Николай ЮРЛОВ
Красноярск
ПОД СТУК КОЛЁС И ПИШУШЕЙ МАШИНКИ
В железнодорожной квартире Бориса Холкина, где и сам хозяин, и его супруга Надежда всегда трудились посменно, ещё и сейчас может показаться, что глава семьи, как положено, на дежурстве. У инженера по обслуживанию автоматической аппаратуры в пассажирском движении оно по-разному протекает.
Но в смены Бориса Викторовича на предприятии Ачинской дистанции сигнализации и связи техника становилась предсказуемой и послушной, всё у дотошного инженера было отработано до мельчайших деталей, до автоматизма.
После ужина он терпеливо, не желая помешать детям и делая только отрывочные записи, ждал своего часа, чтобы плотнее притворить дверь и в полуночной тишине разместиться с рукописью прямо на кухне.
В такие минуты в привокзальном микрорайоне Ачинска, погружённом в темноту, бывало, застрекочет, застучит портативная пишущая машинка, каждый знак которой входит на бумажную страницу «весомо, грубо, зримо». Ничего этого теперь, увы, не случится.
Всечеловечность русской души
Давая понять, что с потерей любимого человека она вряд ли когда примирится, Надежда Николаевна ставит видеокассету с записью выступления мужа на местном телеканале.
— Второй том моей дилогии «Император на крыше» носит название «Смотритель монетного двора». К сожалению, вторая часть произведения всё ещё в стадии хранения, а не в стадии печатания,— грустно шутит с экрана Борис Викторович и словно забегает вперёд: большие сложности с изданием объёмной исторической прозы неизбежны.
Этот телевизионный отчёт перед читателем состоялся осенью 1999 года, и поводом для него послужило вступление земляка в Союз российских писателей. Событие для индустриального городка — из разряда выдающихся: где ещё, как не в глубинной России, найдётся личность, которая сделает невозможное — в свободное от работы время создаст панорамный роман о Петре, вступив в переписку с августейшей особой — королевой Великобритании Елизаветой Второй?
Почти десять лет как писателя, создавшего роман «Августейший посол», нет рядом с нами, и ровно столько же времени потребовалось для того, чтобы многосерийная кинематографическая версия книги получила наконец-то дорогу к миллионному зрителю. Не состоялось бы экранизации, если бы не старания Надежды Холкиной, булгаковской Маргариты, которая, наверное, и впрямь должна быть у каждого Мастера…
За окном гостиной Холкиных валит хлопьями снег, делая стальную жилу Транссиба почти неразличимой. Здесь, за тысячи километров от Финского залива, в континентальном городке, где единственный водоём — обмелевший Чулым, надо иметь очень богатое воображение, чтобы небольшая оконная рама была сопоставима с теми дворцовыми створками, однажды распахнутыми Петром в европейский мир. Причём раскрылись они совсем не тогда, когда возводился Санкт-Петербург, а значительно раньше, в Московии, с первым заграничным посольством русского царя в 1697-1698 годах.
Об этом загадочном путешествии и роман, который стал настоящим явлением в красноярской литературной жизни: в беллетристику входил не гуманитарий, не историк и не журналист — провинциальный технарь, и на его машине времени читатель совершал стремительный и захватывающий вояж в далёкий петровский век.
О чудаке со станции Ачинск-1, перевернувшем представления о профессии литератора, писали многие центральные и местные издания, массовые и толстые литературные журналы — ещё до появления нашумевшей книги Холкин стал знаменит. Его безошибочно принимали за интеллектуала, и не только за типаж: очки, усы, раскрепощающая джинсовка…
Однажды, когда начальство Ачинского отделения Красноярской железной дороги решило его продвинуть по службе, доверив в подчинение небольшой коллектив, Борис Викторович тянул лямку из последних сил и в конце концов от должности решительно отказался. В силу природного характера организаторскими способностями инженер электросвязи не обладал, зато уж дело знал в совершенстве и технику любил. О своём хобби предпочитал умалчивать. Да и кому на транспорте интересны его познания в истории Англии и России, увлечения геральдикой, фалеристикой, нумизматикой, антиквариатом?
На самом деле странно, что при гуманитарных явно пристрастиях, сочинительстве и участии в литературных кружках и объединениях, где уже выносились на суд критики первые рассказы и стихи, Борис выбрал чисто техническую специальность. Более всех поражался редактор Красноярского книжного издательства Виктор Ермаков. Когда приступил к работе над романом, предложив своё название, он тут же почувствовал: перед ним — зрелый писатель, которого не нужно стилистически «приподнимать», убирая литературный мусор, шлифуя слог. Но при этом, как водится, по-отечески пожурил:
— Что же это вы, молодой человек, не пошли после школы в Литературный институт имени Горького? Продвинулись бы значительно дальше…
Куда же ещё? В неполные сорок лет Бориса, в нарушение существующего протокола, но всё-таки без осложнений, приняли в писательские ряды за одну лишь вещь, и то незавершённую — первый опубликованный том дилогии в пятьсот книжных страниц.
А уже готовилась и пьеса о Шекспире, тоже ожидая выхода в свет. Никуда не денешь устойчивое тяготение автора к туманному Альбиону, где на малом отрезке времени уместилось столько знаменитостей: «виртуозный самоучка Лейбниц, неприкаянный труженик Дефо, мстительный острослов Свифт, звездочёт Галлей, ревнивец Роберт Кук». И разве не пророчески вещал Фёдор Достоевский о всечеловечности нашей национальной души, её способности тонко понимать психологию другого народа благодаря сохранившему в русском характере христианскому идеалу «всепримиримости»? Иначе с чего бы у Холкина такое понимание англо-саксонского быта, традиций, культуры?
Монарха авантюрные черты
Пожалуй, теперь только жена, изначально посвящённая во многие творческие планы, может объяснить те зигзаги судьбы, которые отчётливо просматриваются в биографии литератора-самородка.
— Из родного города Ангарска,— рассказывает Надежда Николаевна,— Боря мог бы спокойно поехать на учёбу в Иркутск, всё-таки ближе к родителям. Ему же хотелось самостоятельности. И тогда он отправился за две тысячи вёрст — в Омск. Прямо с поезда двинулся пешком. Омск он вообще потом прекрасно изучил, был неплохим краеведом в наших прогулках по городу. И так уж вышло, что самым первым ему на пути повстречался транспортный вуз…
Массивное старое здание с фонтаном перед фасадом, обрамлённое «рваным» гранитом,— последний вздох досоветской архитектуры и бывший административный корпус управления Омской железной дороги, где когда-то находилась резиденция Верховного правителя России адмирала Александра Колчака,— заставило абитуриента безоговорочно настрочить заявление именно сюда, в ОмИИТ. Возможно, это и был юношеский романтический порыв, но с годами он не исчезал, а только подпитывался легендами о потаённом золоте Колчака, так и не доставшемся большевикам, о тех подземных ходах, что прямо из ставки адмирала вели к Иртышу. Студентка из Ачинска Надя Искоскова, между прочим, тоже из рабочей семьи, незаурядность своего сокурсника отметила по-женски мгновенно:
— Боря как-то выделялся из общей массы…
Присутствовала у молодого сибиряка и некая авантюрность — вообще-то возрастное свойство натуры. Отчасти именно поэтому (совсем не в угоду читателю) своё первое произведение Холкин создал в жанре авантюрного романа, где прочно застолбили место такие корифеи, как Владимир Крестовский («Петербургские трущобы») и Марк Алданов. Да и в действиях самого Петра, по выражению Холкина, «не занимавшегося государственными делами до тридцати лет», проглядывает всё та же спонтанность и бесшабашность. Автору легко было конструировать своего героя — в первом заморском путешествии русского царя под именем Петра Михайлова литератор точно выводил самого себя, вовлекая в водоворот настоящих и предполагаемых в рамках логики характера событий и страстей.
Почему именно Пётр так заинтересовал Бориса Викторовича, догадаться нетрудно. Нет, пожалуй, такой масштабной фигуры, которая бы с неумолимой силой не притягивала самых разных исследователей. Почитательница таланта сибирского писателя Тамара Иванова, приславшая после выхода «Августейшего посла» в 1995 году восторженный отзыв из Москвы, со своей стороны так попыталась определить направленность автора: «Это здорово, что Вас беспокоит Пётр. По-моему, Пётр и Пушкин будут будоражить русскую душу…»
Первый император России нужен был Холкину иным, чем в традиционных представлениях, обусловленных временем и системой. Ведь даже Александр Пушкин, завершая подготовительные работы о крутом самодержце («История Петра»), после восторженного вступления к знаменитой поэме «Медный всадник» был вынужден признать, что среди народа царь слыл «антихристом». Эстафету в начале двадцатого века подхватил Дмитрий Мережковский, считая первого русского императора «Робеспьером на троне». В современных трактовках роль одного из двенадцати телевизионных «героев России» выглядит ещё хлеще: царь-душегуб, положил в своих западнических экспериментах четверть населения крестьянской страны…
Пристальный взгляд на Петра действительно диктовался ещё и постсоветской эпохой. События трёхсотлетней давности удивительно перекликались с демократическими «преобразованиями», тоже ведь на дыбы поднявшими страну (как известно, знаковой эмблемой неистовой гайдаровской партии стал «Медный всадник»). Холкину просто хотелось провести параллели очередной в России «неумелости, неуклюжести действий», а уж право читателя — делать выводы самому.
В своём литературном творчестве Борис Викторович двигался методом проб и ошибок, набивая руку; в искусство ему хотелось войти уверенно, трезво, без восторга оценив феномен личности Петра. Редкие мемуарные источники, добываемые в забытых дореволюционных энциклопедических словарях, становились при этом главенствующими. И то, что эти драгоценные сведения находил дилетант, перед кем в то время никак не могли открыться архивы, вполне сравнимо с библиографическим подвигом. Случайно оказавшись в богатой республиканской библиотеке Алма-Аты, Холкин старательно выписывал исторические факты из реликтовых изданий.
«Тут началось дебошество, пьянство великое, что невозможно описать, что по три дня, запершись в том доме (Франца Лефорта.— Прим. авт.), бывали пьяны и что многим случалось оттого умирать»,— плакался современникам петровский сподвижник князь Борис Куракин, сумевший чудом пережить одну из безумных «потех» молодого царя.
Роман создавался на кухне, в однокомнатной квартире, урывками, и как тут не вспомнишь Василия Шукшина, по стеснённости столичной жилплощади использовавшего в качестве рабочего кабинета не самое удобное для творчества место — туалет. Но уже тогда судьба благоволила к провинциалу, давая возможность прикоснуться к «делам давно минувших дней», приоткрывая те самые врата, которые по ночам чудодейственным образом вели писателя к Петру.
С началом перестройки молодожёны из Ачинска отправились в туристическую поездку за рубеж, и тряпки путешественников при этом мало привлекали, если представилась вдруг такая возможность — ощутить дух иной цивилизации, стандарты которой вскоре станут такими навязчивыми для нашей страны. Вживаясь в готический архитектурный стиль тихих бюргерских городков, начинающий писатель вдыхал воздух Западной Европы, мысленно воссоздавая тот путь, которым проехало по возвращении на родину великое посольство царя Петра.
Эрфурт, Лейпциг, Дрезден с его знаменитым дворцовым ансамблем Цвингером — «погружение» в Европу длилось у Холкина на протяжении пятнадцати дней. Теперь бы ещё и в Англию махануть, на лондонскую набережную Адельфи…
В жизни молодых это было самое счастливое время. Старшая дочь Наташа и младший сын Андрей занимали уйму времени и сил, и Борис как мог помогал по хозяйству жене. В свою очередь, и Надежда не стремилась поскорее мужа остепенить, подмять под себя, направив энергию не на какой-то «долгоиграющий» роман о Петре, а в домашний быт. Что и говорить, удачное сочетание литературы и семьи, а возможно, и доминирующее положение первой из них.
Когда для издания романа огромным по нынешним меркам тиражом в десять тысяч экземпляров (в книжных магазинах их уже не найдёшь) потребовалась немалая сумма денег, Красноярская железная дорога вызвалась помочь, выделив нужную ссуду, причём всю сумму предстояло вернуть в определённый срок, вне зависимости от сбыта реализуемых книг. Никаких послаблений к этим «драконовским» условиям неумолимый отдел цен не терпел, да Холкин по своей природной скромности с мольбами и просьбами, раз уж так условились, не приставал, пороги своего ведомства не обивал. Целый год семья писателя жила на зарплату жены. Психологически при таком постоянном напряжении было очень сложно, но в роман о «животворящей натуре Петра» домашние верили искренне и с нетерпением ждали появления сигнальных экземпляров.
Сердце Бориса не выдержало бешеного ритма, остановившись в момент подготовки сценарной версии романа, затребованной на «Мосфильм».
Английская, чисто иезуитская мысль
Но до съёмок на столичной киностудии дело так и не дошло, и Надежда Николаевна, получив сертификат на авторские права, только тяжело вздохнула, но рук не опустила. Став юридическим преемником творческого наследия мужа, она в меру сил пыталась следить за конъюнктурой, вбрасывающей на рынок всё новые произведения о Петре. Сильно насторожилась, когда самобытный режиссёр Виталий Мельников выпустил на «Ленфильме» снятого по собственному сценарию «Царевича Петра», и часовой художественный фильм сразу же получил зрительский успех.
К счастью, возможности Санкт-Петербурга только фильмом Мельникова не ограничились.
Не привлекая средств государственной поддержки, продюсер кинокомпании «Аврора» Владимир Досталь плюнул на все отговорки и решил всё-таки снимать «Августейшего посла», предложив сценаристу Владимиру Вардунасу поработать над фабулой киноромана. На идею захватывающей постановки откликнулся и создатель «Бандитского Петербурга» Сергей Винокуров. В итоге телевизионный фильм о тайной зарубежной поездке, полной самых неожиданных поворотов, получился 12-серийным и вот-вот выйдет на экраны страны.
Режиссёр оказался ровесником Холкина, созвучно трактующим образ Петра:
— Это странная личность. Он обладал огромной энергией и проявлял себя как хотел. Как некий метеорит, который свалился на Землю и попёр в свою сторону. Россия спокойно могла бы жить замкнуто, Европу она мало интересовала… И вот повезло, а быть может, не повезло. Он ведь, с одной стороны, перебил всё, что было до него. Сломал уклады, лихо ввёл новые…
Есть в романе очень характерный эпизод, когда английский король Вильгельм Оранский, опутывая молодого государя хитросплетениями европейской политики с безусловной выгодой для британской короны, произносит сакраментальную фразу: мол, русским гостям безбоязненно можно показывать всё, что они захотят. Всё, что они пожелают перенять,— это всё наносное, чужое и непременно пойдёт во вред стране, где медведи по улицам бродят и бабы соболей коромыслами бьют…
Только мы сегодня можем судить, прав ли был англичанин, насколько смогла история подкорректировать злонамеренную, воистину иезуитскую мысль.
Об авторе:
Николай Алексеевич ЮРЛОВ родился в вятском селе Вожгалы, окончил факультет журналистики Уральского государственного университета, работал в областных и краевых изданиях Самарканда, Томска, Красноярска, в газетах «Гудок», «Российская газета». Публиковался в альманахе «Новый Енисейский литератор», «Литературной газете», журнале «Сириус». Редактор красноярского журнала «Телега жизни». В 2009 году его книга «Шёл к Сибири звездолёт», изданная в красноярском издательстве «Семицвет», вошла в лонг-лист литературной премии имени А. И. Бунина.