Сергей ЗАДЕРЕЕВ

ДУШЕЕДКИ, ИЛИ ДВОЙНОЙ СОН

     Вторую ночь просыпаюсь от одного и того же, с точностью до мельчайшей детали, сна. Когда уж больно несуразное или страшное привидится, вскочишь, стакан холодной воды, сигарету, унялась оторопь — и опять на боковую. А утром только ощущение и редкие подробности. Но сейчас глянул на часы, закурил, что-то за этим всё-таки есть, почему второй раз подряд? Записать надо.
     Старый деревенский дом. Не жилой, брошенный. Ранняя весна. Вокруг космы пожухлого серо-коричневого бурьяна. Как зубы у бездомного старика, остатки покосившейся переломанной ограды. Хоть и солнце на небе, в эту пору молодое и беспечное, даль пустынна и тускла, взгляду не на чем замереть и хоть что-то почувствовать.
     Вхожу по чистенькому, промытому недавним дождём крыльцу в дом. Посреди избы, как большая русская печь,— ДТ-34. Трактор не новый, как конь изработанный, весь в земле и солярке. Меня не удивляет, как он здесь оказался. Я знаю, чей он, но не могу вспомнить ни имени, ни фамилии, ни даже лица. И я знаю, что трактор без движения, и знаю причину его поломки. В технике я слабак, в детстве только на велосипеде ездил, и поэтому просто знаю, что знаю.
     Робкая радость и внутренний страх, как предчувствие, проходят. По наитию, но нет, я ведь знаю, подхожу к широкому носу трактора. По центру из капота торчит обломанный по самый корень болт с дыркой, а на нём что-то ещё должно быть, я знаю, но вот это и потеряно. И меня осеняет: эта утрата и мешает поступлению солярки, вот трудяга и не заводится.
     Да, зря тот, которого я знаю, но не помню, бросил машину. Мы исправим и заведёмся. От уверенности радуюсь, смотрю в окно. Какие поля вокруг! Уже не беспокоит поломка, представляю, как буду пахать. Вперёд до горизонта, назад, и вся затхлая серая убогость медленно исчезнет. И везде чёрная, свежая, лоснящаяся земля. По ней скачут птицы, они ждали, что им откроют её. И солнце ждало, и небо, и ветер... Вперёд, потом назад. А как же разворачиваться? Ведь руля нет. Научусь, конечно, научусь.
     А может, он, которого я знаю, но не помню, и не бросил трактор, а припрятал до поры, выжидает? Ощущение, как в детстве: нашёл рубль, а старшие пацаны отобрали. Весь ушёл в себя и не слышал, как распахивалась дверь. Передо мной появились двое знакомых. Я их точно знаю, но имён не помню. Один в годах, в телогрейке, а второй помоложе, как бы помощник, в рубахе нараспашку.
— Серёга, а дай нам его на денёк, тут немного осталось допахать.
     И не здороваются, а сразу к трактору, будто виделись мы сегодня.
— Да закавыка в нём,— не знаю, как объяснить про поломку.
— Управимся за ночь,— и принялись ковыряться, один в кабину полез, второй в двигатель.
     Жалко машину отдавать, да ладно, одной проблемой меньше: ведь они выведут его как-то из дома.
     И тут из-под пола, из щелей, где должен быть плинтус, но его нет — или туристы сожгли, или хозяева в последнюю зиму, зная, что больше не будут здесь,— вдруг попёрли, по-другому не скажешь, зверьки. И не крысы, и не хорьки, а чёрт знает что, с противными криво торчащими зубами и злобными дробинками глаз.
— Душеедки! — заорал тот, что постарше, и мы, не сговариваясь, стали лихорадочно засыпать щели землёй, мусором. Сгребали ногами, хватали руками, но зверьки пробивались, их вороная шёрстка накалялась, и казалось, мы не справимся, но старший крикнул:
— Они батареек боятся!
     Я не удивился этому, увидел на щербатом подоконнике их целую свалку и одну за другой стал бросать в зверьков. Пыл тварей не сразу, но схлынул, писк утих. Мы торопливо законопатили щель, с опаской утрамбовывая мусор ногами.
— А может, стекла набить, железякой придавить? — спросил я.
— Бесполезно,— ответил мужик — и к трактору.
     Вышел на улицу, успокоился и подумал: они не дождутся меня завтра, и где их потом искать? А терять машину нельзя, я это знаю.
     Вернулся в дом. И ведь не ошибся: того, что помоложе, уже не было. Вопросительно посмотрел на мужика.
— Он к себе ушёл ночевать. Один до утра управлюсь.
— Но ты обязательно дождись меня.
     ...А утром, только подошёл к крыльцу, понял: никого нет. Отчаянье и тоска: опять обманулся, поверил. Обошёл дом, чтобы хоть следы гусениц увидеть. Но бурьян, мусор — и ничего. Заглянул в окно и отпрянул. С запылённого стекла смотрело моё лицо. Но мне было всего лет восемнадцать, нет бороды, этих глубоких морщин.
     Решительно пошёл в дом. Дверь закрыта на щеколду, а вчера её не было. Только коснулся, и холодный металл беззвучно вышел из петель.
     Вот моя печка, вот мой ДТ-34. Улыбаясь, как другу детства, подошёл, похлопал по капоту и понял: он не готов к работе. Не справились мужики.
     Глаза боятся, а руки делают, вспомнил слова отца, когда он ранней весной из нашего дома-развалюшки в один день перенёс весь нехитрый скарб в сарай. А потом под крики и плач матери развалил хибарку с азартом в груду хлама.
— К ноябрьским войдём в новый дом! — заявил он и уехал в тайгу валить лес. А через месяц рядом со старым гнильём стоял золотой, бликующий на солнце каплями смолы сруб. Вспомнил, с каким счастьем каждое утро вдыхал запахи щепок, корья и опилок... И я с настроением, что всё равно добьюсь своего, стал ковырять тупой старой отвёрткой злополучный обломанный болт в капоте.
     Отвёртка раз за разом соскальзывала, не оставляя следов, и я понял бессмысленность затеи. А что ещё могу? Вцепился в капот, стараясь открыть, но и это не получалось.
     Но я должен придумать, что-то сделать, уговаривал себя, чтобы отчаяние не взяло верх. И вдруг в комнату, как вчерашние гости, неслышно вошёл, о Господи, давний знакомый, старый капитан-моторист Коля Худяков. В унтах, полушубке, наверное, только что с Севера. Он, улыбаясь, развёл руки для объятия. Уж сколько железяк-дизелей он перебрал! Теперь справимся. Я показываю Коле проклятый болт, ещё уверенный: вот главная неисправность. Коля скептически смотрит, берёт отвёртку и, ковырнув, без всяких усилий открывает капот.
     И вот во всей красе предстал двигатель. Проводки, трубочки, шланги, шестерёнки, хитроумные сочленения — в блеске и девственной чистоте. Меня охватывает восторг.
     И вдруг из щелей, из-под пола, уже в другом месте, валом прут душеедки. Остервенелый поток. Их шёрстка раскалена до фиолетового сияния.
     И опять мусором и землёй мы забрасываем их, пытаясь остановить. Что они делают там, чем занимаются? Что-то отвратительно пугающее в них, равнодушная беспощадность.
     Вспоминаю про старые батарейки, хватаю горстями, твари ошарашенно пищат, но накатывают новые волны. Батареек немного, и всё труднее остановить хищный поток. Бросаю очередную горсть и понимаю — не справимся, и просыпаюсь в поту...
     Ошарашенно оглядываю комнату. А где Коля Худяков, где трактор? Ну и чертовщина привиделась. Закуриваю, смотрю время. Пять утра, уже не смогу уснуть и выхожу на балкон. Солнце не встало, но просматривается всё хорошо. Где-то громко плачет ребёнок. Может, болеет, а может, как и я, дурной сон увидел. Безмолвно пролетела стая ворон на загородную свалку. И тяжесть, тяжесть на душе. Затягиваюсь сигаретным дымом, оглядываюсь вокруг, вслушиваюсь. Хочется чего-то найти. Вон идут двое бездомных. Высокий хромает, а низенький оживлённо жестикулирует. Раненько у них смена начинается, всё правильно, кто рано встаёт, тому Бог подаёт. Они подходят к мусорному баку и только начинают шурудить в нём палкой — как тут же серый стремительный поток крыс с визгом уносится под наш дом.
— И здесь всё сожрали! — почти кричит низенький.— Это менты их разводят. Ты понимаешь? Они все против нас!
     Он лупит палкой по баку, подпрыгивает под эту музыку, и мне кажется — я опять ухожу в свой сон.