Николай ЛУХТИН

Красноярск

Член Союза писателей России. Автор пяти поэтических сборников.

ТОПОРНОЕ ВОСПИТАНИЕ

     Сорокаградусный мороз сковал землю. Село Никольское, утонувшее в сибирских снегах по самые крыши, дымило трубами печек. Дымы свивались в толстые канаты, и казалось, что село навечно причалено к застывшему небу и что весны больше никогда не будет. Тишину разорвал душераздирающий крик девятилетнего ребёнка, который бежал босиком от Грунькиной избы через Московский тракт к старикам Волковым. Перебежав тракт, он вскочил на гусеницы вмёрзшего в землю трактора, рванул дверцу кабины, плюхнулся на сиденье, но тут же ещё громче заорал, выскочил из кабины и начал плясать босиком на гусенице трактора. На крик вышла бабушка Ольга Волкова, схватила пацана, закрыла его полой овечьей шубы, внесла в дом, посадила к печке-железянке отогреваться. «Совсем одурела баба,— ворчала Ольга Константиновна.— А ты, внучек, сиди, сиди, грейся, сейчас я затоплю русскую печку, да напеку шанежек, а может, и блинов, да попьём с тобой чаю. Ты мне и расскажешь, что там у вас стряслось». Дед Николай почему-то не ругался и ни о чём не расспрашивал, а один раз даже улыбнулся.
     Печка-железянка, сделанная дедом из железной бочки, служила не только для быстрого обогрева избы, но и как пускач для заводки главного двигателя жизни в зимнюю пору — русской печи, которую начинали топить позже. На ней можно было потом греться не меньше трёх суток.
     А случилось вот что. Тётка Марья Медведева с Грунькой Луковой встретились в магазине. «Твой-то Толька вчерась у нас был, а я Кольке своему купила четыре карандаша. Они что-то рисовали, а после ухода твоего Тольки у нас осталось три карандаша. Так что ты, Грунька, последи за своим сынком»,— серьёзно сказала тётка Марья.
     В Грунькином сундуке, полностью набитом всякими кофтами и платьями, хранились деньги, заработанные Грунькой в вязальном цехе во время войны. Она берегла их как зеницу ока для дочери Александры, учившейся в Рыбинском техникуме на курсах пчеловодов. И надо было платить за квартиру хозяйке, у которой она жила, и покупать продукты. Сундук не запирался, но никто из ребятишек Груньки, у которой были, кроме Тольки, ещё Володька и Андрей, никогда сундук не открывал. И мать была спокойна за сохранность денег.
     Толька Луков и Колька Волков, живущий через три двора, были друзьями. И однажды они вдвоём пришли в магазин. Увидев игрушки, Толька сказал: «Давай купим деревянного коня». Этот конь стоил двадцать рублей. «А где деньги-то взять?» — спросил Колька. «Да я у матери возьму, а когда вырасту — отдам»,— ответил Толька. Они разошлись по домам. Утром Толька в первый раз открыл сундук и взял двадцать рублей. Мать была на работе и ничего не видела и не слышала. Толька вышел на улицу, забежал к другу, и они пошли в магазин. Продавец оказался мужиком серьёзным, сразу же спросил: «А где вы взяли деньги?» — «М-м-мама дала»,— пролепетал Толька. «Ну, смотрите у меня!» — сказал продавец и подал им деревянного коня голубого цвета с чёрной гривой и на колёсиках. Друзья пошли домой к Тольке и долго играли, давая поиграть братьям Андрею и Володьке. Наигравшись, Толька положил коня в сундук.
     В воскресенье Толька сказал матери, что купил коня на её деньги и когда вырастет — рассчитается. Мать открыла сундук, увидела коня, не досчиталась двадцати рублей, всплеснула руками и закричала: «Что ж ты делаешь, паршивец! Я каждую копейку берегу, чтобы Шура училась, а ты игрушку купил! Значит, ты и у тётки Марьи карандаш стащил без спросу! Я те щас башку-то отрублю! Хозяин нашёлся!» Она пинком открыла дверь, повалила Тольку на спину так, чтобы голова свисала с порога, правой рукой схватила стоявший у печки топор и занесла его над Толькиной головой. Володька и Андрей, забившись в угол, закричали: «Мама, мамочка! Не отрубай ему голову! Он больше не будет!» Толька, увидев над собой топор, в ужасе заорал не своим голосом, вырвался и выскочил на улицу в одной рубашонке, заплатанных штанишках и босиком.
     С тех пор он больше без спросу ни у кого и ничего не брал. Этот висящий над собой топор он запомнил на всю жизнь. А мать отнесла злополучного коня в магазин и забрала деньги.

     В селе была начальная школа. Николай Прокопьевич Слонов работал в ней временно, потому что Анна Карловна, бывшая директором школы, вышла замуж и уехала в Латвию навсегда. Ввиду нехватки учителей Николай Прокопьевич, работавший счетоводом в колхозе «Сибиряк» и считавшийся в селе человеком грамотным, был выбран на партбюро колхоза и утверждён районным образовательным учреждением города Уяра директором и учителем этой школы. Новый директор был человеком простым, немного попивал, как и все мужики в селе. Был у него пятнадцатилетний сын Витька, друживший с Мишкой Осиным, которого за малый рост, коренастую фигуру, задиристость и настырность сельские пацаны прозвали «Пузырь». Однажды они подошли к своему одногодке Тольке Лукову и предложили ему помочь обворовать магазин в таёжной деревеньке Борисовка, что в семи километрах от Никольского. Магазин стоял на краю деревеньки, окруженный ёлками и соснами. Они уже знали, как разобрать кирпичную кладку фундамента, где было вентиляционное отверстие, немного расширить его и влезть в магазин. Толькина была задача — стоять на улице, глядеть в оба и принимать ворованный товар. «Да вы что, пацаны, с ума сошли?! Да мать мне за это дело сразу голову отрубит!» Он, плюнув на землю, решительно отказался и ушёл домой.
     Борисовский магазин был обворован, но воров поймали через три дня и посадили. Сын Николая Прокопьевича, Витька, так и сгинул в лагерях, а Пузырь пришёл домой через пять лет, но через месяц за изнасилование женщины был снова посажен и тоже сгинул.

     Как-то раз дед Федот Михеев и Николай Прокопьевич встретились в никольском сельпо и разговорились. «Николай Прокопьевич,— спросил Федот,— Витька-то так и не вернулся?» — «Не вернулся, Федот, не вернулся. Сны мне плохие снятся. Знать, нету на белом свете моего Витеньки».— «Да,— сказал дед Федот,— сын учителя, а вишь чё удумал! Ну, а у тебя где глаза были? Вон Грушины — без отца выросли, отец на фронте погиб, а смотри, старший на инженера выучился, Володька уже штурманом работает на пароходе, Андрей радистом тоже на каком-то пароходе плавает. Дом новый матери купили, зимой погостить приезжают. Не нарадуется она на них. А твоя Маша совсем стала седой и никого уже не узнаёт».— «Да, Федот, Груша молодец, и звать её стали не Грунькой, а Грушей. А те, кто помоложе, зовут тётей Грушей, потому что она это заслужила. Своих-то ребятишек вон как воспитывала. Голод и холод пережили, а ребятишки у неё всегда были ухоженными, одеты и обуты, и защищала она их, как орлица, от любого обидчика. А я вот своих выпустил из-под контроля. Я ведь, Федот, сам знаешь, в рюмку частенько заглядывал. А с Витькой приносили иногда с колхозной свинофермы комбикорм. Вот и результат моего учительства,— откровенничал Николай Прокопьевич.— Эх, Федот, Федот! Знал бы, где упасть, соломки б подстелил. А теперь мне уже не подняться». Опустив голову, он вытирал слёзы, которые безудержно катились из глаз, и неожиданно схватился за сердце.