Владимир КОЧЕТКОВ

Калуга

Член Союза российских писателей, драматург, администратор интернет-сайта «Нового Енисейского литератора».

ГОД КАБАНА

Из незавершённого романа

17 августа 1995 года

     Случилось, господа, этой зимой мне влюбиться. Влюбляться мне случалось и ранее, поэтому состояние своё я оценил очень скоро, почти сразу. Но то, что влюблённость скоро станет любовью, выяснилось несколько позднее. Именно об этом, о любви, и пойдёт речь в нашем правдивом повествовании.
     История началась зимой, точнее — 23 января 1995 года. Я пребывал в очередном запое, это со мной случается, здесь я не оригинальничаю. Как врач, я определил своё состояние давно, ещё лет десять назад, когда впервые ощутил на себе всю прелесть полноценного абстинентного синдрома. К началу истории мне было 35 лет, я имел высшее медицинское образование, был разведён. От того брака (как говаривал мой старый институтский товарищ, хорошее дело браком не назовут) существовала дочь. Ей к тому моменту исполнилось 15 лет. Она, то есть дочь, ещё появится в нашем повествовании.
     Я жил один. В том смысле, что имел собственную аж двухкомнатную квартиру. Такое счастье выпало мне исключительно советским способом. Давно умерла бабушка, в прошлом году — отец, и вот ты, гражданин великой страны, имеешь право жить по своему разумению и на собственной территории. Подозреваю, что далеко не меньшая часть соотечественников этой бывшей страны поймёт меня правильно.
     Квартирка объёмом и конфигурацией была весьма приличной, по меркам великой и нерушимой, но уже не существующей державы. А вот по внутреннему своему состоянию слегка ошарашивала. Батюшка мой покойный был человеком, так скажем, своеобразным в самых разных аспектах. По отношению к месту проживания, квартирке своей, он имел план сделать ремонт и лет так пятнадцать подкупал необходимый для этого материал: обои, шпатлёвку, клеи всяческие, инструменты и прочее. План ремонта существовал, но не осуществлялся. А дому, в котором была наша, его, моя квартирка, было уже с лишком четверть века. Думаю, даже у советского человека не хватит воображения представить, как квартирка выглядела. Следует учесть ещё одну особенность отцовского характера: он никогда ничего не выбрасывал! Практически и буквально ничего! Этикетки любые, коробочки из-под чего бы то ни было, пробки, обёрточную бумагу, целлофановые пакеты, даже трамвайно-тролейбуссно-автобусные талоны использованные! Всё это сортировалось и хранилось в этой же самой квартирке. Да ещё газеты, газеты, газеты — стопками, упаковками, центнерами. Добавьте к этому несколько сотен, а может, и более, книг, журналов, различных проспектов, три-четыре сотни пластинок. Представьте, лет пять назад одна комната по плану должна была предстать для ремонта. Это означает полное «походное» положение всей квартиры в течение этих лет. То, что у нас ремонтируют свою жилплощадь годами, удивления не вызывает, но, подготовив, собрав, уложив всё для ремонта, его не делать?! Несколько лет?!
     Перебравшись жить к отцу по весне прошлого года, я стал потихоньку, между злоупотреблениями, нечто предпринимать. Но, учитывая постулат: «Алкоголизм не отдых, а тяжкий изнурительный труд» (попробуй скажи, что у нас страна тунеядцев), сил на ремонт практически не оставалось.
     Но вот 9 июня, не дожив двух месяцев до своего шестидесятитрёхлетия, отец скоропостижно скончался. Минуем похороны как личное событие и возобновим повествование. Пропив ещё дней эдак сорок с лишком, каким лишком — не помню, я завязал. И как оказалось, аж на несколько месяцев. За это трезвое время я успел-таки привести в порядок одну комнату, ванную, коридор и туалет. Не так чтобы уж очень хорошо, но в обморок приходящие в квартиру уже не падали. В общем, трудился, рук не покладая, так же настырно, как и пил. Попутно, естественно, приходилось ходить на работу, по магазинам, готовить еду, что, надо отметить, делать люблю, стирать и выполнять прочие домашние дела. Но этого было мало. Я завёл собаку.
     Как-то в конце лета позвонила матушка. Отдают щенков овчарки, обычных, без розово-голубых кровей. Собак тогда народ развёл великое множество, что и удивительно. Время, конечно, было не голодное, но корм человеческо-собачий стоил не по зарплатам. И тем не менее, братья меньшие плодились и размножались, как по велению Божьему.
     А мне одному? И одиноко слегка, и вообще как-то хотелось собачину. Благо, на своей собственной территории. Пошли мы с матушкой и дочкой к хозяевам щенков. Высыпали они нам навстречу — шесть штук, симпатичные все, конечно, чёрненькие, где у кого несколько белых волосков. Поскольку маманя у щенков серая, а папаня попался чёрной масти. Что так им захотелось или случай; у собак, как и у людей, тоже случается. В общем, в папашу щеночки пошли. Все шесть, как скромно ныне именуют, «девочки», а по мне — так лучше сучки, и взял я, которая без единого белого волоска оказалась и, естественно, сама мне в руки и сунулась. Судьба, значит. Не знал я тогда, действительно судьбоносной оказалась собачка. Засунул её под мышку и повёз домой.
     И вот идёт мой ремонт, живу по-походному, собачку от чумки привил, жду, когда с ней можно будет гулять выходить. Месяца два она у меня живёт, какает и сикает, я ремонтирую, обстановочка в квартирке ещё та. Но не унываем, собачку назвал — Руся. Само собой имя пришло, когда я её первый раз в автобусе домой вёз. Маманька ещё пошутила: «Руся-засруся». Было дело, ничего не скажу. А когда подросла, также само собой стала называться очень звучно — Русь, а Руся получилось уменьшительно-ласкательным. Пёсик оказался очень сообразительным, можно сказать — умным. Впрочем, это неудивительно: в одних руках, да и в хозяина. Не дрессировал её, воспитывал, разговаривал просто. А с кем ещё говорить? Одни мы были в ту пору.
     Пришла осень. Пора мною любимая, дождливая. Мне всегда казалось, что жителю города дождь крайне полезен, в том смысле, что делает его ближе к природному естеству, окружающему человека. Вроде бы сливаешься с чем-то знакомо-забытым. И деревья, и трава в городе не такие, как в лесу, дождь эти различия стирает, грязи, известное дело, добавляется. Особенно в маленьких, провинциальных городах, где из ста метров асфальта на дороге один непременно отсутствует, и никак это место не обойти, оттого пешеходам регулярно проходится исполнять необычные па в виде прыжков из стороны в сторону, дабы не запачкать ботинки, что всё равно не удаётся.
     Руське моей такие аккуратистские нюансы были незнакомы. В грязь и лужи она шагала с удовольствием и совершенно бескомплексно. Учитывая общую ремонтную ситуацию, в квартире мыться её я как-то не заставлял, что ещё больше придавало шарма нашему полу.
     Но осень углублялась в зиму, выпадал снежок, гигиеническая ситуация становилась небезнадёжной, и тут я вновь запил. По случаю отхода в отпуск. Руська, бедолага, не могла понять, что это с папой происходит. Три дня из дому не выходит. До ларька и назад; всё больше лежит или бродит с неопределённой целью по квартире. Мы жили, то есть спали, в большей комнате. Надо отметить, что комнаты в нашей квартирке выходили окнами на разные стороны дома, одна, меньшая, имела балкон. Так вот, спали мы с Руськой в комнате без балкона, большей по площади. И за три дня моего невставания Руська уделала всю территорию, на что, естественно, имела полное право.
     Может, и не три дня прошло у нас в таком состоянии, а, вероятно, даже и больше, но, проснувшись в одно утро и подсчитав оставшуюся наличность, я остановился. Хватит, думаю, иначе вообще всё пропью, надо бы купить вещь какую-нибудь полезную. Пошёл и купил магнитолу «Панасоник» и стиральную машину «Малютка». И всё в один день. Очень был радостный день. И трезвый, и покупки полезные. Теперь и развлечение, и облегчение в труде домашнем. Руська моей радости не разделяла, но гулять ходила охотно, благо снежок уже прилёг и стаивать, похоже, не собирался.
     Перескочив в повествовании отпуск, проведённый в трудах праведных по благоустройству жилища, Новый год, встреченный с дочкой в Москве у приятеля, вступим в январь. Да здравствует новый 1995 год, год Кабана.
     Конечно, по-настоящему он наступает не 1 января; число, определённое для отсчёта начала года, взято вообще с потолка. Но всё же я очень ждал этого года. И не потому, что являюсь заядлым астрологолюбителем. Просто годы предыдущие были трудноваты, и надежда, а также советы астрологов говорили, что для Кабанов этот год будет спокойным, сытым и каким-то там ещё не помню, в общем — благоприятным. А мне этой приятности последние несколько лет ой как недоставало. Да и сам я Кабан, или Свинья — это уж как кому будет угодно. Другое — три жизненных цикла по 12 лет, это к чему-то обязывает и некоторым образом вдохновляет. К тому же прелюдия к началу года была не самая грустная. При квартире, при работе, при собаке. Думаю, ещё при молодости и здоровье, с некоторым дефектом, но всё же.
     Радость моя по поводу наступающего была связана ещё и с тем, что, помимо работы, на которую ходил, я умел делать и ещё кое-что. А именно: неплохо, как мне представлялось, лечить, или пользовать, как говорили раньше, пациентов. Но для этого требовались место и телефон для связи. К концу года квартирка являла приемлемый для входящего в неё постороннего человека вид. Телефон также имелся; следовательно, я получал возможность работы, любимой, которой можно было ещё и зарабатывать. А что может быть приятней и лучше, для мужчины в особенности, когда любимая работа тебя кормит и поит и когда ты подозреваешь, что лучше тебя эту работу не делает никто или почти никто.
     Вот так мы и начали год. Руська подрастала, уже научилась не будить меня по выходным, проситься гулять, когда ей это требовалось. Впрочем, иногда она злоупотребляла вторым этажом, на котором располагалось наше жилище. Вертится у двери: мол, папа, гулять. Спустимся вниз — безрезультатно. Я выходил иногда прямо в халате: постою под козырьком подъезда, пока у Руськи процедура, и домой. Умненькая росла собачонка.
     Я пришёл к заключению: переселяясь в новый, незнакомый район, следует непременно заводить собаку. С ней приходится гулять, это, конечно, хлопотно, но полезно. А главное, знакомишься с людьми, населяющими прилегающие территории. А как иначе? «Здрасьте, я ваш сосед вон из того дома». В ответ можешь получить: «Ты дурак, дядя, и неважно откуда». Все с работы шмыг по своим квартиркам. В подъезде — здрасьте, и всё. Обычная история больших городов и больших домов в этих городах.
     Совсем другое дело, когда идёшь с собакой, неважно какой. Конечно, они, собаки, сами выбирают себе друзей и подруг, как и люди. У собак, правда, критерии проще, в основном по полу и по размеру. Обнюхались, отметились, повиляли хвостиками, порычали, подрались иногда. Хозяевам же сразу тема для разговоров. Сколько вашей? А нашей столько-то. Прививочки сделали? А как же. Чем кормите — вопрос неприличный, как в чужой карман заглядывать. Это позднее, при более близком знакомстве. А так тема неисчерпаема, затем и просто о том, о сём поболтать можно. А что ещё делать? Собаки резвятся, люди общаются.
     Мне этих разговоров с людьми разными хватало, как общения, с лихвой. Поболтать я люблю, послушать умею, скоро я знал полрайона и сам примелькался. Кому-то это необязательно, но это только на первый взгляд. Когда человека немного знаешь, у него можно при необходимости что-нибудь попросить. Нет, просить я не люблю, легче даю. Но иногда бывает. Забыл хлеба купить — магазин закрыт, пару сигарет — кончились, на бутылку занять, в конце концов, что, в общем, главное. Конечно, не говоришь, что на бутылку, мол, душа горит, абстинуха мучает. А так, очень надо, мол, отдам точно в срок, и отдаёшь, обязательно. Но все понимают, что срочно 5-10 тысяч могут потребоваться в 99% случаев только на поллитру.
     Махнём мы, бывало, с Руськой стаканчик какой-нибудь бормотухи, то есть пока я махаю, она мне в рот смотрит и соображает: «Папа принял, щас пойдёт гулять и, естественно, возьмёт меня. И это очень хорошо, очень приятно побегать по снежку». Благо, в эту зиму недостатка в нём не было, постоянно подсыпало свеженького. Бедные дворники. Побегаем, Руська побегает, я выгуляюсь маленько, зайдём домой, ещё стаканчик опрокинем — и вновь на прогулку. А после гулянья, как известно, корм, самое приятное, думаю, для собаки мероприятие. Аппетитом, его отсутствием Руська не страдала. Страдал иногда я, что не мог ей посытней, помясистей, порыбней приготовить. Вечно почти денег нет. Руська этого не знала, но старался я, чтобы хоть запах вкусности присутствовал.
     А случалось, не спится мне, так ещё сходим в ларёк, рядом, сто метров, круглосуточно. Вот жизнь настала, не то что ранее. Днём с огнём алкоголя не найдёшь. Помню, в детстве чашки были такие сувенирные, с дырочками. Назывались «напейся — не облейся». Чашки с секретом, из такой с краю не отопьёшь. Условную дырочку надо знать, из которой пить, иначе содержимое на тебе самом окажется. Так вот, обозвал я этот ларёк «напейся — не облюйся». Грубовато, но по существу верно. Такую там иногда дрянь продавали, но дёшево относительно всего остального. Желаемый эффект, результат от потребления наступал; похмелье, правда, тяжеловато. Я даже подозревал, что в эти напитки специально что-то подмешивали, чтобы сильней болеть, а потом опять поправиться хотелось. Разумеется, в этом же самом ларьке и часто тем же содержимым.
     Недоберёшь, бывало: пошли, Руська, в ларёк. Ночь. Тихо. Снежок осыпается, фонари, окна гаснут, народ отходит ко сну. Сбегаем домой, опрокинем стаканчик — и на улицу. Есть любители гулять с собаками по ночам, часов в 11-12. И мы побродим, поболтаем, собаки побегают, почти отдохновение душе. Если и нет никого — тоже хорошо, помечтаем, нам со стаканом и в одиночестве не скучно. Иногда веселей даже, подумаешь о своём, пофантазируешь. Любопытно: в начале принятия, пока не разобрало ещё, посещают неплохие мысли. Серьёзно додумываешь идеи эти, доводишь в трезвости, но соображения, фантазии возникают поразительные. Так и говоришь себе: трезвый ни за что бы не додумался. (Позднее я поясню этот феномен обострения фантазии в первой стадии опьянения.)

     В один такой распрекрасный вечерок и произошло событие, которое впоследствии и принудило рассказать эту историю. Событие, научившее меня многому, не скажу — перевернувшее мою жизнь, но, вероятно, то, которого я ожидал от кабанье-свинячьего года. Попробуй усомнись после этого в Господнем существовании, хотите — получите и не жалейте, да я и не жалею.
     А распрекрасный этот вечер был 23 января. Год кабаний ещё, кажется, и не начался, да и не знаю я, когда он точно начинается. Так вот, прогуливаемся мы, как обычно, с Руськой за нашим домом, потягиваем из горлышка «Приморское», ту самую дрянь. Мужичок, паренёк моих лет, составляет нам компанию со своей собакой — овчаркой. Видел я его впервые и не видел более никогда. Обычный вечер, метель приличная, время уже точно не упомню, темно. Собеседобутыльник мой в собаках разбирался, похвалил мою Русю: хорошо прыгает. Раскатили мы с ним ещё пузырёк отравы, состояние моё уже приличное, и вдруг, точно вдруг, вижу даму. Шагает себе не спеша такая сударыня в каракулевой шубке, таком же чёрном берете, и волосы светлые, пушистые, как падающий снежок, по шубке рассыпаны. Сама себя за ручку держит, походка такая плавная, чуть раскачивается, но осанка! Осанка в наше время — вещь редкая, все какие-то придавленные ходят: и при росте, и при фигуре, но не так держатся, манеры нет, крови, породистости, как у собак. А у этой есть порода — пьяный-пьяный, но сразу почувствовал. И рядом с этой породистой сударыней тоже существо движется. Вроде как пудель, маленький ещё и какой-то не пуделистый, не в хозяйку. Они, дама с собачкой, по тротуарчику, а мы со своими овчарками и поллитрами, естественно, в сугробе. Я выглядел соответственно моменту и состоянию. Чёрная драная куртка на синтепоне, Руська восторженными лапами мне её уделала, старые чёрно-варёные портки, именуемые в юности своей джинсами, и чужие стоптанные башмаки — откуда они у меня взялись, не упомню. Ещё вязаная шапка из кислой, серой такой, кто не знает, шерсти, тоже виды видавшая. Нормальный такой видочек для прогулки с собакой в темноте. Отметим, что совсем полного мрака не было, окна горят, дома кругом, фонари светят вполне по-городскому. Иначе, наверное, я бы и не разглядел даму. А увидел, извинился перед сопрогулочником: пора — и рванул за прошедшей.
     Я догнал её, когда она повернула на другую улицу. Вероятно, передвигался я неважно. Завязать разговор собачникам, как вы помните, проблемы не составляет. Я, немного кокетничая, спросил, не страшновато ли даме гулять одной в такую пору. Да, был уже достаточный вечер. Дама, слегка покачиваясь вокруг своей оси, или мне это уже казалось, отвечала, что она под охраной. При этом она улыбнулась, легонько ущипнула варежечкой свой носик, встряхнула волосами, пихнула аккуратненько сапожком комочек снега. Кажется, я обалдел. Собачки наши уже обнюхивались. Я заметил, что существо, которое охраняет даму, назвать собакой можно лишь с оговоркой, и не одной. Носик у дамы взметнулся выше, она вновь ущипнула его рукавичкой. Мы пошли рядом, собаки занялись своим делом. А разговор пошёл своим собачьим чередом. Её пуделя звали Ася! Сразу повеяло русской классикой, тем более что сама выглядела соответственно. Я обращался к ней «сударыня». Всё было как-то не в нашем времени, или «Приморское» на меня так подействовало,— ненатурально всё было, но чертовски приятно. Мы шли под фонарями, осыпаемые снегом, была лёгкая метель и очень мягкий морозец. Я не уверен, что мой шаг можно было назвать походкой, но язык мой был молодцом, и беседа наша протекала плавно. Я вёл её корректно, с лёгкой иронией, соответственно моменту. Оно и понятно, классика всё-таки: метель, вечер, дама с собачкой.
     Иногда мы впадали в реальность, и я выяснил, что собеседнице моей 20 лет и она студентка химико-технологической академии. В наше время это называлось химико-технологическим институтом, сокращённо ИХТИ. Я припомнил бытовавшую в наше студенческое время присказку: «Если некуда идти, поступайте к нам в ИХТИ». Сударыня сделала вид, что слегка оскорбилась, но пословицу знала.
     Как выяснилось значительно позднее, сударыня абсолютно не заметила, что я изрядно употребил «Приморского». Нет, она отметила лёгкий запах алкоголя, но подумала: выпил мужчина бутылку пива после ужина. Выпил, сударыня, выпил мужчина, и не одну бутылку, и не пива.
     Это одна из моих странностей. Могу быть в дугарину пьян, но для человека, не знающего меня, выгляжу как чуть принявший. А всё благодаря разговору, если язык не заплетается.
     Проболтали мы так, прогуливаясь, вероятно, с час, а может, и более того. Но мой внутренний голос уверенно подсказывал: следует назначить следующую собачью прогулку. Что, кстати, у собачников принято мало: встретились — разошлись, всё. Но здесь дело другое, это я почувствовал. А вдруг я её месяц не увижу? Нет, так дело не пойдёт, надо непременно встретиться ещё раз, желательно завтра. Оказалось, что живёт она в доме напротив, что виден из окна большей комнаты. И, расставаясь между домами, на её углу я спросил наконец, как её зовут. «Марина». Не знаю, то ли подумал тогда, то ли сейчас померещилось, но я вздохнул с облегчением: слава Богу, не Маргарита. Имя названо, что обязывает представиться. С лёгким наклоном головы я торжественно произнёс: «Кочетков Владимир Львович».— «Надо же, прямо так Владимир Львович»,— как выяснилось позднее, подумала сударыня Марина. В таком сочетании я стал именовать её во время наших прогулок. Мы расстались, условившись — точнее, я условился,— встретиться завтра в восемь вечера на прогулке.
     Вернулся я домой в настроении приподнятом, и «Приморское» тут ни при чём. Произошло нечто, что ожидал я в этом году. Что девушка завтра придёт, сомнений почти не вызывало — не может не прийти. Собеседник я неплохой, обещал наговорить кучу интересностей, придёт. Потому как не полная идиотка, как мне показалось; может, даже и не дура. Отвечала, по крайней мере, разумно; иногда, правда, приходилось поправлять произношение, ивановский прононс, и тем не менее. Конечно, не принял я эту встречу как очень серьёзную, но определённый интерес появился. И, накормив Руську до отвала, с лёгкой душой — приятно столкнуться с классикой в жизни, и «Приморское» вещь,— оправился я почивать.
     День следующий. Встреча вторая 24 января. Встреча третья января 25 и четвёртая 26. Эти прогулки слились у меня в памяти по понятным причинам в одну. Причина существовала в ларьке напротив дома и называлась «Приморское». Употреблял я его по графику: бутылка-полторы после работы, обед, сон; бутылка-полторы-две вечером, до, во время и после прогулки; возможно, и больше получалось. Самое трудное во время прогулки — невозможно сказать даме: «Сударыня, вы тут обождите малость у подъезда, я зайду домой, стакан бормотухи врежу». Но употребляющие граждане, как все люди, живущие в экстремальной ситуации, изобретательны. Курс нашего моциона определял я и, когда это требовалось, аккуратно направлял нашу группу мимо своего подъезда. «Ба, совсем забыл,— непременно хлопнуть себя по лбу.— Голова дырявая, необходимо сделать срочный телефонный звонок, очень важное сообщение, не терпящее отлагательства. Уж вы, сударыня Марина, будьте так любезны, буквально две минуты пройдитесь в одиночестве, я мигом». Стакан махнуть — не поле перейти. Затем вальяжно закурить сигарету и продолжить, догнав даму: «Так о чём была наша учёная беседа?»
     А беседы, надо сказать, были любопытные. Мне вообще нужен слушатель, а Марина была слушательницей хорошей. Они тоже разные, слушательницы. То, что они, ну почти все, ни черта не понимают, о чём говоришь, это само собой. Но мне интересно было говорить для неё. Другие слушательницы, бывает, любопытствуют, вопросы изрекают, а ты сам думаешь: ну что я для неё, дуры, распинаюсь?
     Здесь мне говорить хотелось, заинтересовать рассказом, а вслед и собой. Герои повествований часто ассоциируются в сознании воспринимающих с автором. В жизни такое встречается редко. Автор сам становится интересен слушателю, читателю. Мол, что это за придурок такое нагородил? Глазочком бы одним на этого френика взглянуть. Вот он я, глядите сколько угодно. И герои у нас не последние были, и всё человечество сразу, мужчины и женщины, Иисус и Бог сам. Будьте любезны. И не всё прочёл, а кое-что и сам придумал, между прочим, регулярно употребляю. Вот последнего не говорил, и предыдущего тоже. А герои моих рассказов были, и вы эти рассказы прочтёте — так, в процессе, между делом.
     Но, помню, во вторую встречу попросил я взглянуть на её руку и обмер. Сняла она свою белую варежечку пушистую, потряхивает волосами, носиком вертит: что там, как рука моя? Под фонарём мы остановились, собачки наши вокруг вертятся, территорию изучают. Рука была красива. И не просто красива, но и ухожена. Умеренно длинные ногти, правильной формы, аккуратно уложенный недешёвый лак тёмного тона. Пальцы длинные, пропорционально ладони, но крепкие, узловатые. Ладошка сухая и крепкая. Жёсткая рука. Так я тогда определил и не ошибся. И в тот миг где-то там, за «приморскими» волнами, в глубине души своей услышал я: «Прозвучит эта ладошка в судьбе твоей». Эта же всего вторая встреча, подумал я, что там, и не привыкли мы убегать от встреч с дамами.
     Ах, как рука? Красива, маникюр правильно сделан, встречается, но не часто. Нет-нет, это всё, что я видел, я не занимаюсь хирологией. И ещё в этот миг под фонарём понял я: быть мне с этой женщиной, отдаваться. Такое со мной случается — почти с первой, иногда с первой встречи чувствую: придётся нам любиться; может, и через несколько лет, но непременно.
     Кажется, в этот второй день я сказал, что могу влюбиться. Поскольку в беседах мы касались тем серьёзных, отношения установились так, что такое предположение не прозвучало нетактично. «А не боитесь?» — ответила Марина. «Нет, не боюсь»,— сказал я уверенно. Я и сейчас не боюсь, но бросает в дрожь периодически. Гуляли мы долго, обычно после восьми вечера. Шатались по окрестностям, в пургу-метель заносимые снегом, обдуваемые ветром, забредая иногда в места действительно глухие и, казалось, небезопасные. Но наши верные псы следовали за нами, охраняя нас, перенося все походные тяготы, не задумываясь и не сомневаясь в верности пути. Руська со своим чёрным окрасом и в шесть месяцев выглядела уже устрашающе.
     Мне же очень хотелось рассмотреть даму при свете дня и желательно без шубки. Очень хорошей, тёплой, мне в куртке было холодней, несмотря на «Приморское». И я неоднократно замечал: как бы мне, сударыня Марина, хотелось взглянуть на вас при свете дня и без вашей очаровательной шубки. В ответ я чувствовал, что она как будто бы и не против, но что-то её смущает. Заметим, многие мои ощущения сформировались позднее, тогда, в «приморских» волнах, я их почти не фиксировал. Вообще шубка меня слегка угнетала. С одной стороны, очень хорошо, что девушка домой не рвётся: мол, замёрзла. С другой, я окоченел, как пёс бездомный, и протрезвел окончательно. Однажды сам вынужден был закончить прогулку. Пора домой, дела. Какие дела? Дуба даю от холода, стакан ждёт не дождётся, да и отлить бы не мешало.
     На нашу четвёртую подряд прогулку я вышел совсем уж тёпленький, тело моё явно штормило. Кроме того, в день тот позвонил знакомец, напомнив мне о существовании крупного долга, что никак настроение не поднимало. Я было думал по наивности своей всегдашней, что эта проблема ушла, но, оказывается, нет. В такой пьяной грустности явился я, уже можно сказать, на свидание.
     После обычных приветствий я сразу заметил собеседнице: «Я сегодня пьянее обычного». Замечу, что последняя фраза мне не принадлежит. Я цитирую. В бытность мою педиатром (я окончил педиатрический факультет) работал в пионерском лагере — доктором. Давно это было, аж при социализме. А поскольку, как говаривал один мой приятель, «где Кочетков — там вино», квасили мы в этом лагере изрядно. Каждый день то есть. И если была возможность, и бывала,— до упора. Так вот, шагаю я как-то днём белым по лагерной территории, костюм на мне спортивный, очки тёмные, сигарета во рту, валидол под языком, и слышу за спиной — один пионер говорит другому: «А доктор сегодня пьянее обычного».
     «Проблема?» — спросила Марина. Да, есть. И здесь она меня вновь поразила: «Могу я чем-нибудь помочь?» Сказано было без малейшей фальши. Нет-нет, я справлюсь сам. Но так предложить! В сущности, незнакомому человеку! В этот момент она не кокетничала, что только прибавляло ей достоинства — куда уже больше. Она мне определённо нравилась. Спокойная манера держаться, быстрые, но плавные движения рук и в то же время уверенная походка, ни одно лишнего движения. Приподнятая головка, не высоко, в самый раз. Она как-то аккуратно прихватывала перед собой опущенные вниз руки, ладошкой на ладошку. Иногда разводила их в стороны, жестикулировала свободно, естественно. Порой осторожно прищипывала пушистой рукавичкой свой носик — понятное дело, пурга. Или, как бы в задумчивости немного наклонив голову, проводила указательным пальцем по переносице.
     Как я ни всматривался, зимний мрак не позволял мне хорошенько рассмотреть её лицо. А всматривался я очень старательно, особенно проходя по освещённым фонарём участкам пространства. То, что девушка симпатична, сомнений не вызывало, но хотелось больше деталей; вообще после второй встречи хотелось уже большего. Она интересовала меня более и более. И совсем не сексапильно. Не без этого, конечно; я уже понимал, что не избежим мы сей ситуации, так что рваться не будем.
     Отмечу, что у меня нет определённого, «любимого» женского типажа. Как говаривал один мой институтский приятель: «А нам все женщины нравятся». Что-то притягивает больше, что-то меньше, но влюбиться, считаю, можно в любую женщину, крайности откинем. (Почему существуют однолюбы и разнолюбы, я понял значительно позднее, но об этом потом.) Вопрос, на какое время — на день, месяц, год, жизнь? Именно влюбиться, пусть слегка, но всё же. Любовь вообще — и между мужчиной и женщиной в особенности — всегда была чувством главным в судьбе человеческой. Творцы, как мне представлялось, да, с них спрос другой, писатели, художники, по большому счёту, своё творчество должны воспринимать как главное, а любовь и тем более всё остальное — как второстепенное. А для людей обычных, коих, естественно, совершенное большинство, любовь абсолютно и безусловно должна быть главной в жизни. Из множества чувств и страстей, выплёскивающихся из человека, лишь любовь даёт полное, всеобъемлеохватывающее ощущение жизни. Так что в любом, пусть малом, проявлении любовь прекрасна и всепростима. И не надо кусочничать, выделять сексуальную и ещё какую-то любовь, кастрированную, что ли.
     К четвёртой встрече нашей, при большом интересе к Марине, влюбиться я ещё не успел, хотя некоторые колыхания в душе своей чувствовал. Но волны «приморские» и буквально груз старых долгов создавали мрак полный в настроении моём. Ах, жизнь, как ты хороша! Девушка рядом, и, похоже, ты ей небезынтересен, хоть и пьян сверх меры. Продолжим прогулку. Да и пёсикам нашим нассать на каждый угол, что там у нас за проблемы, по глупости лет прошедших. «Да, Марина, сегодня я обещал рассказать об Иисусе, так слушайте».