Владимир ИЛЬИНЫХ

Быстрый Исток Алтайского края

Автор четырёх книг. Публиковался в журналах «Сибирские огни», «Алтай», «Огни Кузбасса», в «Новом Енисейском литераторе».

ПЛАКАЛИ ГУСИ

     Весной, в самую распутицу и грязь, сват хоронил свою мать. Угасла бабка Серафима как-то неожиданно, неприметно для всех. Будто свечка перед образами растаяла. А новой свечкой не успели пламя подхватить. Хотя — что там! Если честно сказать, на руки её корявые, да умелые в посадке огорода, как и во все предыдущие годы, родные по привычке рассчитывали. Но не далось, не случилось, не пронесло. Досада, казалось, одолевает мужика. Но и любовь, конечно, сыновья. Как без неё...
     Хоронить решили на старом кладбище. Оно приютилось на бугре в низкой части села. Последние огороды сельчан, с банями и журавлями колодцев, отделяла от погоста лишь неширокая ложбина. В нечастые разливы реки она заполнялась тяжёлой и мутной от глинистых берегов водой Оби. Это безобразие и неудобство время от времени раздражало местных жителей. Они шли с жалобами в санэпидстанцию, в местную администрацию, в редакцию газеты.
     Но вот умирал какой-нибудь старичок, обычно из фронтовиков, или старушка — божий одуванчик. Привычно урчал тогда по накатанному взлобку, расчищая колею, нанятый трактор. Тянулся к могилкам, с накрытым рядном кузовом, грузовичок с домовиной покойного. За ним — небольшая процессия близких родственников. Куда понесёшь, к примеру, Ивана Петровича, если здесь, в сырой и глинистой земле кладбища, лежат его отец с матерью, жена или дети? Мирясь с происходящим, вглядывались соседи из-под руки: кого ж это повезли сегодня? Узнавали беднягу, ориентируясь по знакомым лицам в скорбной толпе.
     Бабу Сару «подселили» к старшему сыну и мужу, давно нашедшим здесь свой покой. Для этого пришлось снимать на время пролёт старой ограды. Кое-как уместились, вжимаясь в кладбищенское пространство. Могила получилась мелкой, неширокой. Но зато лежали они теперь, в вечном присмотре перед Богом, рядышком — мать, отец и сын.
     Пока «копачи» суетились, исполняя привычную работу, пока на полотенцах опускали гроб в яму, сват сухими глазами смотрел куда-то вдаль. Нам, сопровождавшим покойную, самым близким людям, казалось, что смотрит он вглубь себя, никого из нас не видит. Это его вселенское одиночество как должное воспринималось нами.
     Но вот печальная церемония закончена. Кто — на транспорте, кто — пешком, потянулись люди помянуть усопшую. За поминальный стол первыми, как водится, посадили «копачей», налив по стакану белого. Так уж положено в наших краях. Родственники и соседи ожидали своей очереди на завалинке. Когда все пришедшие были накормлены, сват позвал к столу близкую родню.
     Приметной среди других была сухонькая старушка. Обличьем своим она очень уж напоминала только что отвезённую на кладбище бабу Серафиму.
     Это сходство интриговало родню, вызывало недоумение и страх. Оказалось, что никто за столом её не знает. Бабушка вела себя стеснённо, как чужая. Когда выпили и закусили, вспоминая покойную добром, как и положено, дядя Коля, на правах дальнего родственника, спросил пожилую женщину: «Ну, а ты как живёшь, Мария? Замуж не выходила?» Этот вопрос почему-то сильно смутил женщину. Тихо ответив: «Нет»,— она ниже склонила голову над поминальной кутьёй, подрагивающими пальцами отщипывая кусочек хлеба.
     Закончив трапезу, раскрасневшиеся мужики вышли во двор покурить на припасённых сватом для дела досках. Женщинам, как всегда, досталось мыть да прибирать в доме. Через время на крыльце появилась незнакомая бабушка, так похожая лицом на усопшую. Чувствовалось, что старая женщина была легка на ногу, хотя и держала в руке дорожный посох. Широко перекрестившись на все четыре стороны и простившись с нами, она вышла в открытые ворота. «Ну, домой, в свою деревню пошла»,— сказал дядя Коля. Мы стали расспрашивать его о странной бабушке.
     «Мария и Серафима — родные сёстры. С разницей родились в один год. Расцвели обе в положенный срок. Одна другой краше. Да и по дому рукодельницы великие. Было это перед самой войной. Случается такое между сёстрами, но и сердце своё они отдали одному парню. Федотом его звали. Гармонист был хороший. Помню, как провожали наших парней на фронт. Весной это было 1942 года, в самую распутицу.
     Ватага из парней и девчат, плачущих матерей провожала защитников Отечества пешком до увала. Мария и Серафима шли обочь Федота-баяниста, впереди всех. На увале постояли, заворожённо глядя в небо, где в звонкой вышине тянулся к северу, на облюбованные гнездовья, гусиный клин, гогоча и деловито переговариваясь между собой. Девчонки жадно напоследок обняли любимого. Внизу, на пристани, уже гудел пароход, призывая к себе припозднившихся.
     Уходя на фронт, обеих сестёр попросил Федот ждать его с Победой. Шепнул каждой, что женится на ней. Почему он так сделал — не знаю. Может, думал, что так крепче привязан будет к родному углу, любимым местам да и уцелеет в боях? Может, сердце тянулось к обоим. Потому и переписку с каждой вёл. Уцелел в мясорубке войны.
     Первой за околицей села его встретила Серафима. Мария в это время трудилась по колхозному наряду учётчицей на лесоповале. Федота увидела лишь через неделю. Бросилась ему на шею, но уже как сестра жены, сама того не зная. Сошлись Федот с Серафимой в первый же день! Кровь молодая взыграла. Да и препятствий не было никаких. Мать сестёр давно умерла.
     Взревновала люто Мария сестру и желанного. Повернувшись — уехала в лес. Много лет работала учётчицей, бригадиром, мастером. Замуж так и не вышла. Когда у молодых дети пошли, она родственников даже с прибавлением семейства не поздравила. Не встречались сёстры больше до сегодняшнего дня! Выйдя на пенсию, Мария в другой деревне дом купила. Так и прожила в одиночестве. Вот характер!»
     Выслушав эту необычную историю, мужики стали расходиться по домам. Весенний день — год кормит! Многие были странно задумчивыми, озадаченно качали головами. Поразила эта история и меня. Непонятно было, чего в ней больше. Любви, преданности? Ненужного фанатизма? Непрощаемой обиды? А случись, что первой Федота встретила бы Мария? Долго не мог уснуть.
     Тихой безлунной ночью в южной стороне неба, что нависло над увалом и займищем, бесшумно горели зарницы. Оттуда наносило гарью и тревогой. Слышно было, как, потеряв свои гнездовья, горестно плакали, кружась над дымящимся болотом, дикие гуси.