Василий ЧЕРНЫШЕВ

Армавир

Поэт. Член Союза писателей России. Выпускник Высших литературных курсов (мастерская Ю. П. Кузнецова и В. В. Сорокина).

Я НЕ ХОЧУ ПЕЧАЛИТЬ ВАС НИЧЕМ...

     Поездом «Москва-Назрань» я возвращался из столицы домой: свежеиспечённый литератор, поэт, только что окончивший Высшие Литературные Курсы в Москве и принятый в Союз писателей России. И хотя слова напутствия ректора Литературного института С.Н. Есина: «Ваши СВИДЕТЕЛЬСТВА об окончании ВЛК не стоят ровным счётом ничего», — звучали диссонансом, настроение моё было приподнятое, праздничное. Я торопился домой. Сумки и чемоданы, наполненные конспектами и книгами, спортивной амуницией, зимней одеждой и обувью, покоились на третьей полке.
     Осунувшийся, изголодавшийся (все свои деньги — а денег жена давала достаточно — спустивший на публикации и театральные зрелища) зажатый шумной кавказской братией, изнывающий от духоты, я торопил поезд, сладостно замирая, торопил время. Мне не терпелось поскорее выйти из вагона, ступить на родную землю, заявить о себе. Я едва сдерживал свою радость, свой восторг, своё нетерпение. Сбылась вековая мечта пилигрима, сбылась моя мечта. Незабываемые уроки философии, истории, богословия, литературы остались где-то в прекрасном тумане... Профессорско-преподавательский состав. Мудрые, внимательные наставники, о каждом из которых можно писать поэму.
     Пишущая братия, собравшаяся из необъятных регионов России, из ближнего и дальнего зарубежья. Ежедневные пешие прогулки от стен общежития студентов Литературного института — до стен бывшего дома-усадьбы А.Н. Огарёва, а ныне ветшающего на глазах, под натиском фешенебельных отелей и ресторанов, Альма-матер.
     Уроки выживания, мастер-классы.
     Я, впервые переступивший порог Литературного института, не чувствуя под собой ног — перед высокой приёмной комиссией, во главе с Юрием Поликарповичем Кузнецовым, да-да именно Кузнецовым, поразившим меня своей царственной осанкой, своей мощью, своими демоническими очами, трепетал.
     Я не помню, что я читал, не помню, что я отвечал.
     Но я хорошо помню слова ректора Литинститута:
— Вы зачислены в ряды ВЛК. Два года вы будете учиться в нашем институте на дневном отделении.
— Как? — воскликнул я. — Разве нет заочного отделения?
— Нет,— спокойно ответил ректор, — другой формы обучения на ВЛК просто не существует.
— В моём возрасте учиться?! А кто же меня будет кормить? На работе я никого не предупредил, не поставил в известность. У меня больная жена, перенёсшая инсульт. Нет-нет, я не смогу.
— Значит нам придётся расстаться, — с грустью и с сожалением молвил С.Н. Есин.
     Наступила тишина. И вдруг, среди олимпийского безмолвия, раздался голос Юрия Поликарповича Кузнецова:
— Ну, давайте сделаем исключение из правил для этого немолодого человека. Пусть он будет готовиться к экзаменам у себя дома, а на сессии будет приезжать в Москву. Только вы, молодой человек, никому ничего об этом не говорите.
     Комиссия не возражала. Не возражал даже Есин.
     Так я был принят в литературный институт имени А. М. Горького. Руководителем поэтического семинара оказался всё тот же добрый дядько, который в трудную минуту протянул мне руку помощи. Уже через несколько дней он же мне скажет:
— Ну, что это будет за обучение, если вы не услышите главного? — если вы будете приезжать в Москву наездами? Живое общение ничем заменить нельзя.
— Я подумаю, подумаю, — ответил за меня чей-то голос.
     Тема занятия — «Образ пути в мировой поэзии».
     Мы расположились в просторном актовом зале ВЛК.
     Нас — пятнадцать человек.
     Поэт Юрий Кузнецов, выпуская струйку дыма (а с сигаретой он почти не расставался), как бы демонстрируя начало пути, начало Млечного пути, вступив на этот путь, приглашает нас за собой.
     В перерыве Юрий Поликарпович говорит:
— Чернышев, подойдите ко мне... Я вижу, вы скромный парень. Скажите, как вы устроились? Как вы живёте? Как ваши дела? Может быть, вы нуждаетесь в материальной помощи?
— Нет-нет — что вы — спасибо! У меня всё хорошо.
— Кто ваши любимые поэты?
— Пушкин, Лермонтов, Блок, Брюсов, — выпалил я.
— Так-так... А кто из современных поэтов вам ближе всего?
— Кузнецов, — растягивая в улыбке губы, явил я дерзость.
     Ю.П. нахмурился, погрозил пальцем.
— У нас есть возможность поддержать способного человека. Не отказывайтесь от помощи. А теперь, идёмте в книжную лавку. Я хочу вам кое-что показать.
     Неохотно соглашаюсь, нащупывая в кармане пятисотрублёвую купюру.
— Оставьте, оставьте, — придерживая меня, говорит Кузнецов, когда я попытался раскрыть свой полупустой кошелёк.
— Я же сказал, что у нас есть возможность помогать начинающим поэтам. Тютчев у вас есть?
— Есть, — отвечаю я.
— Державин?
— Имеется.
— Действительно имеется? — недоверчиво переспросил Кузнецов.
— Да-да, есть у меня Державин.
— Заболоцкий?
— Нет.
— Клюев?
— Нет.
— Франсуа Вийон?
— Нет.
     Заплатив за книги около шестисот рублей, автор «Атомной сказки» и никому неизвестный литератор вышли из книжного мира.
     Заканчивался третий семинар поэзии (я уеду домой улаживать свои дела, а когда вернусь)...
     Спустившись со второго этажа вниз, мимо охваченных жёлтым огнём ясеней, мимо студенческой столовой (столовая — днём, кафе-бар — ночью) мы вышли на Большую Бронную. Медленно кружась, падали на мокрый асфальт листья. Я не знал, не предполагал, не догадывался, что это наша последняя встреча, что больше Юрия Поликарповича я никогда не увижу.
— В ваших стихах есть какая-то детскость, какая-то беззащитность, — молвил мэтр. — Продолжайте учиться, не бросайте учёбу. Больше читайте. Читайте классиков.
     Поднимаясь в гору, миновали Сытинский переулок, приближаясь к станции метро «Пушкинская». Я был как никогда счастлив: какая-то мальчишеская, какая-то детская радость переполняли меня. Я слышал от ребят, что Кузнецов живёт в районе Белорусского вокзала. Дойдя до гранитного парапета, обозначающего вход в метро, мы остановились. Кузнецов тяжело вздохнул, изучающе посмотрел своими всепонимающими огромными глазищами. Закурил.
     «Сейчас последует приглашение в гости, — Больше всего я боялся оказаться в квартире поэта, среди незнакомых мне женщин. — О чём я буду говорить с ним? Что интересного я могу рассказать ему: этому исполину, этому космическому пришельцу?»
     Я запаниковал. Придумав незначительный предлог, куда мне якобы надо торопиться, я первым протянул учителю руку. Кузнецов, словно понимая меня, словно отпуская меня, словно прощая меня, пожал мне руку.
     Наткнувшись на невидимое препятствие, поезд заскрежетал тормозами. Остановился. АРМАВИР — родные пенаты. Жены дома не оказалось, она уехала в Санкт-Петербург на лечение. Отведя душу дурманящим кроссом, на следующий день я вышел на работу. Два года валял дурака. Сколько можно бездельничать? Через неделю-другую поеду в Краснодар, надо быстрее становиться на учёт. Воображение рисовало радужные, захватывающие картины новых знакомств, новых встреч с интересными людьми, новых потрясающих переживаний.
     Работяга до мозга костей, я не представлял себе иного пути, иного существования после окончания ВЛК, как надев потрёпанную спецовку, вновь окунуться в атмосферу гари, деловитости и штурмовщины, хотя где-то в глубине души в своих лучших фантазиях далеко уносился от вскормившего меня рабочего цеха.
     Подстёгивая себя, еду в краевой центр. Июль. Жара наползает из-за горизонта. Солнце огромной огненной массой приближается к кубанской равнине. Деревья в лохматых, покрытых пылью шапках, словно английские королевские гвардейцы, стоят вдоль дороги, не шелохнувшись.
     Улица Коммунаров — 59. Взлетаю на второй этаж старинного особняка: приёмная открыта, но председателя ещё нет. Вахтёрша — пожилая женщина, убедившись в моих мирных намерениях и уже не косясь на мой увесистый портфель, резюмирует:
— Да они раньше двенадцати часов на работу не ходют... Светлана Миколавна вот-вот появятся.
     Я вышел на улицу — благо лето. Ещё не раз я буду подходить к заветной двери — и уходить ни с чем. В 14.00 появился председатель: молодая, высокая, интересная дама, которая, словно провинившаяся школьница, всё время безуспешно пытается вытереть у ваших ног пролитые ею неосторожно чернила:
— Без нашего направления вы поступили на ВЛК?! — интересно, очень интересно, — нараспев удивилась дама. — А я вот всю жизнь мечтаю — и не могу попасть на эти курсы. Итак, вы из Армавира?
— Да, я из Армавира, продуваемого упрямыми ветрами.
— Заполните, пожалуйста, вот эти бланки. Напишите, пожалуйста, заявление о постановке вас на учёт. И оставьте один-два сборника, чтобы товарищи могли заочно познакомиться с вами.
     Я достал три сборника.
— Может заранее уплатить членские взносы? — спросил я.
— Нет-нет, это преждевременно, — ответила Светлана и почему-то покраснела, — Не знаю... не-не уверена, согласится ли большинство поставить вас на учёт.
     Я не придал большого значения последним словам председательши.
— Вызовем вас в конце августа — в начале сентября.
— До свидания, Светлана Николаевна.
— До свидания. Ждите звонка.
     Но звонка не было ни в августе, ни в сентябре. Я недоумевал. Встретились мы в Гулькевичах на фестивале «Золотая осень», куда я привёз группу молодых дарований из Армавира.
— Понимаете, ваши стихи вызвали неоднозначную реакцию, — стала оправдываться Макарова, — вызвали неоднозначное толкование.
     Я слушал, не перебивая.
— То есть, я хочу сказать, что реакция на ваши стихи — от приятия до неприятия.
     Я продолжал хранить, непонятное для говорливой матроны молчание.
— Вы не расстраивайтесь только, так бывает. Может у вас есть другие сборники, другие стихи?..
     ...Прошло несколько месяцев раздумий, сомнений, одиночества. Мне никто не звонил, мне никто не писал, мне никто не присылал телеграмму. Я ещё раз побывал в Краснодаре по своей личной инициативе на заключительном зональном этапе слововещания «Алло, мы ищем таланты». В работе слёта принимали участие высокие гости из Москвы. И Макаровой, естественно, было не до меня. Высокие гости из Краснодара по приглашению заинтересованных лиц сделали ответный визит — посетили наш город. Всё прошло достойно, на хорошем дипломатическо-литературном уровне.
     «РАДУГА»* — сияла. Мы мило улыбались друг другу, читали стихи, слушали музыку. Сидели за одним столом, поднимали бокалы. Кавалеры приглашали дам. И уже почти рассвело, и уже расставаясь у стрельчатого входа гостиницы «Северная», где гости снимали номер, наш руководитель и меценат Александр Ляпин, обращаясь к пресветлой Светлане Николаевне, провозгласил:
— Да здравствует дружба между Армавиром и Краснодаром! Да здравствует дружба между объединениями! С Новым годом, господа! «Помиритесь те, кто в ссоре». Привилегированный класс, помиритесь с рабочим классом. Светлана Николаевна, к вам я обращаю взоры: помиритесь с рабочим поэтом, выходцем из нашего славного города. От вашей доброй воли зависит доброе дело.
     Светлана неестественно засмеялась, прикрывая лицо цветами, вдыхая аромат декабрьских хризантем.
— А мы не ссорились вовсе, — превратила всё в шутку она.
     Кто-то подобострастно назавтра стал приглашать делегацию к себе в гости: посидеть, пообщаться тесным кружком. Кто-то настойчиво стал набиваться в друзья, вызвавшись отгонять дым от машины, отгонять пыль с дороги, разгонять затмевающие взор облака. Дух неистребимого братства парил между нами. Потянулись новые дни ожидания. Мой телефон молчал. Никто не набирал мой номер. И вспомнились слова московского друга, однажды потерявшего свой угол и мыкающегося теперь под старость лет, с семьёй, с квартиры на квартиру.
— Пропадёшь, Васька. Уйми свою гордыню. Приедешь в Краснодар, не пожалей двух-трёх тысяч, накрой стол: пригласи в ресторан пишущую камарилью. Поверь, что я кое-что смыслю в этой жизни.
     В ответ я рассмеялся только. Эх, пропадать, так с музыкой! Прихватив с собой дребезжащую, расстроенную Лиру, еду в «Кубанскую Раду», еду в «Гнездо Глухаря».
— Председатель у себя?
— Да, у себя, — ответила заспанная вахтёрша.
     Председатель действительно была у себя, была в себе: робка и невинна (но она вовсе не забыла пролитых ею когда-то чернил). Она перебирала какие-то бумаги, подсаживалась к компьютеру: что-то набирала, внимательно выслушивала оппонентов, ударенных копытом Пегаса. Ковровые дорожки являли печальное зрелище: давно к ним не прикасались женские руки.
— Здравствуйте, Светлана Николаевна.
— Ах, это вы,— увидев меня, удивилась Светлана, — здравствуйте, здравствуйте. С чем к нам пожаловали?
— У меня к вам разговор.
— Сейчас, одну минуточку.
     По коридору, мимо «Союза российских писателей», мы вошли в отдельный кабинет; я уже бывал в этом кабинете раньше.
— Я слушаю вас.
— Светлана, объясните мне, пожалуйста, моё сегодняшнее положение?.. До каких пор я буду стоять у Парадного подъезда?
— Ну, понимаете, — обретая силу и уверенность, заговорила Светлана, — у нас такой порядок. Всё зависит не от меня только. Понимаете, таков порядок!
— Я уже не в том возрасте, чтобы служить денщиком, я уже не в том возрасте, чтобы служить мальчиком на побегушках. Верните мне все мои бумаги, все мои заявления. Вы преподали мне хороший урок: «Где вас ждут — ходите туда как можно реже. Где вас не ждут — не ходите туда никогда». Верните мне все мои сборники.
— Я не могу этого сделать.
— Тогда уничтожьте их.
— Ну что вы, зачем вы так! Может, у вас сложатся отношения в Ставрополе?! Обратитесь в писательскую организацию края. Ставрополь к вам ближе, я так полагаю.
— Благодарю за добрые слова.
— Не стоит благодарностей.
— Прощайте! «Я не хочу печалить вас ничем». Честь имею!
     Камнем свалившись вниз, мимо недоумевающей, мимо ничего не понимающей вахтёрши:
— Куда вы, мужчина? — я устремился к своим истокам.
     Перечитываю и перечитываю «Творение мира» С.С. Коновалова. И улыбаюсь доносящимся до меня слухам, упорно распространяемым председателем Краснодарского отделения СПР С.Н. Макаровой: «В Армавире нет поэтов. В Армавире нет полномочного представителя Союза писателей России. Армавир — мёртвая зона».
     В полифонии голосов слышится незабываемый голос бывшего ректора Литературного института:
     «Ваши Свидетельства об окончании ВЛК не стоят ровным счётом ничего».
     Хохот ночного филина возвращает меня к жизни.

Армавир, январь 2007 года.