Сергей КУЗИЧКИН
Красноярск
Член Союза писателей России. Публиковался в литературных журналах и альманахах России, коллективных писательских сборниках и антологиях. Автор восьми книг прозы, изданных в Москве и Красноярске.
ФИЛОСОФИЯ ЛЮБВИ
Любовь.
Если это слово произнести быстро на выдохе, смягчая последнюю букву и делая вместо «вь» — «фь», то будет похоже на иронию.
Если тоже на выдохе, но не быстро, а перед этим глубоко вдохнуть, то получится как бы с восторгом и даже с восхищением.
Если сказать просто и обыденно, в суете и суетливо, то слово это и прозвучит как обыденное, а может быть, даже абстрактное, и наверняка не вызовет никакой реакции и должного внимания в компании, где оно было сказано. Как многие обыденные слова, которые произносят мимоходом одни люди и не воспринимают другие, привычные ко многим словам, как к простым, не касающимся их до поры звукам.
Любофь-фь-фь…
Лю-бовь…
Любовь.
А обыденно или абстрактно слово «любовь» для меня — мужчины, достигшего зрелого возраста?
Я думаю об этом иногда, чаще на бегу, но бывает, и неспешно задаю себе вопрос: а знаю ли я, что такое любовь? И дальше — развивая тему: пережил ли я хоть однажды это трепетное чувство в той полной мере, в какой дОлжно, судя по утверждениям тех, кто якобы верит в любовь, знает её, пьёт её сладострастие и нежно пребывает в постоянной любви? И всё чаще прихожу к выводу, что нет, не пережил, не верил, не пребывал. И теперь уж не знаю: суждено ли мне когда-либо испытать чувство, называемое любовью? Подарит ли судьба мне встречу, которая заставит пережить если не стресс, то трепетное волнение, когда волнению не будет предела, когда весь свет вокруг и восприятие мира переменятся и захочется всем говорить хорошие слова и совершать благородные поступки?
Один ли я во Вселенной временами чувствую себя обделённым любовью? Точнее — не наделённым? А ещё вернее — наделённым лишь отдалёнными понятиями об этом чувстве и естественным влечением к противоположному полу? Да, какие-то порывы к приятным женщинам я испытываю, эротические фантазии иногда занимают моё воображение, сухие комплименты окружающим меня дамам срываются с моих уст. Но на этом любовный надел мой иссякает. Я далёк от любви, от настоящего чувства.
И порой понимаю: так далёк, что…
От осознания обделённости и ненаделённости становится жутко и одиноко. Жутко одиноко. Будто ты один во Вселенной. Один на миллионы парсек, миллиарды световых лет, и никого вокруг, и некому тебя полюбить, и некого любить тебе.
Ослепляющая сознание вспышка отрешённости не лишает меня зрения; я вижу вокруг людей, снующих, даже обращающихся ко мне, и я отвечаю им: некоторым даю советы, с некоторыми пью чай, но воспринимаю происходящее как сон, как общение с параллельными мирами — недолгое и ничего не значащее, думая о том, что и в мирах этих любовь для меня тоже никто не приготовил…
Когда вспышка обделённости любовью затухает среди мира материального — прячется до поры за углами зданий, в зелени городских тополей, в скверах и парках, растворяясь в воздухе, улетает в небесную синь,— я знаю: она скоро вернётся. Выскочит из-за угла неожиданно — заставит замереть, зашуршит листвою — вначале ласково, а потом тревожным шёпотом заговорит об одиночестве, наползёт медленной тяжёлой тучей, ударит громом и снова вернёт меня к мыслям об отсутствии любви и одиночестве.
Когда становится зябко от этих леденящих сознание мыслей, я ухожу…
Я ухожу в иронию. А может, ирония уводит меня в сторону от мрачных размышлений, не давая возможности сойти с ума или умереть от тоски. Она, надменная, дышит на меня не свежим, но тёпленьким ветерком и, чуть отогрев мысли, завладевает и сердцем, и умом, вытягивает на кислой моей физиономии улыбку, зло загорается в глазах и даёт волю фантазии.
И тогда…
И тогда слово «любовь» начинает ассоциироваться у меня с воображаемыми и реальными женскими образами. И я начинаю иронично философствовать.
«Какие женщины могут стать объектом моей любви? — спрашиваю я себя.— Не простого полового влечения, а именно любви — в понимании моей начисто обделённой любовью иронии? В мире, окружающем меня, женщин больше, чем мужчин, поэтому выбор есть. На первый взгляд, выбор огромный, но лишь на первый…»
Я начинаю с исключений.
Из большого количества женщин исключаю девиц до 19 лет и зрелых дам старше 47-ми. Армия претенденток на звание «мисс моя любовь» сразу подрезается — если не на половину, то на треть точно…
Закончив отбор по возрастной категории, перехожу в разряд «по росту и весу». Тут ирония навязывает мне такие вкусовые качества: любовь должна быть обозримой в пределах от 155-ти до 182-х сантиметров и, в зависимости от роста, иметь вес от 49-ти до 73-х килограммов. После этого ещё добрая четверть от оставшихся после первого тура дамочек проходит мимо моего сердца.
Потом исключение касается коротко стриженных. Это очень важный для меня критерий отбора. Рисуя в идеале сударушку с толстой длинной (не менее метра) косой, поразмыслив, соглашаюсь на длину волос от 20-ти сантиметров. По этому критерию с любовного поля удаляются не менее 40 процентов оставшихся в списке красавиц.
Ещё наполовину редеет горизонт после исключения с поля зрения женщин, изо дня в день, в любое время года пребывающих в брюках, каковых в юбках и платьицах представить даже невозможно.
Ирония моя становится циничной, когда в голову приходят мысли о женщинах, прикованных к инвалидным коляскам и пользующихся для ходьбы костылями. Я не считаю себя конченым эгоистом и допускаю мысль о привязанности к девушке-инвалидке — поэтессе, художнице или просто мечтательнице, но духовная привязанность — не любовь…
Поэтому исключения касаются и этой небольшой группы.
Что остаётся? Всё же немало. Немало, если учесть и то, что я не собираюсь делать исключений женщинам ни по национальным, ни по расовым признакам, ибо уверен, что и рыжие, и блондинки, и шатенки, и брюнетки, и даже чернее сажи дамы, живущие вне пределов моей страны, могут быть мне симпатичны и приятны в общении. Но здесь свои трудности. По врождённой лености своей, я не имел охоты к изучению языков, диалектов и наречий других народов, поэтому общение с интересными женщинами других национальностей и рас у меня может происходить только при помощи жестикуляции и на уровне интуиции. Но и при этом вероятность находки любви среди азиаток, мулаток, креолок, латиноамериканок и негритянок остаётся.
Ирония моя достигает апогея, когда воображение рисует меня в объятиях чёрной пышногубой женщины или на фоне дамы выше меня на полторы головы, но в такие минуты в порыве истерики я решительно говорю иронии: «Да!» — и она, опешив, замирает, затихает и прячется.
Но не уходит совсем. Я не даю ей забиться в дальние углы сознания, иначе её место сразу же займут тоска и одиночество, затихшие до поры возле клапана моего сердца, и тогда от надежды на любовь не останется ничего. Даже философии. Ирония это знает. Знает, что только через неё я ещё имею веру найти любовь, что она — мой маленький маячок в одинокой, созданной только для меня Вселенной. Вселенной, не имеющей любви.
«Так за какие же грехи — свои или своих предков — я не был наделён на небесах любовью и оказался здесь, среди людей, знающих, что такое любовь?» — всё чаще и чаще мучаю я себя вопросом, зная, что должен, обязан найти ответ. Входя ли в прямой контакт с женщинами из числа отобранных мною или путём долгих философских размышлений. Должен. Времени на поиски остаётся немного, но оно ещё есть. В этом мне поможет ирония.
Любовь.
Если это слово произнести быстро на выдохе, смягчая последнюю букву и делая вместо «вь» — «фь», то будет похоже на иронию.
А если тоже на выдохе, но не быстро, а перед этим глубоко вдохнуть, то получится как бы с восторгом и даже с восхищением…
Любофь-фь-фь…
Лю-бовь…
Любовь.
Красноярск, февраль-март 2009