Андрей ЧЕРЕДНИК

Москва

Родился в 1954 году в Москве. Окончил МГПИИЯ им. Мориса Тореза. Писать начал с 2000 года. Опубликовал книгу «Силуэты любви» в Московском-Иерусалимском издательстве с рассказами, новеллами, очерками.

ТРИ КИЛОМЕТРА ЛЖИ, ИЛИ «ЭТЮДЫ ВЕСНЫ»

— Владик, привет. Есть работа. Для обоих.
— Ким, ты? Если это шутка, то, поверь мне...
— Нет, не шутка. Будем снимать.
— Снимать?! Боже милостивый, я уже и отвык от этого слова! Ну-ка повтори ещё раз. А теперь погоди, я должен переварить. Перезвони мне. Нет, стой! Не вешай трубку. Чёрт возьми, голова кругом... что я хотел спросить?.. вспомнил. Аванс будет?
— Почти в кармане! Только контракт подписать.
— Так за чем дело?! Тебе нечем подписать? Может быть, подвезти ручку?
— Влад, есть одно «но». Это игровое кино, а если ты помнишь...
— Послушай, Ким,— запыхтел в трубку Влад,— ты в своём уме? Мы уже год нормально не жрамши. Или у тебя масса вариантов? Может быть, ты нашёл скатерть-самобранку или лампу Аладдина? Живо подписывай, пока эти чудаки не передумали.
— Понято.

Ким вернулся и подписал, моля Бога, чтобы в последнюю минуту Влада не заменили кем-нибудь другим.

Бог услышал.

Они нашли друг друга ещё в училище. Ким учился на режиссёрском факультете, Влад — на операторском. И стали неразлучны. Ничто не объединяет людей так мгновенно, как общая ненависть к чему-то третьему. Для них этим третьим было игровое кино. Эту ненависть они пронесли через всю учёбу, как полковое знамя, и после училища устроились на одну юную студию, которая открыла цикл передач про зверей. Но не про любых — про любых бюджет не позволял,— а про обиженных человеком. Назывался цикл «У кошки четыре ноги». Любители чёрного юмора шутили, что своим названием передача дипломатично напоминает будущим и нынешним мучителям животных, что у кошки должно быть не менее четырёх ног, а хвост непременно длинный. Недвусмысленный намёк сохранить животное в первозданном виде. Цикл был перспективным и с подачи вегетарианцев грозил перерасти в более широкую кампанию, охватив милосердием не только мелкую, но и парнокопытную фауну, которую безжалостно рубили на отбивные.

Однако из-за нехватки денег студия лопнула. Заинтересованных спонсоров не нашлось, в том числе среди вегетарианцев. В итоге Ким с Владом тихо уселись на мель и стали голодать. От полного истощения спасали только случайные деньги, которые Ким получал за редактирование сценариев. Ещё в училище он открыл в себе талант диалогописца. Диалоги у него получались лёгкие, воздушные. Этот дар знакомые сценаристы оценили и изредка подбрасывали ему сценарии с просьбой «подправить разговор». Ким не редактировал. Он переписывал заново, и те не возражали.

     Влад ничего своего в их скудную копилку не вкладывал и страшно мучился от осознания своей полнейшей ненужности.
— Надо было на режиссёрский идти,— мрачно шутил он,— безработный режиссёр может идею-другую продать, а я — только свою камеру, да и то лишь один раз. Но без камеры я уже как бы не человек. Если бы не ты, Ким, был бы я клошаром. Ночью спал бы на скамейке, а днём ждал чуда.

     Однако в последнее время клошарство грозило обоим. Кино задыхалось в безденежье, и этот источник почти иссяк. Ким растягивал скудные деньги как мог, но, хотя и делал хорошую мину, внутри сидел страх, от которого противно тянуло в области живота.
     И вдруг предложение! Как лотерейный билет на крупную сумму. Как кошелёк на улице, набитый конвертируемой валютой. И, набирая номер Влада, Ким думал: «Интересно, кто их навёл на нас?» Возможно, кто-то из друзей, присылавших сценарии на редактирование. Но уж никак не фанаты покойной передачи про «четыре ноги». Потому как, по мнению Кима, они не могли не понимать, что снимать людей и снимать животных — вещи несовместимые.

     Он вышел из студии с контрактом. На углу его уже ждал Влад. Он уже почти успокоился, только ноздри подрагивали.
— Влад, ты хоть представляешь себе, как снимать игровое кино? Лично я — нет. Со зверем как-то понятнее, хотя и бегать приходится, выжидать, затаиваться.
— Ким, насобачимся и с людьми. Куда деваться? К тому же, если подумать, с ними проще. Человек не вспорхнёт, не убежит, не набросится на тебя. И мигрировать за ним не надо, отслеживая места кормёжки и размножения. А выжидать и вовсе не нужно.
     Влад обладал удивительной способностью рассеять шуткой любые страхи. С ним можно было безбоязненно идти даже на расстрел.
— Всё ты хорошо сказал, только насчёт выжидания не соглашусь. Если снимать людей в естественных условиях, а не на студии, некоторых поступков можно вообще не дождаться. Подумай, сколько времени тебе нужно будет просидеть в кустах, чтобы отснять, скажем, бескорыстие или хотя бы одно проявление порядочности или великодушия? Молчишь? То-то. Но это — если кино честное. А в игровом варианте можно прикинуться кем угодно. Нет, всё-таки я не представляю себе, как мы будем крутиться. Ладно, об этом после. А сейчас давай куда-нибудь рухнем и отметим событие.
— Будущий фильм?
— Нет, Влад. Не люблю обмывать неясную перспективу. Давай лучше выпьем за то, что ближе и понятнее.
— Тогда за аванс!
     Они зашли в бар, где основательно согрелись. После чего Ким разложил на столе сценарий. Тот самый, который за три месяца должен заговорить человеческим голосом, ожить, наполниться людьми и действием. Открыл и стал читать.

     Он читал, а лицо темнело. С сюжетом явно торопились. Невнятно, обрывочно. Отдельные куски, как ледяные глыбы, сталкивались друг с другом, наползая на общий фон. Иногда нить вообще прерывалась, и автор погружался в бессвязные беседы под шашлычок с выпивкой. Потом, словно опомнившись, быстро рисовал страстную любовь друг к другу, потом — не друг к другу, чередуя страсть с выяснением отношений на фоне города и деревни. Фон, очевидно, предназначался для того, чтобы дать зрителю подумать над смыслом жизни. А в самом конце герои куда-то провалились, и остался просто фон. Короче, думайте сами, гадайте сами. Классическая концовка, когда сказать нечего.
— Что, не нравится? — Влад всё это время внимательно наблюдал за мимикой друга.
— Конечно, нет. Высосано из пустоты. Хрестоматийный вариант убогого сценария, сработанного на кассу. И название — лучше не придумаешь: «Перипетии любви».
— Стало быть, любовь-морковь?
— А что же иначе? У них либо блокбастер, либо любовь. Третьего не дано. Здесь всё по схеме. Острые чувства вначале, потом вниз по наклонной до полной скуки. И диалоги пошловатые...
— Погоди, дай взглянуть. Тут что-то не так. На спуске кассу не сделаешь. Только на подъёме. Иначе мертвяк будет.
— А то они не понимают! Слава Богу, не дети писали. На старом месте новые страсти, разжигаемые разлучницей по линии папы и разлучником по линии мамы. Всё как положено. Так что зритель должен быть счастлив. Разумеется, настолько, чтобы окупились расходы на фильм, ну и сверх чтоб накапало за труды и фантазию,— он ехидно усмехнулся.— Но вообще... по такой размытой канве не проедешь. Каждый бессвязный кусок нужно мотивировать. Иначе полный сюр. Иначе сны Тарковского. Но ему можно, а нам с тобой нельзя. Нас освищут. Эх... почему не выпускают любовных блокбастеров? На высоких скоростях ничего не надо разжёвывать. Любую бессмыслицу можно в кадр затолкать без всякого объяснения. За быстрой сменой картинок зритель не успевает ничего разглядеть. Блокбастеры — изобретение мудрых халтурщиков.
     Он ещё раз уткнулся в текст, силясь разглядеть на воображаемом экране хоть что-нибудь. Хорошо, когда Влад рядом. Весёлый, стойкий. Его юмор вселял уверенность и на время успокаивал. Нет, как ни крути, а придётся поступиться принципами и преодолеть брезгливость к этому жанру. Более того, надо постараться. Не постараешься — ты труп. Слово о неудачнике разносится молнией. Потом сколько хочешь можно топтать коридоры, посылать своё резюме, а в ответ: «Мы будем иметь в виду, вы у нас в базе данных...» Это приговор. Хотя и вежливый. Вежливость — единственное, что осталось от цивилизованности в этих джунглях.

     Ким оторвался от бумаг и задумался. Всё-таки хорошо писателю. Источает фантазию в любом количестве. Его кино читатель может прокручивать в голове сколько угодно раз и в любом направлении. А ты опутан по рукам и ногам. Над писателем муза и небо, а над тобой время, бюджет и продюсер с хлыстом. Малейший перерасход — и он монстр.
     Влад прочитал все его мысли.
— Да ладно, Ким, не морщи лоб. Готовых болванок масса. Сколько у нас времени на фильм? Час сорок? Главное — определиться с пропорциями. Сколько минуто-метров плёнки на нежность, сколько — на развитие конфликта, на разрыв, на новую любовь. Остаток добираем пейзажными сценами. А если выйдем за лимит, в монтажке переполовиним страсти-мордасти, вырежем статистов, вырежем массовки, ещё что-нибудь.
— А под конец вырежут нас с тобой, да?
— Не драматизируй. Тоже не трагедия. Ты вернёшься к диалогам, а я сяду на канализационной решётке в позе клошара, буду смотреть на облака и ждать чуда. Или показывать свою кинокамеру за деньги, как Ходжа Насреддин демонстрировал кота, пока его чуть не отлупили.
— И будем жить счастливо и почти безбедно, да? — Ким повеселел.— Ладно, разбегаемся, а завтра посмотрим, что из изобразительного материала нам дали.
     Изобразительным материалом они называли актёров.

     Актёры оказались людьми робкими и смирными. Увидев Кима с Владом, они интеллигентно загасили папиросы и зачем-то выстроились в ряд.
— Добрый день. Как я понял, именно вы будете играть. Хорошо. Сценарий вы, разумеется, читали. Представляете себе, что нужно делать?
     Актёры неуверенно зашевелились:
— Ну, в общих чертах...
— Ну и хорошо, что в общих. А вот я даже в общих не представляю себе. Да, извините, не представился. Я Ким, режиссёр. А со мной Влад. Так вот, вы будете смеяться, но я, режиссёр будущего фильма, даже в общих чертах не представляю себе, что мне с вами делать. Никогда не снимал ничего подобного. Как-то всё больше со зверьми приходилось, в документальном жанре. И вдруг такое на мою голову. Да ещё с людьми...
     В строю послышался ропот, потом один из актёров выступил вперёд:
— Простите, вы не тот самый Ким, из передачи «У кошки четыре ноги»?
— Точнее, из бывшей передачи. Да, он самый.
— Чёрт возьми! Неужели это вы? Никогда бы не подумал, что вот так, запросто, увижу вас. Молодцы! Я ведь с женой ни одной передачи не пропускал... Огромное вам спасибо!!! А насчёт фильма не сомневайтесь. Что-нибудь совместными усилиями срубим. Правда, ребята? Поможем?
— Поможем,— нестройным хором подхватили актёры.
— Спасибо, братцы. Да не стойте вы как на плацу. Вольно. Выкладывайте лучше идеи. Я слушаю.
     Своих актёрских идей у них не было, как и энтузиазма. «Что ж, и понятно,— думал Ким,— сценарий не вдохновил, а кушать тоже хочется». Его всё ещё не покидало брезгливое ощущение, что все они (и он с Владом) продались за понюшку табаку и участвуют в недостойном фарсе.

     Так или иначе, но фильм сдвинулся. И потянулись длинные, как полярный день, съёмочные часы. Видно было, что актёры отбывали срок. А если и старались, то не из любви к фильму, а, скорее, из уважения к Киму и его почившей передаче. «Второсортный спектакль»,— уныло констатировал Ким. А Влад с таким же печальным лицом фиксировал действие на плёнку. Художники делали бесконечные раскадровки и подсовывали Киму. В рисунки он не вникал, ограничиваясь усталым: «Запускай, как нарисовали». Тасовал их, как колоду карт, и про себя ухмылялся: «Справа ОН, слева ОНА, а между ними скамейка, и сзади куст сирени. Мелко и неубедительно. А этот чем отличается? Ах да, тут скамейка сзади. Он движется норд-вест, а с тыла к нему — перспективная ОНА, которая должна занять место прежней. А почему не с фланга? Не жизнь, а шахматная доска. Господи, когда же это закончится?»
     Иногда он подправлял диалоги, да и то — самые плоские. Или менял какую-то мелочь в антураже. Но не потому, что хотел именно так, а чтобы отделаться от испепеляющего взгляда продюсера. Живее всех живых на площадке был именно он. Забравшись на постамент, выкрикивал инструкции, что-то втолковывал, размахивал руками. Словом, всем своим видом давал другим понять, что они не выкладываются так, как он.

     А вечером Ким с Владом возвращались домой. Шли молча, в ногу, размешивая ботинками городскую слякоть, и думали одни и те же думы.
— Ким, каждый день такое ощущение, будто лягушку съел. У тебя тоже? Знаешь, с каким бы удовольствием я снял фильм... да хотя бы про эту слякоть. Не надо ничего выдумывать, не надо гнать эту синтетику, эти построенные на вакууме мизансцены. Идёшь себе по слякоти и снимаешь ноги. А потом озвучиваешь чавканье ботинок. Чем не фильм? Ну скажи, разве я не прав?
— Прав...— и Ким тяжело вздыхал.

     Дома Ким ложился в кровать и в темноте напрягал воображение, пытаясь представить себе, с чем выйдет завтра на съёмочную площадку.
     Через тонкие стены слышались соседи. Сверху скрипела кровать, чьи-то стоны. Вот где страсть! Настоящая, без жеманства. Прямо сейчас клади на плёнку. Сбоку храпит кто-то. Его отснять — наутро можно вручать приз за лучшее исполнение роли спящего. Потому что он действительно спал. Так и подмывает прокрасться в чужую квартиру и, рискуя получить по лицу, запустить ленту. Конечно, можно и попросить: «Дядя Ваня, можно, я сниму тебя за ужином, в постели с женой, в ванной? Да ты не обращай на нас с Владом внимания. Веди себя естественно». Нет, так не пойдёт. Даже если и согласится, реальной картинки не получишь. Пока на тебя смотрит камера, ты не способен быть самим собой. Единственное, где мы расслаблены перед глазом фото- или видеокамеры,— это магазин, лифт, снабжённые системой слежки. И ещё глаз радара на автотрассе, мимо которого проносимся как ни в чём не бывало, ничуть не напрягаясь и даже не поправив причёску.

     Отбросить бы эти мысли и настроиться на завтрашний день. Но мысли не отпускали. Непонятно, зачем вообще изображать, если и так получается, зачем выдавливать суррогат. Снимали бы художественные фильмы скрытой камерой. А потом, как со зверьми, подгоняли бы под снятый сюжет сценарий. Но зрителю это неинтересно. Нужна сказка, с развитием по классической схеме, да ещё и натурально. Ну, почти натурально. Подлог, но хорошо упрятанный с помощью технических наворотов. Зритель кричит: «Я знаю, что это обман, но спрячьте его подальше, чтобы я как бы его не заметил. Чтобы это было как бы по-настоящему, ну, почти как в жизни, и чтобы я почти как бы переживал!»
     Именно за это он так не любил кино. Утончённая ложь. Театр — честнее. Там актёр, декорация — всё кричит: «Да, мы играем! Мы делаем грубый слепок!» И это видно во всём. И зритель согласен, он тоже в ИГРЕ. Надо быть сумасшедшим, чтобы хоть на миг принять театральную постановку за реальность.

     Полфильма настроение у всех было подавленное. Но когда съёмка перевалила за половину, стало легче. Во-первых, забрезжил конец. А во-вторых, действие из павильонов было перенесено на натуру. Выход в лес, да ещё весной, был в радость. Особенно оживились Ким и Влад, почувствовав себя в своей стихии. Окрестность просыпалась после зимней спячки, и весна подсовывала соблазнительные сюжеты. Первое время Ким и Влад держались, но потом сломались. К тому же продюсер уже не так зорко наблюдал за ними со своего постамента. Как тут было не воспользоваться случаем? И они пользовались. Как только соглядатай исчезал, втискивали между кадрами разную милую отсебятинку, снимая окрестных голубей, воробьёв и прочую живность, которая летала и ползала в пределах съёмочной площадки. Каждая украденная у фильма минута, каждый уворованный метр плёнки, выхвативший кусок живой природы, доставлял им неимоверное удовольствие. Они чувствовали себя, как школьник, который выкурил тайком от учителя сигарету или ловко исправил двойку в дневнике.

     Скоро и актёры обратили внимание, что всё чаще камера повёрнута в сторону. Это забавляло группу, и они невольно сами подключились к поискам сюжетов. Шарили по лесу, выискивая признаки весны и, улучив момент, подталкивали Влада:
— Не хочешь вот этого жучка отснять?
— Это не по сценарию,— с деланным равнодушием произносил Влад, но жучка снимал.
     Камера крутилась, всё чаще фиксируя левые кадры. Происходило что-то странное. У плёнки появилось второе дно, куда ложился параллельный фильм, незапланированный и никем не санкционированный, но от этого сладкий, как всякий запретный плод. Это ощущение сладкого и запретного передалось актёрам. Они даже заиграли лучше.
     Время потекло быстрее и незаметнее.

     И вот, наконец, последний день. По сценарию он должен был быть солнечным. Правда, с утра моросил дождик. Но к обеду должно было распогодиться, и съёмку решили не переносить. В финале значилось выяснение отношений между экс-любовниками, и после громкой ссоры герой несётся вдоль старого покосившегося забора к новой любви и страсти. И ещё будет массовая сцена, для которой уже расставлено несколько камер. Они будут простреливать толпу с разных сторон. Старый операторский трюк, чтобы непрофессионалы из массовки не вертели головами в сторону одной камеры, а вели себя естественно. А в самом конце — удаляющиеся к новому счастью фигуры и небо, куда позже выползут буквы «Роли исполняли» и «Конец»...
     Утром вся группа была на месте. Всё ещё моросило, и народец, поёживаясь, сидел под навесом и пил кофе, ожидая, когда облака рассеются. А чуть поодаль под зонтиками прогуливалась толпа, нервно поглядывая на часы и на небо. Как вдруг...
— Глядите, лиса!
     Все замерли и устремили глаза на съёмочную площадку. Рядом с мокрым от дождя брезентом, под которым лежал реквизит, крутился лисёнок. Он с интересом обнюхивал площадку, то и дело совал свой остренький носик под брезент. А над ним кружила обеспокоенная ворона.
     И тут случилось! Ким бросил взгляд на лису, весь напружинился, подполз к Владу и глухо скомандовал:
— Снимай!
     Но Влад уже и без того налаживал камеру. Наконец-то. Вот оно! Настоящее! Плевать на всё. Такое нельзя было пропустить ни за что на свете.
— Подходи сбоку, против ветра, чтобы не унюхала,— шептал Ким.
— Обижаешь, Ким. Не первый раз...
     И он на полусогнутых, то и дело припадая к земле, двинулся на лису.
— Ворону не забудь хорошенько... Лучше короткофокусной... Ладно, сам знаешь. Не спугни.
— Да не спугнём, не бойся.
— Что вы делаете?! Немедленно прекратите снимать! — заревел над ними продюсер.
— Да тихо ты! Заткнись. Спугнёшь! Влад, снимай.
— Что-о-о?! Да вы соображаете...
     Ким схватил в охапку продюсера и, зажав ему рот, затащил под навес.
— Подашь голос — убью, так и знай. Влад, давай! Я сейчас, я следом.
     Описав вокруг брезента пару кругов, лисёнок заметил ворону, которая уселась на соседней ветке и, взъерошив перья на голове, возбуждённо закаркала. Он завертелся у дерева, потом поднял вверх мордочку и мелко затявкал в её сторону. Та в ответ каркала и потряхивала растопыренными крыльями. Очевидно, поблизости было гнездо.
— Влад, ты посмотри, Крылова, собака, декламирует: «Какие пёрышки, какой носок...» — шептал Ким.— Всё! Стоп. Это была сказка! Как вам, братцы?
     Он повернулся к застывшим актёрам. Вместо ответа послышались аплодисменты.
— Я на вас подам в суд,— снова прорезался продюсер,— выгоню всех к чёртовой матери! Немедленно начинаем съёмку, а то я...— он схватился за камеру, но получил сильный пинок и свалился в траву.
     И тут Кима прорвало. Ружьё, висевшее три месяца, наконец выстрелило:
— Сам убирайся отсюда. Здесь я хозяин. Все мы! Отснимем финал, потом можешь валить в монтажную и резать все, что угодно. А сейчас прочь с площадки! Я кому сказал — прочь! — Ким наступал на него, бурля от ярости.
— Я на вас... Мы ещё посмотрим,— огрызнулся продюсер, но тон поубавил и ретировался в кусты.
— Ким, ты слышишь? Ки-и-им, что дальше делать будем? Остынь. Его уже нет. Что дальше-то?
— Что дальше? Дальше... Ах да. Дальше вот что делаем. Я знаю. Владик, ох, как я знаю, что мы будем делать. Зови всех на площадку! — он захлопал в ладоши.— Будем делать финал. Наш финал. Собственный! Друзья, все, все, все на площадку. Вся съёмочная группа, первые, вторые, статисты! Все в камеру, кучкуемся. Вот так... Готовь первый дубль... Все вышли. Влад, снимай. Широким планом. Нет, погоди, сначала я скажу...
     Он встал на ящик, дрожа всем телом от нахлынувшего возбуждения. Он почувствовал, что сейчас должен сказать что-то очень важное.
— Друзья, сегодня последний день съёмки. Мы три месяца терпели друг друга, терпели сценарий и в итоге накрутили три километра плёнки. И что там? Ничего. Там трёхкилометровый фарс, надувательство. Подлог. Три месяца мы снимали этот обман, три месяца вы произносили не свои слова, совершали не свои поступки. Сами-то хоть на секунду верили в то, что делали?
     Актёры испуганно молчали.
     А Ким всё больше возбуждался. У него кружилась голова, к горлу подкатывала тошнота, но он продолжал:
— Сегодня, сейчас я хочу, чтобы наш бедный, обманутый зритель увидел то, что желает. Правду. Но не витринную, не показную, а ту, что всегда за кадром. Я хочу, я требую, чтобы в кадре он увидел вас на самом деле. Будьте собой!
     Толпа не шевелилась.
— Что, вы не готовы? Вам нужна репетиция? Думаете, экспромтом не получится, выйдет неестественно? — он перешёл на крик.— Но ведь получается же у вас, чёрт возьми, в жизни! Когда вечером кушаете, спите с жёнами, кормите рыбок, ведь получается же!!! Почему же сейчас не получится? Кого мы водим за нос? Зрителя? Чтобы он поверил? Он же всё равно не поверит! Подожди, Влад, я сейчас. Дай договорить, а потом будешь снимать. Вы скажете, зритель сам хотел этого. Что ж, вполне возможно. Нынешний хочет. И вы для этого и обучались, чтобы удовлетворять его сегодняшние капризы. Не терзайтесь, вы не зря потратили эти годы. Вас для этого и готовили, чтобы инсценировать жизнь. Не жить ею, а инсценировать. Клиент заказывал муляж, он его и получал. Сполна. Но сейчас... возможно, вы меня не поймёте, возможно, мои слова вызовут недоумение, даже протест, но давайте на секунду, всего лишь на секунду подумаем не о тех, кто делает сиюминутный заказ, а о тех, кто будет смотреть этот фильм лет через двадцать, пятьдесят, сто. Вспомните, какими глазами вы смотрите старые киноленты! Очень вас интересует игра, сюжет? Я отвечу за вас. Нет и ещё раз нет! Вы разглядываете, вы ищете в кадрах не театр, не ужимки перед камерой, а следы того времени. Вы ищете в окружении, в лицах правду о прошлом. А здесь её нет. Ни капли. Этот фильм просмотрят, а потом он уйдёт в песок и исчезнет. А с ним исчезнем мы все. Бесследно. Подойдите ближе, смотрите в этот глазок и думайте только о том, что сейчас камера втянет в себя вас. Не бутафорских, не дутых, а настоящих. Вместе с вашими мыслями и душой. Так вложите же в этот взгляд самих себя. Пусть эти последние метры плёнки будут финальным аккордом, который перебросит нас в завтра, как всё, что мы снимали между строчками сценария. Владик, запускай мотор и пройдись крупным планом по каждому лицу. Не надо слов, не надо этих наструганных диалогов. Вы их уже произнесли. Теперь только смотрите и чувствуйте. Можете любить, можете ненавидеть, как вам угодно. Но пусть это будет ваше!..— он осёкся и тяжело опустился на ящик.— Влад, давай дубль. Нет, не надо. Дублей не будет. Они не нужны... это уже не игра...
— Что с ним?.. дайте воды... расступитесь, расстегните ему рубашку... У него обморок. Воздух!

     Ким приоткрыл глаза. Он лежал на кровати. Расплывшаяся картина собиралась в фокус. Потолок, стены... небо… где он?
— Где я?
— Всё в порядке. Переволновался, нервы. Сказали, гипертонический криз. Уже миновал. Сделали укол. Лежи спокойно.
— Странно... со мной никогда не было ничего подобного. Сам не пойму, что на меня нашло. Влад, это твой голос? Подойди поближе. Что с фильмом?
— Ким, всё отсняли. Похоже, ты перепахал за три месяца. Отлежишься — и вернёмся к нашим баранам.
— Вернёмся...— машинально повторил Ким и закрыл глаза.
     Влад тихо поднялся и собрался было уходить.
— Нет, погоди, Влад. Ты знаешь, жалко последних кадров. Самое оно. Неужели вырежут? Ты проследи, если я тут зазимую. Я к монтажёрам не сунусь. Пусть с продюсером кромсают, как хотят. Я устал... Постарайся только достать эти обрезки. Чтобы не выбрасывали. Они пригодятся. А на просмотр я не пойду. Не хочу. Я прекрасно знаю, что они всё кастрируют. Получим расчёт и будем опять с тобой экономить. А сейчас я устал и хочу спать.
     И он отвернулся к стене.
— Конечно, вырежут... и кузнечиков, и лису, и наших воробьёв. А уж про финал — само собой,— тихо произнёс Влад.— Ладно, я знаю, что мне делать. А ты отсыпайся.
     Утром к воротам больницы быстрым шагом приблизился человек. За плечами у него болтался рюкзак. Он зашёл внутрь двора, осмотрелся и устремился к скамейке.
— Владик! Как я рад. Почему-то я тебя именно сегодня ждал! Как там, на воле?
— Выпишут послезавтра, сам увидишь. Ну что, помучить тебя или сразу выложить? Ладно, коли ты практически здоров, вот, читай этот заголовок,— он протянул газету.
     «Просмотр фильма «Этюды весны» превзошёл все ожидания. По решению отборочной комиссии фильм номинирован на фестиваль в Каннах».
— Влад, ты о чём? Что за «Этюды весны»?
— А о том,— Влад аккуратно сложил газету,— что сие — наш с тобой продукт. Результат трёхмесячных родов с осложнениями.
— Но почему «Этюды»?
— Переименовали. И правильно сделали. Хочешь послушать отзыв в прессе? «На фоне буйства красок и сцен живой природы, талантливо выхваченных и мастерски вплетённых в сюжетную канву, кинолента убедительно показала вялость и натянутость чувств и эмоций героев, фальшивость их поступков, нежизненность ситуаций... Такой неординарный подход ещё раз высвечивает...»
— Чёрт возьми... слушаю и не верю. Дай-ка мне газету. М-да... если бы не критики, кто бы объяснил художнику, что у него получилось? Хотя... если подумать, в эти кадры как раз наше вдохновение и ушло. Так что справедливо. Постой, а разве фильм не порезали?
— Ещё как порезали. Ни одного муравья не оставили. Вот, посмотри, что осталось от трёх километров.
     Он вынул из сумки бобину с плёнкой.
— Не понял!!!
— А что тут понимать? Перед ожидаемой кастрацией я успел сделать копию с нашего с тобой монтажа, которую и подсунул на просмотр. Нет, скандала не будет. Уже поздно. Каждому скандалу своё время. А вот теперь самое главное. Теперь тебе плясать. Что ты скажешь на это? — он протянул ему раскрытый конверт.
— Что там, Влад? Я без очков.
— Ни много ни мало — приглашение снимать цикл «Жизнь на планете» для программы Би-би-си. Тебя — режиссёром, меня — оператором. Не веришь? Вот приглашение.
     С минуту Ким приходил в себя. Он растерянно шарил по карманам, пытаясь отыскать очки, потом провёл рукой по лицу, словно хотел стряхнуть с себя сон, потом ещё раз, сильнее.
— Влад, дай я тебя ущипну. Что-то не доверяю своим ощущениям. Вдруг всё равно сон? Слушай, это невероятно. Стало быть, кому-то ещё это нужно...
     Минуту-другую он молчал и глубоко дышал, как йог.
— Может быть, тебе воды принести?
— Не надо. Уф-ф! Всё, я в порядке. Сядь-ка рядом. Знаешь, что пришло в голову? Может быть, это случайность, может быть — закономерность. Может быть, зря я всё это наговорил. Но ведь кто-то понял! Кто-то услышал! И кто-то прислал этот конверт! Значит, неспроста всё это.
— Ким, не будем гадать, что случайно, что закономерно. Знаешь, что я вспомнил? Тот фильм, где два разорившихся магната сидят на куче мусора. Мимо них проходит сердобольный африканский престолонаследник и кидает им в шляпу полмиллиона долларов. Мы его вместе смотрели. Помнишь, что один из них сказал другому?
— Ну?

— «We are back!!!» Мы снова в деле.