские девчонки, но ещё довольно глупые, потому как молодые.

     ...К одиннадцати часам Тамара решилась. Надела новое платье, взяла в руки синий плащ, сумочку и, сказав удивлённым девчонкам: «Чао!» — пошла к автобусной остановке. Постояв, однако, минут двадцать и не дождавшись транспорта, Тамара решила прогуляться до кинотеатра. В принципе, ходу до него было немного, и минут через пятнадцать она была уже у переговорной станции. Остановившись у таксофона, она осторожно выглянула из-за угла. На площади у кинотеатра, в тех же помятых брюках, в том же белом плаще и немного взлохмаченный, с бумажным свёртком в руке, стоял он.
     «Цветы, что ли, так завернул?» — подумалось Тамаре, и в душу хлынуло тёплое и одновременно тревожное чувство восторга. Ей ещё никто и никогда не дарил цветов!.. Сердце забилось учащённо, стало трудно дышать, из глаз сами собой покатились слёзы, и Тамара присела на край скамейки. Он повернулся неожиданно, но сразу заметил её, а заметив, приветливо помахал завёрнутым букетом. Через полминуты он был уже возле неё.
— Привет! Ты чё? — глаза его светились добрым светом.
— Здра... Здравствуйте... — выдавила из себя Тамара.
— Ты чё, плачешь, что ли? — спросил он и совершенно неожиданно стал вытирать ей слёзы шершавыми ладонями и пальцами.
     Она ещё больше смутилась и растерялась. Но сказать ничего не смогла и не успела. Неожиданно над ними раздался громовой и противный хохот:
— Ха-ха-ха! Смотри-ка, Барашек Торбочку успокаивает! Вот умора!
     И Тамара увидела, как сзади него неожиданно выросли трое подвыпивших парней. Его правая рука замерла на её щеке, и он медленно повернулся.
— Барашек!.. — потрепал его по шевелюре самый высокий детина в куртке с надписью «Модерн», а двое других засмеялись, потянув друг друга за рукав:
— Ладно, пошли. Пусть воркуют, голубочки сизыя...
     Его рука соскользнула с её щёки, и она почувствовала, как он напрягся.
— А ну стой! — крикнул он хрипло уже отошедшим на значительное расстояние парням, и она не узнала его голоса.
     «Не надо! Не надо! Стой!» — хотела крикнуть вслед Тамара, но голос не повиновался ей, и она успела лишь подумать о том, что не знает его имени. Дальнейшие события происходили с неимоверной быстротой. Он с разбега ударил высокого ногой в спину. Высокий не удержался и упал, ударившись лицом об асфальт. Но дружки его не растерялись и сориентировались мгновенно: один нанёс ему удар ниже пояса, и когда он скорчился от боли, другой сбил с ног. А ещё через некоторое время трое подвыпивших били лежащего ногами. Он стонал и катался по тротуару, затем выпал на проезжую часть. Тамара, закрыв лицо руками, кричала. Она кричала, не слыша собственного голоса, и, как ей казалось, кричала долго. А когда оторвала руки от лица, то увидела, что её «жених» уже на ногах и в руках у него металлическая урна, которой он охаживает высокого по голове... Возле «бойцов» стали собираться любопытные, но драку никто не пытался разнять, пока не подъехала, мигая и наполняя улицу воем сирены, милицейская машина; двое ретивых служителей правопорядка бросились к дерущимся. Один из них ударил его по руке, пытаясь выбить урну, но тут же получил ответный удар и рухнул на колени, схватившись за голову. Фуражка отлетела метров на шесть. Недолго думая, «приятель» Тамары, ловко орудуя урной, уложил наземь и второго сотрудника горотдела... Однако и на него уже накинулась группа из числа добровольных помощников милиции...
     Через некоторое время его скрутили, защёлкнули на запястьях наручники и запихали в «уазик». Вскоре подъехали скорая и ещё одна милицейская машина — значительно больших размеров. Нарушителя общественного порядка, с окровавленным лицом и в перепачканном кровью плаще, перекантовали в неё. На это потребовалось немало усилий, но даже когда операция эта успешно закончилась, нарушитель не сдавался. Он разбил кулаком стекло на дверце и через решётку поливал матом сотрудников МВД и весь белый свет, пытаясь выбить ударом ноги дверь.
     Тамара же продолжала сидеть на скамейке и отрешённо смотрела на постоянно хлопающие двери переговорной станции. Она силилась понять, что же в конце концов произошло, и не могла. Неожиданно для самой себя она заплакала. Заплакала так громко, что некоторые из прохожих инстинктивно вздрогнули.
— Что с вами? — спросил её какой-то старичок с тросточкой.— Вам плохо?
— Да! Да! Да! — прокричала Тамара в лицо старичку, а потом вдруг вскочила и побежала, побежала, побежала...

Осень 1989