Мария КАРМЕЛЬ
Красноярск
Родилась в селе Ново-Александровке Уярского района Красноярского края. После окончания Красноярского государственного педагогического института более 30 лет работала учителем русского языка и литературы. Серьёзно начала писать в 90-е годы, печаталась в газетах Канска. Сейчас живёт в Красноярске.
КОЕ-ЧТО ИЗ ЖИЗНИ ПСОВЫХ
Волки приносили смерть, и их боялись так же, как и саму смерть. Считалось, что волки были душами древних диких людей, и поэтому во Франции сумеречную часть суток, когда начинался волчий вой, называли «часом между волком и собакой» — собака была слугой человека, а волк — его хозяином.
«Призраки ночи».
Книга легенд
Волчица, прижимаясь к скале, сливалась с камнем по цвету и силе, дарованными Богом. Её крутая спина, устрашающе вздыбив загривок, натянулась, как тетива, способная в любой миг выбросить жалящие стрелы, будь то когти или зубы. Собачья свора, заливаясь громким лаем, ждала сигнала человека, чтобы разорвать зверя. Чувство стаи сладко волновало кровь и жаждало крови, но дух борьбы сменился внезапным приливом излишней скромности — безрассудной дикой яростью заметался среди скал волчий вой. Броситься на волчицу — всё равно что вцепиться зубами в камень. Первой опомнилась гладкобокая серая с подпалинами овчарка, и не нашлось ей в ту минуту более важного дела, как поискать у себя блох; две другие деловито нюхали землю, борзая уже откровенно зевнула и легла. Застенчивость охладила пыл. Не нашлось в своре чудака, который боялся бы человека больше, чем волка. Волчица не расслабила ни один мускул. В этой схватке создатель и кормилец собаки проигрывал Создателю волка и человека. И они остались один на один. Мглу вспорол столб пламени — человек развёл огонь. Изломы теней поползли по скалистым скатам и бесшумно стекли в расщелины. Блеснули глаза зверей: волчьи — огнём свободы, собачьи — страха. И, как в замедленном кадре, волчица рванулась вперёд, нарушив все каноны, её сильные лапы коснулись языков пламени, и тугая струна тела в изящном прыжке пронеслась над костром и слилась с темнотой. Её силы были равны её желаниям. Сердце гулко стучало в висках, когда она могучей грудью раздвигала заросли вереска, собачий лай, визгливый и наглый, рвал мозг…
Жёлтый глаз видеомагнитофона высветил 7.05. Июньское шалое небо полилось синевой в глаза Ольги Петровны. Вместе с рассветом рвалась к ней жизнь родного городка. Никакие стены и шторы не спасали от неё, поэтому, обратив неудобство в достоинство, шторы на ночь не опускала, и её бессонница ночью встречалась со звёздами, а пробуждение — с синевой неба, иногда с облачком изящного очерка. Всё менялось даже в небесах, неизменным оставался стойкий собачий лай: хозяева выгуливали своих питомцев, и они изо всех собачьих сил уверяли человека в своей преданности — лизали руки, становились грязными лапами на грудь, обнюхивали прохожих, гадили на клумбы и газоны, лаяли на детей. Ольга Петровна не выходила на балкон, не трудилась смотреть ниже неба: о собачьей жизни она знала всё.
И оттого, что земная жизнь не подпускалась ею с утра, была некая высота и таинственность. Утренний кофе, душ и халат, конечно, присутствовали в её жизни, как и мир за окном, но не нашли в её сердце пристанища. Мир, с которым она соприкасалась, совсем не был тем миром, что жил в её мыслях. Матрицу своей жизни каждый наполняет какой-то идеей, и не оттого ли, что реальная жизнь не несёт в себе никакой идеи. Человек хорохорится и расправляет плечи, вздымая полным силы жестом Вселенную, и пробует поднять её над своим временем. Она удивлялась величию этой идеи, и её сердце разрывалось от смущённого удивления перед отсутствием нравственности мирового закона, перед суровостью и слепотой мироздания, в котором добродетель не награждается и жизнь ничего не стоит — она просто диалог между булатом и златом.
Женщина собрала волосы в тугой пучок и небрежным жгутом уложила на затылке, обнажив длинную шею, которая держала её небольшую головку под тем углом, который художники считают классическим. Увидев такой цвет волос, человек и придумал краску «баклажан», седина кое-где уже не просто ниточками, а прядями выдавала её возраст.
Знавшие её были склонны преувеличивать её рост, смуглость кожи и неуживчивый характер. Она была непонятной многим: из тех, которые бывают беспричинно мрачны и неприятны в общении. Редко кто знает, что это не от гадкого характера, а от удовлетворяющей, напряжённой внутренней работы, поэтому хорошее настроение для неё просто бесполезно.
Трудно было всё это объяснить школьникам, но, настороженно встретив неулыбчивую учительницу, дети со временем понимали, что с ней надёжно. Основы информатики — предмет не из лёгких, но по тому, как легко и виртуозно она командовала машиной, незаметно под её влияние попадали и ученики.
Чем ты в этой жизни занимаешься, то ты и есть. Твоё дело формирует твой образ жизни, мыслей, через своё дело ты познаёшь мир. Учитель — человек планирующий: день — по урокам, урок — по минутам, и только в отпуске можно броситься в стихию творчества. Но что-то не ладилось сегодня, какое-то внутреннее пламя обжигало её, просилось наружу. Она обошла стол с компьютером, минут пять повалялась с модным романом, посмотрела передачу «Чмяк» и, тяжко вздохнув, села за рабочий стол. На мониторе появилась картинка: часть каменного зала изнутри, на столе малахитовые и золотые тарелки и сосуды, свеча с трепещущим пламенем. Месяца полтора она заставляла пламя ожить, с детским восторгом женщина смотрела на свою работу. Теперь нужно оживить пейзаж за окном — заставить кроны сосен быть подвластными ветру и сделать ему же покорным вереск. Увеличила на картинке окно, математическая камера — справа, технология известна. Тихонько шуршит винчестер.
«Пш-ш-ш»,— поднял заднюю лапу и шуршит на её дверь соседский очень паскудный, но очень породистый кобелёк.
И уже в тайниках её души глубоко зреет что-то. Ещё непонятное. Ещё недодуманное.
— Представляешь, как мне вчера повезло,— продолжается собачья жизнь за окном,— попала вчера на распродажу золотых изделий в ломбард, ну, тех, которые не выкуплены. Вот колечко, совсем недорого,— высказывает своё понимание этого факта хозяйка добермана.
— Ах,— запоздало суетится хозяйка пуделихи.
«Вчера Музгара отвезли за город, теперь все кости мне достанутся»,— довольно взлаивает кобель.
«Ах»,— запоздало суетится пуделиха.
Хозяин маленькой собачонки с коварным характером давал группе собеседников беглый обзор экономического положения России на текущий момент. Маленькая собачонка, оказавшись в кругу щенков, натаскивала неразумных на милейшую забаву — грызть шнурки ботинок, демонстрируя это прямо на обуви хозяина, вошедшего в раж по поводу обвала рубля. Закончилась сцена солидным пинком, обоюдным визгом и не менее полновесными проклятиями в адрес Кремля и своей собачьей жизни.
В другом конце двора их дети не высказывали своего мнения о «Юноне», не спрашивали мнения друг друга о рассказах Бунина, не скучали по хорошей книге, не признавали, что их родители похожи на кого-то из великих; они учились жить в своре: загрызать слабого и бояться сильного.
Под этот шумок заоконной жизни Ольга Петровна всматривалась в виртуальный пейзаж за окном виртуального замка, куда она могла пригласить кого хотела и беседовать о чём хотела. Что-то не получалось. Технический вопрос был решён, а как-то неуютно ей было в замке мечты, вонзающемся острым шпилем в полуденное небо. А если ночь? Вот! Обязательно завоют волки! Не хватало жизни за окном. Оказывается, жизнь за окном — это реальность, та сила, которой опасно отказывать в повиновении.
Реально хотелось есть. Реально поесть на свою зарплату учитель в России в тот исторический период не мог: ему её не платили. Зарплату выдавали по причине болезни, пожара, кончины. В часы приёма по личным вопросам в приёмной начальника управления образования выстраивалась цепочка несчастных. Злословили, что она состояла из одних и тех же лиц, но Ольга Петровна в это не верила. Ей хотелось получить свою зарплату, но ей это казалось верхом неприличия. Ей было стыдно, что не сгорела дотла, не пострадала от наводнения. И её дни не сочтены от коварной болезни.
Она чувствовала, что слишком скороспелым было её решение, кисловатым и бледноватым.
Стараясь плод подкрасить — укрепить веру в своей правоте, Ольга Петровна всю дорогу вела пробный диалог с заведующим, человеком — то ли талантливым чиновником, то ли обладателем многих невнятных призваний. Она помнила его ещё инструктором горкома партии, когда, будучи беременной, счастливая и уверенная, набегавшись по врачам, решила поесть в горкомовской столовой. В тот день он был привратником. Она толкнула стеклянную дверь; ей мнилось, что в таком положении она приравнивается ну хотя не к Самому, но всё-таки... Зря мнилось: товарищ ей вежливо указал на список допускаемых, среди которых действительно беременных женщин не было, и осторожно вывел её под локоток. Потом бытиё накренилось так, что в её жизни он уже всплыл самым большим учительским начальником. Личного знакомства она так и не удостоилась, ведь не была виртуозом педагогического мастерства. Если бы общество было организовано по закону волчьей стаи: лучший востребован — стае нужны его неутомимые лапы, сокрушительные челюсти, могучая грудь, а в собачьей своре нужно точно угадать, где лизнуть, где тявкнуть. Лизать не хотела, а тявкала одиночно и, видимо, невпопад.
В приёмной она почувствовала себя лишней: сообщество просителей было снюхавшимся,— и Ольга Петровна предусмотрительно отошла в сторонку. Женщина взглянула на часы, перевела взгляд в глубину тёмного коридора и в появившейся фигуре тощей коровы, выдававшей себя за грациозную газель, узнала давнюю приятельницу, директора 777-й школы. Женщины обнялись и доверительно зашептались.
— С кем спишь? — выведывала директорша интонацией Клеопатры, сильно потрёпанной Клеопатры.
— Не твоё собачье дело,— неожиданно даже для себя выдала Ольга Петровна.
Собеседница от неожиданности, полыхнув пламенем красного подола, обжигающе развернулась, она ещё не знала, что волчица уже не боится огня. Неожиданно истомившиеся взгляды узрели вернувшегося начальника; что-то деловито протявкав, государственная дама, по-сучьи вильнув бедром, скрылась вместе с ним в кабинете. Свора, запоздало сомкнув челюсти, получила ещё один урок деловой хватки.
Ольга Петровна мысленно монтировала картинки сегодняшнего дня, и её мысль с каждой точки окружности по радиусу возвращалась к неспелому центру. Когда пришла её очередь шагнуть в кабинет, она почувствовала, как её мысль, срываясь с орбиты, ослепительно блеснула догадкой, и зрелый плод ухнул золотым яблоком. Перед ней сидел человек, который государства боится больше, чем Бога. Хорошо выдрессированный системой и сытый за счёт голодных детей подчинённых круглился мохнатым шариком. «Шариков»,— обомлела Ольга Петровна. «Доктор Борменталь!» — захотелось крикнуть ей.
Она бежала домой по узким улочкам центра своего захолустного города N, которых в России — как травы в поле. Весь бюджет городка держался на единственном сохранившемся промышленном предприятии. Бывший красный директор, быстро сориентировавшись, начал выпускать на своём химическом заводе спиртосодержащую жидкость для мытья окон. Здорово было задумано, глубоко. Правильно мыслил «новый русский»: город должен сиять промытыми чистыми окнами, как небеса, омытые весенним дождём. Но мужички, дети неразумные, пристрастились ту жидкость пить, глупые русские бабы по прямому предназначению жидкость не раскупали — вот где собака зарыта. Он знал, что не окна мыть. Волк не прикасается к животному, умершему или убитому пастухом. А пёс пух и жирел на мертвечине. Травился мужичок. А в городке, так и не засиявшем промытыми окнами, из-за мутных стёкол смотрели на новый «Мерседес» убийцы тоскливые глаза вдов и сирот…
…Во дворе поток жизни шумно тёк из вечности в вечность: выгул собак был в самом разгаре. Человек поострял своё сердце храбростью, члены семьи обменивались опытом, как завтра в бою за место на празднике жизни умело и ловко рвать глотку себе подобному, отбирать у слабого и предавать ближнего.
А в виртуальном мире, запрятанном в чреве её компьютера, где ни одна собака не могла перегрызть память её вольных снов, оставляя следы когтистых лап с характерной треугольной подушечкой, волчица смыкала могучие челюсти на шее жертвы, и в этом кровавом пире ничего Ольгу Петровну не пугало: свой не рвал своего, волк кормил волчат, и в этом угадывался Божий замысел.
1999