Вадим АЛЯМОВСКИЙ

Красноярск

Лауреат «Нового Енисейского литератора» за 2008 год.

ДЕД

     Дед ехал на работу. Волновался, то и дело смотрел на часы. Он уже был там один раз, но не работал, а только бродил, присматривался. Что за люди ходят, нет ли среди них знакомых — всё это было для него очень важно. Можно было бы поработать поближе, но вполне ещё приличные остатки гордости не позволяли даже думать об этом.
     Он давно мечтал найти себе работу, хоть самую простую и копеечную. Просидев несколько лет на пенсии, дед заскучал. Все имеющиеся книги прочитаны по два раза, к телевизору особого пристрастия он никогда не питал. Хотелось заняться делом, но он был не настолько сумасшедшим, чтобы думать, что человек его возраста может быть интересен хоть какому-то работодателю. Вот и придумал себе занятие — побираться.
     В первый раз деду пришло это в голову три дня назад. Целый день всё обдумывал, прикидывал, во что оденется, куда пойдёт. Одеться, конечно, надо прилично — он на работу сроду в грязном не ходил. Чтобы знакомые не узнали, наденет тёмные очки. Как раз дома валяются старые, напоминая о когда-то проведённом в Крыму отпуске… Хотя нет, очки нельзя. Могут принять за слепого, а это уже будет обманом с его стороны. Лучше просто уехать подальше от дома.
     Жаль, кепчонка мелковата. Если купюры подадут, ветер их может выдуть из кепки, поэтому придётся сразу перекладывать в карман. Конечно, на глазах у подавшего это делать несолидно, но не покупать же теперь новую кепку. Дед видел, что некоторые для сбора милостыни банки консервные приспосабливают, но не одобрял подобную кустарщину. Всё должно быть красиво.
     Ещё один день он потратил на то, что объехал все места, где можно было бы побираться. Две центральные церкви и всевозможные магазины отпали сразу — слишком много народу, а ему хотелось работать в тишине. К концу дня дед оказался около церкви, стоящей на территории старого кладбища, вдалеке от оживлённых городских улиц. От ворот кладбища до церкви и дальше вела довольно широкая дорожка, на которой стояли скамейки. Это было то, что нужно. Здесь можно сидеть сколько душе угодно.
     На следующий день, приехав на место, он выбрал себе скамейку. Усевшись поудобнее, дед снял кепку, перевернул и положил рядом. Потом покосился на неё и отодвинул от себя сантиметров на тридцать-сорок. А что? Пускай все видят, что ему не очень-то и нужна вся эта канитель. Народу пока ещё не было, но это и к лучшему — нужно привыкнуть к месту, настроиться. Придав своему лицу выражение безразличия, дед стал смотреть в сторону ворот, ожидая, когда придут люди.
     Первой зашла молодая девушка. Вернее, она почти бежала, на ходу повязывая платок на голову. Понятное дело, в церковь пришла, а не на кладбище. Во времена его молодости такие редко в церковь ходили. Красивая. Дед надел кепку. Может быть, это было и глупо, но он не хотел выглядеть в её глазах слабаком. Какой ни есть, а мужик всё же.
     Девушка прошла, даже не взглянув в его сторону. Он снова снял кепку и положил её на прежнее место. Через несколько минут появился второй клиент — женщина средних лет не спеша брела по дорожке. Лицо усталое, одета довольно бедно. «У самой, поди, семеро по лавкам»,— подумал дед и надел кепку.
     Женщина «проплыла» мимо, оставив после себя шлейф из запаха то ли дешёвых духов, то ли нафталина. А может, ещё чего. Когда запах развеялся, дед опять снял кепку и положил на скамейку, но теперь уже поближе к себе. Ему показалось, что он начал привыкать к этой работе. «Ничего,— подбадривал он себя,— не сразу Москва строилась. Всё у меня получится».
     Появились ещё два человека, видимо, муж с женой. Шли медленно, и у деда была возможность как следует их разглядеть. Оба толстые, самодовольные. У мужика на левой руке висит барсетка, в правой он вертит ключи от машины. Наверное, чтобы никто не подумал, будто они пешком сюда пришли. «Ишь ты, какие мы важные! Сдались мне ваши деньги. Ворованные небось. Такие и брать-то грех»,— он снова надел кепку.
     Когда толстяки с ним поравнялись, мужчина, вопросительно глядя на него, полез в свою барсетку. Дед отрицательно замотал головой.
— Ну извини, отец, показалось,— сказал толстяк, закрыл барсетку, и они с женой пошли дальше.
     «Зря, наверное, не взял. Может, и не ворованные»,— подумал дед и вернул кепку на скамейку.
     Вдруг откуда-то сверху, как крошечный истребитель, спикировал воробей. Сел рядом, повертел круглой головой и, несколько раз скакнув, запрыгнул на край кепки.
— Что, пичуга мелкая, тоже подать мне прилетел? Кому ты хочешь пыль в глаза пустить? Что ты вообще можешь в этой жизни? Разве что в кепку мне навалить… Лети-ка отсюда подобру-поздорову!
     Дед махнул рукой в сторону воробья. Тот мгновенно вспорхнул и сел на ветку берёзы, росшей неподалёку, за одной из оградок.
     «Интересно,— размышлял дед,— понимает ли воробей, что это за место? И сколько живут сами воробьи — пять лет, десять? Или сто? Должно быть, есть на свете какие-нибудь воробьеведы, которые знают об этом всё. Невозможно знать всё обо всём на свете, но уж о такой ерунде, как воробьи, наверняка можно знать очень много».
     Пока он думал о воробьях, отвлёкся и перестал смотреть на дорогу. Вдруг боковым зрением увидел занесённую над кепкой руку, полную мелочи. Машинально выхватив кепку из-под чужой руки, дед поднял глаза и увидел человека, который пытался ему подать. Мужчина самой обыкновенной внешности. Ничего сказать о нём было невозможно — ни плохого, ни хорошего. Он растерянно посмотрел на деда, убрал мелочь в карман и пошёл своей дорогой.
     «Вот те раз! — подумал дед.— Зачем кепку-то опять убрал? Видно, ни на что уже не гожусь, даже милостыню просить. А может быть, не «уже», а «ещё» не гожусь?»
     Он улыбнулся, немного посидел, откинувшись на спинку скамейки.
— Поживём — увидим! — сказал дед сам себе.
     Потом надел кепку, поднялся и пошёл на остановку.