Евгений МАРТЫНОВ

Евгений Александрович Мартынов родился в 1930 году. Окончил Омское речное училище и машиностроительный институт. Работал в литейных цехах заводов Новосибирска и Бердска мастером, начальником цеха, преподавателем, мастером производственного обучения в Бердске и Красноярске-45. Печататься начал в 1958 году в Омске, в газете «Молодость Сибири». Автор нескольких книг стихов и прозы, изданных в Зеленогорске, Красноярске и Омске. Среди них: «Чем солнце не гончарный круг?», «Вал девяностых», «Горстка со стогом», «Такое детство», «Предгорье Саян», «Промысел Божий» (роман) и др. Печатался в журналах «Сибирские огни», «День и Ночь», в альманахе «Тритон» (Москва), в коллективных сборниках «Свет в окнах» (Новосибирск, 1975), «С душой наедине» (Зеленогорск, 1998), «Поэзия на Енисее», «Стихи поэтов закрытых городов» (Саров, Арзамас, 2005) и др. Член Союза российских писателей.

УРОК

     Два месяца прошло с тех пор, как отгремела Великая Отечественная война. Победу отпраздновали, отликовали!.. но горечь утрат, нужда и голод окопались в деревнях надолго.
     Увально-Битиинский детдом № 110 продолжал жить в обычном распорядке. Никто из воспитанников не выбыл. Пайки хлеба урезали на пятьдесят грамм. Карантин, наложенный ранее в связи с поголовным сыпным тифом, сняли. Несмотря на большое количество переболевших, летальных исходов не было. Сокращённый учебный год закончился. Детей распустили на летние каникулы.
     Отец Казанцевых, Вовки и Женьки, прислал коротенькое письмо. Сообщил, что их часть брошена на подавление бандеровцев и расквартирована в городе Луцке, Западная Украина. И что скорой демобилизации ждать не приходится. Разве что на побывку осенью выпросится. Будет писать рапорт командиру части.
     …Это произошло неожиданно, как снег на голову летом, при ясной погоде. В спальне перед «мёртвым часом» Казанцев обматерил свою воспитательницу за то, что ему не выделили новенький диагоналевый костюм, такой же, как Лёшке Колмакову и Федьке Ботову!.. его соседям по спальне.
— Ты же у нас, Женя, в этом году, считай, не учился, а костюмы получили только отличники и хорошисты!..
— Ах ты… — вдруг вспылил побледневший Казанцев. Неожиданно для самого себя он закричал на неё и стал пронзительным голосом произносить матерные слова.
     Женька воспринимал свершающееся как цветной, широкий, объёмный сон, отделил себя от гнева и ощущения боли. Наблюдал происходящее как бы со стороны. А язык его «молотил» и «молотил» откуда-то набрасываемую матерщину, «отвеивал», выдавал в… превосходном виде.
     Зинаида Андреевна остолбенела. Не перебивала. А когда Женька выговорился, всхлипнула и выскочила из комнаты.
     Мгновенно пришли раскаянье и готовность в полной мере ответить за свой поступок. Возникший мелодичный звон в ушах утих. Произошла разрядка… пришла успокоенность. Женька решил просить прощения, но было уже поздно.
     Вызвали к директору. Понуро шагал парень узким бесшумным коридором. «Мёртвый час». Навстречу ему шла воспитательница. Казанцев хотел было остановить её, чтобы извиниться, но Зинаида Андреевна, с бледным, как луна, лицом, прошла мимо.
     Вошёл в кабинет.
     Дубинин Данил Николаевич сидел за канцелярским столом и поигрывал толстенькой новинкой-авторучкой салатного цвета.
     Вся обстановка с головой выдавала заядлого охотника.
     На стенах были размещены богатые охотничьи трофеи: хвост косача, крылья белого лебедя, оленьи рога. Здесь же — тульская двустволка ручной отделки.
     Окинув взглядом кабинет, Женька, словно притянутый на аркане, неловко присел на краешек жёсткого стула. Его кидало то в жар, то в холод. Маруся и дядя Миша в качестве свидетелей сидели молча, как воды в рот набрали. Слышно было тиканье старинных, с двумя гирьками, ходиков…
     Вдруг между распахнутыми створками оконца часов возникла кукушка и, прокуковав два раза, спряталась.
— Ну, так, докладывай, Казанцев, что ты там выдал, какой такой у тебя сегодня матерщинный сверхсшибательный разговор с воспитательницей Зинаидой Андреевной Кравцовой состоялся,— тронув гранёный графин с водой, ровно, но строго сказал директор,— коли она вбежала ко мне в кабинет вся в слезах, тени под глазами и бледная, как только что выбеленная гашёной известью с подсинькой вот эта стенка.
     Сжимая под столом колени руками, Женька молчал. Во рту пересохло.
— Вот что, Евгений,— усмехнулся директор,— я вижу, ты уже повзрослел, но не по возрасту, а по тому, какие слова ты знаешь. Вон как отчитал воспитательницу — как опытный парняга, избалованный вдовушками да девахами. Все диву дались.— Он помолчал.— А заведение наше называется детдом — детский дом, значит.
     Директор посмотрел в сторону Рогозиных, приподнял листы бумаги, лежащие у него на столе, и заключил:
— Вот тебе твои личные документы: справка об окончании шести классов в Боголюбовке, которую ты мне год назад предъявил. А у нас, правда, по независящим от тебя причинам, будем считать, ты и не учился… и мой тебе наказ: прикрывай роток, держи язык за зубами,— усмехнулся он.— Вот тебе рекомендательное письмо в железнодорожное ремесленное училище, с директором которого я лично знаком.
     В окно заглянуло солнышко.
— Он ко мне приезжал. Охотились на косачей. В конце бабьего лета, а вернее — осенью, обещал подъехать. К открытию сезона. Водоплавающих постреляем,— обращаясь к дяде Мише, сказал директор.
— Я не стал, Казанцев, тебе карьеру портить… тропу: расписывать твою сегодняшнюю выходку. Ты по документу — пай-мальчик, просто переросший наше воспитательное заведение,— директор привстал и протянул Женьке документы.— А язык — он мелет… Так что — счастливого тебе путешествия. Достукался, Казанцев. Да, ещё вот что: мы уже договорились с председателем колхоза,— он глянул на завхоза, и дядя Миша кивнул в знак согласия.— Завтра утром бригадир тракторной бригады едет за запчастями в Нижне-Иртышское… Вот, собственно, и всё, можешь быть свободным. Вырос. Волен делать что хочешь!.. но не в стенах детдома,— строго проговорил директор, неловко привставая со своего жёсткого кресла.
     Ранним утром следующего дня Казанцев зашёл в каптёрку проститься с завхозом Рогозиным.
— Это как же так ты, Женька? Отмочил. Отдубасил.
— Я и сам не знаю, не помню, дядя Миша. Будто и не я вовсе. И сил нет уняться.
— Да, что тут скажешь. За всё приходится отвечать… Вот чадо и выросло,— вздохнул Рогозин.— Приедешь в Омск, определишься в ремеслуху, оглядишься — напиши, как да что, слышишь?
— Ладно.
     Слёз на этот раз не было.
     Вышли на улицу. Тёмные тучи, те, что только что были врозь, стянутые в одну большую, затмили солнце.
     Казанцев нёс узел с зимней одеждой. На спине потёртый, выцветший вещмешок, его собственность, набитый шмотками, подвернувшимися под руку, и едой — сухим пайком, уложенным в скатёрку Рогозиной Марусей. В кармане штанов — деньги на пароход.
     За воротами уже стояли остальные провожающие.
     «Раз, два — и обчёлся, не то что в Боголюбовке,— отметил Женька, окидывая их взглядом,— ничего, как-нибудь проживу. Вальку и Настю дяди Макаровых увижу…»
     Рядом с нянькой стояли его братишка Вовка, Ботов Федька и Колмаков Лёшка.
     Отстранился, как бы отсёк себя Казанцев от них…
     Дубинин и воспитательница Зинаида Андреевна провожать не сочли нужным. Оно и понятно. А больше-то из детдомовцев о случившемся и об отъезде Женьки Казанцева никто и не знал.
     Послышалось как будто блеянье овец. «Уцелели всё-таки, не стали их резать, дотянули до травы»,— подумал Женька, но это уже для него был «пройденный материал».
     «Влетит мне от папки, наверное, если узнает всю правду»,— вздохнул Женька.
— Женя,— спросила Маруся после затянувшегося молчанья,— ты у кого из родственников на первое время, пока не зачислят в ремесленное училище, решил остановиться — у дяди Макара или у дяди Бори?
— Не знаю, Маруся, не решил ещё,— неуверенно сказал как-то вдруг сразу повзрослевший Женька.— Наверное, всё-таки у дяди Макара.
— Они же строгие, дядя Макар и тётя Лена…
     Женька вздохнул и ничего не сказал.
     Верхушку тополя, что напротив окна бывшей спальни Казанцева, тронул ретивый ветерок, листва завозмущалась было и утихла.
     Пригорюнившийся Вовка молчал, стоял возле няньки Маруси, к которой подошёл и дядя Миша.
     Жалко, грустно, наверное, было Вовке расставаться со старшим братом. С его защитником и опорой. Всю войну, считай, прожили вместе… по квартирам и детдомам. Но Женька теперь за него не беспокоился — братишка оставался в детдоме под присмотром Маруси. Да и война уже кончилась.
     Пасмурно.
     «Ничего, скоро, может, папку демобилизуют,— думал Женька.— А я уже в ремесленном училище».
     А вот и подвода. Возле заднего колеса телеги — лисоподобная собака. Куры уступили дорогу…
— Ну что, едем?!.. — кашлянув, спросил, покуривая, дяденька. Бригадир тракторной бригады колхоза. Женька его узнал.
— Как договаривались,— ответил дядя Миша.
     Пацаны пожали Женьке руку.
— До свидания, Вова,— произнёс старший брат, положив ему свои ладошки на плечи и заглядывая в серые глазищи. Глянув на няньку, строго наказал: — Вов, слушайся Марусю!.. и воспитательницу. Устроюсь, напишу письмо. И ты мне пиши, ладно?!..
     Вовка сопел, изо всех сил сдерживал слёзы.
     Послышалось шипенье гусака, переводящего своё семейство через дорогу под увал, к воде, на старицу Иртыша, погнавшегося было за мальчишкой из младшей группы. Гусак вытянул шею… и ужал, прекратив погоню.
     Жизнь продолжалась. В полном объёме.
     Жалко было Женьке расставаться, но понимал Казанцев, оглядываясь назад, что детство кончилось. Что заслужил, то и получил. Он закинул поклажу и сам запрыгнул на телегу. Возчик дёрнул и приотпустил вожжи. Поехали.
     Чёрный кот намеревался пересечь улицу, но раздумал.
     Перед кузницей, возле которой Женька и дядя Миша узнали о Победе!.. о том, что кончилась война, дорога сворачивала на Аксёново. К тётке Марье, в гостях у которой после окончания учебного года братики Казанцевы уже побывали… как дома. Женька обдумывал случившееся, не слишком-то бичуя себя, а так, отстранённо…
     А вот на этом пустыре, заросшем репьями и полынью, прошлой осенью встретила Казанцевых, следующих в детдом, деревенская ребятня возгласами: «Жиды приехали, жиды приехали!..»
     А вот уже дом родственников…
     Выехали за село.
     …То и дело приходилось «уворачиваться» от свисающих, покрытых тёмно-зелёной густой листвой ветвей деревьев. Пролетела хищница-сова… Берёзы и осины колков выглядели смуро, неприветливо. Небо было затянуто тучами.
     «Как бы градом не хлестануло!» — подумал Казанцев.
     И между тем Увальная Бития всё удалялась. Смешанный лес поредел, деревья стали какими-то мелкими. А ведь в округе совхоза № 46 когда-то рос лес богатырский. Пошли вырубки… Дорога петляла по пустырю, заросшему кустарником.
     Бригадир-возчик молчал, покашливая…
     Вспомнилась Боголюбовка, деревенское житьё-бытьё, дом, где жили учителя, с печками в ограде, с ворохом хвороста, и… Надя Кузнецова.
     …От невесёлых дум и тряски Казанцев стал поклёвывать носом… похоже, заснул и как будто тут же очнулся.
     Возчик притормаживал коня.
— Всё, ты приехал, Женя. Дуй, не стой, в Увальную, в свой детдом, а мне надо по делам в Нижне-Иртышское.
     Казанцев был сбит с толку. Моргал глазами. А когда до него дошёл смысл сказанного, тут же сбросил с повозки на обочину дороги вещмешок и узел и сам соскочил.
— …Женя — тебя ведь Женей звать? — прибудешь в приют, доложишь директору Дубинину и Михаилу Яковлевичу, что наказ исполнил, как мы с ним договаривались,— улыбаясь, заключил бригадир трактористов.
— Но, горемышная,— он поддёрнул вожжи, покрутил их свободным концом,— мать твою так!..
     Телега торкнулась и… загрохотала по колдобинам.
     И так вдруг хорошо сделалось Женьке, что как-то махом на ветер выдал:

— …Но! — На телеге
лихорадит, так сказать,
потехи ради,
зуб на зуб не попадёт,
стих… ушами конь прядёт!!..

     Тучи раздвинулись, выглянуло яркое-преяркое солнышко, и всё Существование стало ликовать вместе с Женькой!..
     Он обернулся и, улыбающийся, счастливый, помахал бригадиру тракторной бригады и крикнул:
— До свидания!.. Дядя Игнат!!..
     Казанцев бодрым шагом подошёл к запахнутым воротам детдома (из толстых досок, крашенных весёлой, золотистой охрой). Бог не рок. Мытарства кончились.

     На улице — никого. Безлюдно и тихо-тихо… так же, как в первый приход. Видимо, время «мёртвого часа». Женька поднял руку, будто в калачовской школе возле классной доски, чтобы стереть мелом написанное прежде, повернул кольцо калитки без особого усилия, слева вверх направо…

     Калитка издала скрип и умолкла. Солнце светило ярче прежнего!..
     По счастливому совпадению, навстречу Женьке шёл улыбающийся дядя Миша!!.. Они обнялись…

     Этот урок я запомнил на всю жизнь.