Анатолий ГРЕШИЛОВ

Железногорск

Постоянный автор «Нового Енисейского литератора». Дипломант альманаха за 2008 год в номинации «Проза».

ОДНАЖДЫ

     «Расту»,— подумала Ульяна, без усилий уложив подбородок на подоконник. Шилом ткнула в крашеное дерево. Из отверстия вереницей устремились крохотные светлые муравьи. Это было неожиданно и необъяснимо, но слёзы появились на ресницах совсем по другой причине. Мать, поливавшая за окном грядки, увидела, как она трёт кулачками глаза.
— Улька, ты чего?
— Лето кончится, скоро в первый класс, а я читать не умею. Борька — как я, а читает. В киношном журнале показывали козла, который буквы знает.
— Для того и идут в школу, чтобы научиться читать и писать и вообще всему. Дениска тоже не умел.
     Вечером она слышала, как мать смешно рассказывала об этом отцу и посмеивалась. Отец почему-то не смеялся.
— Крохотка, когда будешь писать письмо матери, пожалуйста, не пиши слово «малыш» с мягким знаком.

     О близости реки известила лазурная стрекоза, норовившая присесть на толстый конец удилища Дениски, топавшего впереди сестры и Борьки на правах третьеклассника и вожака. Загадочные создания с перламутровыми глазищами удивляют и пугают Ульяну. Откуда они прилетают и где зимуют? Наверное, как перелётные птицы, в жарких странах. Перед лугом, по обычаю, присели на лавочке у деревянного забора с глубоко вырезанным на серой калитке контуром набирающего высоту истребителя. По близкой автостраде Москва—Симферополь, построенной недавно пленными немцами, катили редкие в ранний час машины. Зажмурившись, по очереди угадывали на слух марку. Вот простучал пулемётом трофейный мотоцикл БМВ или «Цундапп», натужно простонал автобус-коломбина, проблеял ещё редкий «козлик» (ГАЗ-69) с надписью «Проба», похожий на курносого Борьку. Знакомо прошамкала полуторка, недовольно прогундосил заокеанский «Студер». Радовали высокие трели красавицы «Победы».
— Клёвая легковушка.
     Представительское чёрное авто съехало с бетона и, минуя высоченные тополя у обочин, тяжело проследовало по параллельной грунтовке вдоль палисадников пригородного села Красное.
— А ЗИМ шикарнее. Когда вырасту, куплю себе ЗИМ!
     Следом катила такая же машина, с вертикальным радиатором и широкой горизонтальной решёткой. Третья остановилась на дороге.
     Неслышно приоткрылась толстая дверь замершего шестиметрового лимузина с «мутноватыми» стёклами, выпуская старичка в мятом светлом костюме. Поглаживая ладонью поясницу, он прогнул спину, покрутил головой. Что-то неуловимо знакомое в зачёсанных назад волосах над низким лбом с широкими глубокими морщинами.
     Ну конечно же! Это тот самый усатый грузин, чистильщик обуви из кукольной фанерной будочки в сквере между строящимся кинотеатром Родина и пекарней в бывшем женском монастыре. Но что за дела? Как он оказался в такой роскошной карете? И где забыл свой грязный фартук? Ульяне даже почудился гуталиновый запах.
     В тишине, будто провели гвоздём по стеклу, взвизгнула калитка.
     Сзади кто-то больно ткнул в шею:
— Встать, встать! Это же…Здравствуйте, товарищ Сталин!
     Старичок ухмыльнулся:
— Гамарджоба,— и кивнул ладошкой задней машине, приоткрывшаяся дверь которой тут же захлопнулась.
— Полный кворум, дэтэй вижу, отца вижу, соседку вижу, а цоли (жена) нэ вижу.
— Да они тут все, разрешите…
     Мужик в красной майке метнулся во двор, откуда послышалось:
— Да говорю же тебе, дура, бля… сам…
— Ну, Парфён, да ты после вчерашнего не проспался, что ли?
     Старик зевнул, прикрыв рот. Потирая шею, медленно вышагивал в пятнистой тени щелястого забора по угодливо стелющейся мураве. Повертел длинную папиросу и бросил её. Нет, гуталином не пахло. Этот усач был гораздо старше чистильщика. Почти седой, на лице в круглых ямочках — плохо выбритые мелкие волосяные островки и пятна, как у соседской старушки, бабы Шуры.
— На что ловитэ, дэтишки? Рэкомэндую на нимф. Нэ знаэтэ? Это личинки стрэкоз.
     Ульяна почесала затылок через косынку:
— А разве они прилетают не из Африки?
— Нэт дэвочка, из рэки. Года четырэ под водой тараканом, а потом мэтаморфоз и короткий полёт в одно красноэ лэто. Как зовут?
— Ульяна. Я ещё не всё знаю, пока и читать не умею.
— Самолёт кто изобразил? Похож на ышака (истребитель И-16), а?
— Разрешите доложить. Вот жена. Ещё вот квартирантки из деревни на своих харчах, в педучилище поступают. Одна вот, другая в нужнике. Самолёт? Это сын. Вырезал перед отправкой, как чувствовал…
— Мой сын тоже лэтун, знаэш?
     Успевший надеть серую полосатую рубаху и калоши на босу ногу неопределённо покивал загорелым шишковатым лицом. Ещё редкие в это раннее утро прохожие замедляли шаг, глазея на диковинную кавалькаду. Некоторые останавливались поодаль, не решаясь подойти ближе. Не заглушая дальние паровозные свистки, завыл, нарастая, басовитый гудок цементного завода. Следом — котельного, и ещё чей-то, и ещё…
— Всэм на работу собираться пора. А я совсэм лэнивый стал. Вот рэшил, поэду отпуск в Мацэста. Сюда вагоном, далше вот…
— Может, вам кваску домашнего, с дороги-то? — голосом детсадовской няньки в присутствии родителей пропела рельефная на застенчивом утреннем солнце хозяйка, недоверчиво разглядывая раннего невзрачного гостя. Женским глазом мгновенно отметив вставные зубы, простоту костюмного полотна «коломянки» и изношенность ворота шёлковой рубашки.— Пампушка, то бишь Катя, принеси на полотенце.
— Прошу вас в хату или хотя бы во двор. Там у меня хозяйство, огород, жизнь налаживается. Картошка, сало, огурцы. Всё своё, опять же — послабления от государства…
— Вэрно, главное в государствэ — нива. Совсэм скоро нэ будут пэрвоочэрэдными заботами мыло, кэросин, спички, сол. И у меня хозяйство нэмалое, с золотым запасом двэ тысячи пятьсот тонн. Вопрос: кому пэрэдать? Преэмники пигмэи, слабы и бэспэрспэктивны, нанэсут кучу мусора на мою могилу… А государство — эдынствэнный корабль, дающий тэчь на самом вэрху.
     Слушатели потупились, невольно разглядывая козьи катышки на песке с норкой муравьиного льва, следы велосипедных шин и чужие штиблеты.
— У нас Страна Совэтов, а потому совэтую вам, товарищ Порфэн: купитэ рыбакам удочки из бамбука, он лэгче арэшника. Хорошо бы Ульянэ читать к сэнтябрю, а когда писать научится, пусть мнэ письмо пришлёт. Бэз ошибок. Обитают ли раки в вашэй рэкэ?
     Не дождавшись ответа от пребывающих в ступоре и сожалея, что разочаровал явными признаками сенильности (старения), шумнув носом и коротко махнув правой рукой, странный гость зашагал напрямик к шоссе, сбивая едва увеличенными каблуками пуховые головки раскрывшихся поутру одуванчиков, и пал в бежевое нутро третьей машины с работающим мотором. Откуда-то появившийся ловкий военный в светлой гимнастёрке скомандовал:
— Быстро ваши фамилии, имена, да быстрей же! Теперь вы: почему фамилии разные, разве не одна семья? Так-с, адрес, номер школы…
— Дяденька, мы в школу в первый класс только в этом году поступим.
— Предостерегаю! Никому ни словом, ни намёком. В угол поставлю. Всем ясно? Кстати, раков тут ловите? Нате вот.
     Сыпанул на лавку пёструю горсть гостинцев, глотнул квасу, коснулся локтя ещё не умывавшейся Катьки с розовым следом от подушки на щеке:
— Я на лодочке плыву и во сне кувшинки рву. Дила мшвидобиса, Кеке (Доброе утро, Екатерина).
     Квартирантка ойкнула и уронила стакан, а нагнувшись, и полотенце. Бликующий ЗИС-115С с противотуманной фарой и без передних номеров, утробно урча, мягко рванул с места вдогонку за отъехавшими машинами, побуждая безымянную шавку пуститься в короткую погоню.
     Первый утренний ветерок шевельнул кроны тополей, унося прохладу. Запоздало и виновато лязгнул цепью Трезор, обычно неистово предупреждавший хозяев о появлении у калитки чужака.
— Братцы, что же это было? Может, у меня, как у Федьки, белая горячка? Это непостижимо. Я — и Генералиссимус! Теперь все зовите меня Порфэн!
     Голос няньки, но уже в отсутствии родителей:
— Не психуй, Шухов. Тпру! Не дитя малое. И думать нечего. Киношники это были, артисты. Клавка говорила, кино снимают в городе. На мотоциклетах и пижонских машинах ездют, пьяные. Её, говорит, тоже засняли. Артистка! И этот точно был подшофе.
— А зачем ему фамилии?
— А чтобы знать, кому заплатить. Клавка сказала, кого снимают — ещё и деньги плотют. А ты-то, простак: «Здравствуйте, товарищ Сталин! Разрешите доложить!» Ты бы ещё громче орал! Да за такое… Молись, чтоб соседи не слышали.
— Не знаю, не знаю. Мордоворот наказал воды в рот набрать. Если что, я пьяный был, не помню ни хрена. Вы, шпингалеты, тоже ни гу-гу.
     Впуская женщин, просипела вздорная калитка: «Сссовсем ссвихнулись… ссуета…»
     Рукомойник спросонья: «Дойка, дойка? Дам, дам!»
     Денис помахал удочками:
— И правда тяжёлые. А пущай всё это будет нашей тайной.
— Не врёте, пескари?
— Мы будущие пионеры, а они не брешут.
— Если мне бамбуковую купить, буду молчать, как Мальчиш-Кибальчиш.
— И я, и я, как, как…
— Партизанка?
— Во!
— Откуда вы только взялись, карапеты. И конфеты ещё ихние…Как их…эээ… раковая шейка. То-то они всё про раков спрашивали…
— Борька из самой Москвы, он его, наверное, настоящего видел.
     Столичный гость поковырял засохшую корочку на содранной коленке:
— Ну не из самой, но там недалеко. Пошли на речку. Не Сталин это был. Тот красивый и двухметрового роста.
— Выше Ленина?
— Конечно, выше, кино видела?
— Длиннее вратаря «Цементника»?
     Пугая прытких кузнечиков, мелкими шажками сбежали к реке по утрамбованной крутой тропинке, вихляющей вдоль осоки и пышных кустов, поблёскивающих серебристыми с нижней стороны, продолговатыми листочками.
— А я думаю, это просто какой-нибудь заграничный турист вышел прогуляться. Я когда долго ехал в автобусе с бабой Розой, очень пердеть хотел, еле-еле дождался остановки.
— Это потому, что ты, Борька, просто пердило. Так и звать будем. На что ловим?
     Борис извлёк поднятую под забором папиросу:
— Гер-це-го-ви-на Ф-лор. Мор-ша-н-ск. Пробовал я такие, кислятина.
     Ульяна хлопнула брата по спине:
— Комар. Мне на стрекоз ловить не хочется. Вообще больше удить не буду.
— Мда, для клёва поздновато. Жор у рыбы кончился, и черви вглубь ушли. Давайте вырежем чё-нибудь на дереве. На память, а то твой кавалер скоро уедет.

     Через неделю о том утреннем происшествии напоминали только новая калитка и ярко-зелёный забор усадьбы Парфёна Шухова — подарок белгородских властей, да тротуар вдоль него из чёрного, лоснящегося и пахучего асфальта, как на восстановленной улице имени Ленина. А ещё закладки из конфетных обёрток в Катькиных учебниках за седьмой класс и проникновенный радиобаритон:

     Чуть седой, как серебряный тополь,
     Он стоит, принимая парад.
     Сколько стоил ему Севастополь?
     Сколько стоил ему Сталинград!

     Дружная троица, утвердив на податливой коре сговорчивого тополя свои инициалы — ДУБ, ничего не помнила уже к вечеру, потому что один детский день, пожалуй, длиннее взрослой недели.
     В суматохе куда-то подевалась старая резная доска. Быть может, взмыл в родную стихию тот лобастый ястребок из детства, чтобы через годы иногда являться то парящей птицей, то летучей мышью на звёздном фоне, а то и каким-нибудь невиданным порхающим насекомым. Ульяна долго собиралась написать письмо, боялась наделать много ошибок. А когда решилась, было уже поздно.
     Борис ныне весьма уважаемый человек, известен как собиратель разных… слово забыл. А, артефактов! Хвастает, что обладает уникальными предметами известных людей. Не ту ли папироску имеет он в виду? Не знаю, есть ли в этом моя вина, но собратья по увлечению между собой кличут его Перд... Да вы его знаете.