Жанна ПЕСТОВА

Кстовский район Нижегородской области

По профессии библиотекарь. Заочно учится в Литературном институте им. А. М. Горького (семинар Варламова). Пишет стихи, прозу. Стихи были опубликованы в альманахах «Край наш Кстовский» и в нижегородских — «Арина», «Феникс», «Земляки». Проза не публиковалась.

ДРУГАЯ ЖИЗНЬ

***

     …Запах помойки. Навязчивый. Стойкий. Откуда он? Санитарка только что закончила уборку, да и клиника эта хорошая, здесь не может быть никаких таких запахов. Почему же он преследует меня? Может, доктор прав: так пахло от нападавших? И это единственная примета… Не надо вспоминать, не надо думать об этом. Мне нельзя волноваться. Надо выздоравливать. Главное, что Ванька не пострадал. Ванечка, сыночек мой, как же я соскучилась… Нет, нет, пусть пока поживёт у бабушки. Ему не надо видеть меня такой: в бинтах, ссадинах… Зачем его пугать? Хорошо, что он не пострадал. Хотя… Видеть, как твою мать калечат, почти убивают из-за телефона и нескольких сотен рублей… Ничего, бабушка поможет ему забыть этот ужас. Я тоже буду лечиться, скоро выздоровею. И мы снова будем все вместе… И всё будет как прежде.
***
— Васятка, просыпайся, пора на работу, а то без нас всё разберут. Что мы тогда с тобой есть будем?
— Я не сплю, дядь Юр.
     Васятка сладко потянулся, ему снилось что-то непонятно-приятное, он не мог вспомнить, что именно, но ощущение от сна не хотелось отпускать. Встал с самодельной лежанки, привычно сворачивая драный матрас. Вышел на улицу и зажмурился, замер в восхищении. Солнце словно бы решило заполнить золотистым светом всё вокруг, пробиваясь сквозь утреннюю осеннюю дымку, отражаясь многочисленными бликами от разбросанных тут и там полиэтиленовых пакетов, от крыш домушек.
— Дядь Юр, смотри, как красиво!
— Красиво,— подтвердил дядя Юра, снимая чайник с костерка.— Да, Васят, красота — вещь относительная. Вот ты её везде видишь, чувствуешь, а другой посмотрит и только фыркнет: чего ж здесь красивого? — убожество, одно слово — свалка.
     Васятка умылся солнечной водой из старого блёкло-жёлтого пластмассового таза. Ему представилось, что это солнышко налило её и согрело своими лучами. Хотя, конечно, налил воду дядя Юра. С водой было туго, но дядя Юра говорил, что на чистоте не экономят, покупал воду и заставлял Васятку умываться. Дядя Юра, он вообще странный, не похож на других мужчин. От других пахнет бедой, Васятка их остерегается, а дядю Юру любит.
— Да, осень нынче — просто чудо,— дядя Юра снял крышку с котелка, запах разопревшей в каше тушёнки защекотал ноздри, вызывая аппетит.— А всё ж пора и о зиме подумать. А то будет как в басне: оглянуться не успела, уж зима катит в глаза… Чьи стихи, Васятка?
— Не знаю,— буркнул мальчик, нетерпеливо поддевая кашу из котелка, ещё висящего над костерком.— Твои?
— Эх, ты, голова бедовая… ну, ничего, может, вспомнишь ещё,— как-то сразу погрустнел дядя Юра.
     Завтракали молча. Васятка нежился под нежаркими лучами осеннего солнышка, а дядя Юра думал о чём-то своём, горестно покачивая головой и лишь изредка произнося загадочное: «Мда…»
     Каждое утро они отправлялись на поиски пропитания и на заработки. К продуктам Васятке подходить не разрешалось, там паслись взрослые. Да Васятка и не рвался; от одного только взгляда в ту сторону, где эти продукты делили, у него бежали мурашки по спине, предупреждая об опасности. А вот работать ему нравилось. Васятка выискивал макулатуру, разбирал её, складывал. Обычно это были серые газетные листы, скомканные и порванные, но иногда попадались и книги. Тогда надо было звать дядю Юру. Придирчиво рассмотрев находку, тот решал её участь: либо в макулатуру, либо в домушку под лежанку, в заветный тайник. Прятали не от соседей, их книги не интересуют даже в качестве макулатуры — уж больно дёшево она стоит, а от крыс. Пищи на свалке хватает всем, но в холодные ночи крысы тянутся к теплу, к людям. Приходят не как гости, а как хозяева. Васятка видел старика, которому крысы ночью обгрызли пальцы, не пожелал он уступить им облюбованного места. Дядя Юра для защиты от них насыпал вокруг их с Васяткой жилища битого стекла, а для съестных припасов соорудил небольшой погребок в стороне от домушки. Может, это спасало, может, ещё что, но серых гостей у них пока не было.
     За работой Васятка старался не думать о них, о том, что они, устраивая лежбища, вьют гнёзда из шмотья и бумаги. Он уже видел такие, а в них голых, маленьких, пищащих крысят. Смотреть на них было противно, но интересно. Васятка тогда впервые задумался: откуда берётся всё? Крысята родились у крысы, так дядя Юра объяснил. А он, Васятка, откуда взялся? Откуда они все пришли на свалку — и сам Васятка, и дядя Юра, и остальные? И почему приходят только взрослые? Или вот книги — откуда они и почему такие разные? Когда удаётся найти что-то интересное, дядя Юра радуется и едва ли не целует потрёпанные тома. Тогда вечером они устраивают маленький праздник: чтение новой книги. Маленький потому, что гостей на него не зовут, да они бы и не пришли. Гости у них бывают редко. Лишь иногда кто-нибудь из новеньких забредает к ним на огонёк по незнанию, но, посидев минут десять-пятнадцать, уходит. Дядя Юра не пьёт и не курит сам и не одобряет этого у других. За это остальные считают его странным, «не нашим». Дядя Юра называет себя «странствующим философом», а соседи (Васятка слышал) — «бичом» или «бичарой». Васятка не знает, что это означает, но «странствующий философ» ему нравится больше. Вечерами дядя Юра и Васятка обычно пьют пахнущий дымком чай и читают-перечитывают книги вслух по очереди. Бывает, у книги нет последних страниц — тогда дядя Юра и Васятка сами придумывают конец. Васятке нравится такая игра. Не нравится только, что иногда дядя Юра задаёт какие-то странные вопросы: кто написал? как называется? где находится? что это означает? Если Васятка не может ответить, дядя Юра расстраивается, совсем как сегодня утром, когда про стихи спрашивал, и становится неразговорчивым, задумчивым. В такие вечера Васятке как-то особенно тревожно и тоскливо, хочется выть вместе с собаками, протяжно и громко.
     Сегодня книг не было, только газеты и обёрточная бумага. Васятке даже поначалу было немного обидно. Но потом он решил, что сегодняшний день — сам по себе уже праздник, ему и надо радоваться. Может, завтра будет хмурый холодный день. И если они найдут хорошую книгу, то снова будет праздник. А если два праздника в один день — то чему больше радоваться? И не разберёшь. А радость надо ценить и копить. Так дядя Юра учит. Чтобы потом, когда придёт беда или просто будет плохое настроение, вспомнить что-нибудь радостное, светлое — и жить станет легче, приятнее. Васятка старательно копил радость и иногда проверял своё сокровище: вспоминал коротко, чтобы радость не истаскалась, не потускнела раньше времени. Даже от коротких этих воспоминаний на душе становилось тепло и уютно.

***

     Как странно, неужели это всё-таки в больнице пахло помойкой? Дома я этого запаха не чувствую. Даже рядом с мусорными баками он кажется слабее, чем был в больнице. Да и от подонков этих, которые на нас напали, пахло совсем иначе. Ничего общего с помойкой они явно не имели. Впрочем, какая разница… Стоит ли тратить время на такие пустяки, когда нет ответа на главный вопрос: где мой сын? «Поймите, мы не волшебники. Мы и так делаем всё возможное: опросили всех, кто мог что-то знать, видеть, множество народу, дали объявления, разослали ориентировки… Множество белых листочков с фотографией: «Пропал мальчик, на вид 10 лет, телосложение худощавое, волосы светлые, глаза серые, одет в синий джинсовый костюм. Всех, кто знает что-либо о его местонахождении, просим позвонить…». Никто его не видел. Мы ищем. Ищите и вы, ищите. Может, вам повезёт больше». Всё так. Вроде бы всё так. Я лежала в больнице, а они искали. Обходили дворы, заглядывали на чердаки и в подвалы, опрашивали, расспрашивали… И ничего не говорили мне, чтобы не расстраивать, чтобы я выздоровела… Никто ничего не видел… Вот так. Сакраментальное: а был ли мальчик-то? Если его никто не видел. Подонки эти, нападавшие, клянутся, что не трогали мальчика, что он убежал… Конечно, им нельзя верить, вряд ли они станут рассказывать то, до чего не докопалась милиция… А всё-таки, может, он и вправду убежал, испугался… Но тогда где же он? Почему не пришёл домой? Так сильно испугался, что забыл дорогу домой? А имя своё? Тоже забыл? Его нет ни в больницах, ни в морге… В морге? Что там говорила эта страшная женщина-свидетельница: «Хватилась… Его, поди, уж давно за границу продали да на органы разобрали». Моего мальчика на органы? Нет, с ним не может ничего страшного случиться! Он жив! Я чувствую. Я должна искать его… Я должна найти Ванечку. А иначе — зачем было выздоравливать? Зачем жить?
     Сходить к гадалке или ясновидящей? Что толку… Она только деньги выманивать будет… Бабушка говорит: молись, и Бог поможет…

***

     Васятка и не знал, что он умеет так быстро бегать. Он не знал, куда и зачем они бегут, он даже не видел дороги перед собой. Он знал только, что надо бежать, и бежать быстро, и слышал стук своего сердца, готового бежать впереди него.
— Стой, стой, Васятка… — просвистело где-то рядом.
     Это дядя Юра сказал или просто послышалось в шуме ветра и стука крови в висках?
     Остановился, подчиняясь странному голосу, обернулся. Дядя Юра стоял, прислонившись к стволу берёзы, шумно дыша и держась за правый бок. Васятка подошёл к нему, вопросительно заглянул в глаза.
— В лесу заночуем. Ты не бойся. От зверья защититься можно… — дядя Юра сполз на землю и, как-то вдруг сникнув, добавил: — Не то, что от нелюдей.
     Васятка не боялся. Он с любопытством вглядывался в тёмную глубь леса. Она была совсем не страшной, а сказочно-загадочной. В книгах, которые читал ему дядя Юра, в лесах всегда творились разные чудеса. Ему было непонятно только, почему дядя Юра делает шалашик почти на самом краю леса, а не отправляется на поиски домика лесника или хоть той же Бабы Яги, а лучше семи богатырей. Спросить мальчик не решался. Он видел, что дядя Юра чем-то очень расстроен и что сейчас ему не до разговоров. Раз строит шалашик — значит, так надо. А утром будет видно.
     Спать в шалаше было интересно и необычно. Здесь был совсем другой запах, не такой, как в домушке: пахло хвоей и листьями, прожаренными на солнце. Непривычные, но почему-то кажущиеся очень знакомыми запахи будоражили воображение. Листья, наваленные вместо тюфяка, шуршали даже от слабого движения, хвоинки немного кололись и щекотали. Васятка старался не ворочаться, чтобы не потревожить дядю Юру, но и заснуть не мог. Он всегда предчувствовал опасность, чувствовал её кожей, а сегодня прозевал. Он даже сопротивлялся какое-то время, и дяде Юре пришлось почти тащить его за собой. И только в лесу Васятка разглядел кровь и ссадины на лице дяди Юры. Но тревоги по-прежнему не было, он не понимал, не чувствовал, что происходит. Обидно и непонятно. Лицо его стало мокрым, в носу захлюпало. Васятка, чтобы отвлечься, начал вспоминать свои самые любимые радости, но и это не помогало, мысли всё время норовили убежать в сторону, в ту сторону, из которой они с дядей Юрой недавно бежали сами…
     Утро снова было солнечным. В лесу оно казалось ещё красивее. Солнечные лучи пробивались сквозь кроны сосен, делая их похожими на кружева, золотили листья деревьев. Васятка выполз из шалашика. Дяди Юры рядом не было, не было и привычного костерка с готовящимся завтраком. Мальчик в растерянности огляделся, не зная, что делать, не умея себя занять: привычный утренний распорядок нарушен.
— Проснулся, Васят? — дядя Юра вдруг оказался рядом, словно отделившись от ствола дерева.
— Ага,— Васятка облегчённо и радостно выдохнул.
— Тогда пойдём умываться, здесь родник рядом.
     Неизвестно, кому и зачем понадобилось благоустраивать родник в лесу, но, вытекая из земли, вода попадала в деревянную колоду. Рядом была скамеечка. Они умылись ледяной, звенящей водой.
— Эх, жалко, котелка у нас нет,— покачал головой дядя Юра,— помылись бы, постирались. А то в таком виде в деревню соваться… нет, никак нельзя… Ладно, может, выветримся…
     Васятка зачерпнул воды железной кружкой, заботливо кем-то оставленной у родника, глотнул. Вода была вкусная, но от холода слегка заломило зубы.
— Дядь Юр, а завтракать мы когда будем?
— Хороший вопрос, Васятка. Когда? Я бы тоже хотел знать. Боюсь, что не скоро. Было б лето, было б проще. Пойдём, может, и найдём чего-нибудь.
     Они нашли яблоню. Она росла на поляне. Большая старая яблоня, её подножие усыпано мелкими золотистыми яблочками. Их горьковато-терпкий вкус сбил аппетит. Нашли немного грибов. Дядя Юра развёл костерок, поджарил их на прутиках.
     В эту ночь Васятке не спалось уже от голода. Ноги ныли от усталости, веки смежались, а желудок возмущённо урчал.
— Потерпи немного,— уговаривал Васятку дядя Юра,— денег у меня немного есть, дойдём до деревни — хлеба купим, а может, и молока заработаем. Ты потерпи немного, потерпи…
     Васятка терпел. Солнышко, словно обидевшись, что мальчик больше не радуется ему, спряталось за тучи. Дни стали серо-хмурыми.
     На третий день они вышли к садам. Дядя Юра среди заросшего травой участка разглядел хилые, почерневшие уже не то веточки, не то прутики. Поковырял в земле и просиял:
— Живём, Васятка! Добрые люди нам картошку оставили!
     Они раскапывали ямки, выискивая редкие мелкие клубеньки.
— Вишь, мелкая уродилась, её и не стали выкапывать. Чужое брать нельзя, а эта картошка хозяевам не нужна, брошенная, раз до октября не выкопали, а нам сгодится,— словно оправдываясь, приговаривал дядя Юра.
     Он развёл костерок, и они пекли картошку. А потом отыскивали её среди угольков и ели это вкуснейшее для них лакомство прямо с обуглившейся кожурой.
     Васятка не мог понять, почему им нужно уходить. Куда им идти? И зачем? Здесь ещё столько еды. Правда, ночевать было негде, шалашик построить не из чего.
     Васятке снилось, что он несёт громадный котелок с кашей. Котелок тяжёлый, Васятка поставил его на землю и начал толкать, упираясь спиной. Котелок горячий, спину так и палит. Проснулся, а спина и вправду упирается во что-то горячее. Дядя Юра: горячий и бормочет что-то невнятное.
     Васятка потолкал его за плечо:
— Дядь Юр, что с тобой, дядь Юр?..
— Худо мне, Васят… очень худо… В больницу бы надо, да кто меня возьмёт… Ты не прижимайся ко мне… а то и сам заболеешь.
     Васятка послушно отодвинулся, остаток ночи он просидел в ногах дяди Юры, настороженно прислушиваясь к его дыханию. Дыхание было сиплым и прерывистым. Ночь тянулась мучительно долго. Мальчик ждал рассвета, убеждая себя, что солнышко сможет вернуть дяде Юре обычный вид и обычное дыхание. Но чуда не получилось.
     Утром дядя Юра пошёл в деревню.
— Я схожу один, узнаю, как и что. И вернусь. Ты далеко не уходи, спрячься. Жди, я скоро.
     Васятка ждал. Он долго ждал. Никуда не отходил, боялся, что дядя Юра вернётся без него. Но дядя Юра все не шёл и не шёл. Васятка забрался в шалашик, на него навалилась дрёма… Шум, крики, звук проезжающих машин (Васятка уже почти отвык от него за время блужданий по лесам). Ему даже на миг показалось, что он не в лесу, а в своей домушке, что всё, что с ними произошло за последние несколько дней, ему приснилось. Но это только показалось на миг. В следующую минуту он увидел, как дядя Юра бежит то к лесу, то обратно, а за ним гонятся какие-то люди, едет машина. Запахло опасностью. Васятка побежал. И снова он не видел, куда бежит, и слышал только биение собственного сердца. Остановился только тогда, когда сил бежать уже не было. Немного отдышавшись, огляделся вокруг. Лес, равнодушный, серый лес, и больше ничего и никого. Он как-то вдруг сразу понял и почувствовал, что остался один, совсем один, никому уже ненужный во всём мире, а значит, как бы и несуществующий в нём. Предельное это одиночество показалось ему более страшным, чем та опасность, которая исходила от людей, забравших дядю Юру. Он не мог понять, зачем эти люди гнались за дядей Юрой, зачем забрали его. Он точно знал, что эти люди злые, потому что дядя Юра не мог сделать ничего плохого. «И почему я побежал в лес? Надо было бежать за дядей Юрой… — причитал он, всхлипывая и размазывая слёзы по щекам; потом, собравшись с силами, произнёс громко и, как ему показалось, твёрдо: — Надо идти назад, надо идти в ту деревню, в которую уходил дядя Юра, надо искать его».
     Он не знал, в какую сторону нужно идти, но, посмотрев по сторонам, вспомнил, что увидел, когда остановился, и решил идти в обратную сторону, туда, откуда прибежал. Скоро начало смеркаться. Лесные шорохи и звуки больше не манили его своей загадочностью. Теперь он вздрагивал и опасливо оглядывался, услышав какой-нибудь резкий звук. Нестерпимо хотелось пить. Васятка жевал сосновые хвоинки, голод они немного притупляли, но жажды не утоляли. Уже совсем стемнело, когда он услышал журчание воды. Пошёл на этот звук и, не удержавшись, кубарем скатился по склону небольшого овражка, царапая лицо и руки. По дну овражка протекал ручей.
     Руки ломило от холодной воды, но, прежде чем пить, надо было умыться. Дяди Юры рядом не было, но Васятка тщательно выполнял все его требования, может, даже более тщательно, чем обычно. Он старался как мог сохранять всё, что связывало его с единственным близким для него человеком.
     Подниматься наверх в темноте было страшно, и Васятка решил заночевать тут же, на склоне. Корни сосны, обнажившись, образовали нечто вроде маленькой пещеры. Васятка забился под них, закрыл глаза и стал убеждать себя, что он в шалашике, что ему не холодно и не страшно, что рядом спит дядя Юра…
     Утром, умывшись и напившись «впрок», продолжил путь. Он не был уверен, что идёт в правильном направлении, но нужно было куда-то идти, и он шёл вперёд.
     Он шёл и шёл. Лес кончился. Васятка вышел на луг. Невдалеке виднелись невысокие домики, а на отшибе, чуть в стороне от общего порядка домов, стоял… сказочный теремок. «Я сплю или попал в сказку?» — вяло подумал Васятка, удивляться сил у него уже не было. Подошёл поближе. Теремок оказался настоящим, и дверь в него была открыта. Поднялся по деревянным ступеням, вошёл вовнутрь, настороженно оглядываясь. Людей в теремке не было. Тепло, как-то по-особенному чисто и светло, мягкий свет от множества маленьких огоньков разливается по стенам; кажется, что именно от этого света исходит необыкновенно сладкий аромат. Стены расписаны картинами, портретами каких-то людей, вдоль стен — лавки. «Вот бы пожить здесь хоть немного»,— ослабев от усталости и голода, он всё же не решался сесть на лавку. Голоса, шорох шагов. По лестнице поднимались мужчина и женщина, тихонько переговариваясь между собой. «Бежать!» — затравленным зверьком он метнулся к двери.
     Споткнулся, услышав то ли зов, то ли всхлип женщины:
— Ва… Ванечка…
     Ноги перестали его слушаться. Может, у него теперь нет ног? Теряя сознание, всё же заставил себя поднять глаза.
— Мама?
     Сильные родные руки отца подхватили его, не давая упасть.