Александр ТИХОНОВ

Идринское

Стихи и проза публиковались в «Новом Енисейском литераторе», в газетах Хакасии и Красноярского края.

РОДСТВЕННЫЕ ДУШИ

Володя

     Коротка жизнь человеческая, много на её протяжении выпадает человеку передряг, стрессов и волнений. Счастливых, благостных минут набирается совсем немного, они-то и греют душу, дают силы для дальнейшей жизни, дарят веру в добро и справедливость. Побольше бы таких минут, ну да жизнь — она ведь чёрно-белая и ещё разными другими красками раскрашена. Она — не гладкая дорога по ковру. Да и не интересная она бы стала, ровная-то,— пресная. Хорошо бы так: и сладкого не досыта, и горького не до слёз… Тут уж кому как выпадет. Какой случай подвернётся. Жизнь — она ведь вся случайна. И мы в ней случайны. И всё-таки радостных минут хочется побольше.
     Такими радостными, можно сказать — счастливыми, были для меня встречи с хорошими людьми, людьми человечными, умными и порядочными. Я не хочу сказать, что хороших людей мало. Их много. Они всюду. Но они не выпячиваются, не лезут вперёд, на сцену, не «якают». Многие даже прячутся в личину безразличия, а то и нарочитой грубости. Хороших надо уметь увидеть. Я хочу рассказать о встречах с людьми с родственными мне душами, которых я понимал с полуслова, которые меня понимали. Мы как бы сливались духовно и становились одним целым. Рядом с ними мне становилось легко и комфортно. От общения с ними я получал наслаждение. Этих людей я тоже считаю хорошими.
     Таких встреч в моей жизни было не так уж много. Расскажу о трёх. И хоть встречи эти были непродолжительны, память о них согревает меня на протяжении вот уже многих, многих лет. Жизнь била меня и продолжает бить, как и других, но умру я с сознанием того, что добро на Земле всё-таки присутствует.
     Первая встреча произошла в октябре 1957 года на прииске Малый Анзас Таштыпского района Хакасии. Там работал ещё и лесопункт Таштыпского леспромхоза. К нам в бригаду лесозаготовителей пришёл паренёк. Он был старше меня на год, звали его Володей. Это был уже сформировавшийся, уравновешенный человек, сознающий своё место в жизни и вес. Но это мы уяснили не сразу. А поначалу восприняли мы его как чудика. Володя был красив, аккуратен в поведении, застенчив. Мы взялись испытывать его на прочность интеллекта. Его знаниям, кажется, не было предела. Ну, мы-то тоже не считали себя дураками, нам хотелось хоть на чём-то его срезать, как-то подловить, подкусить. На перекурах и обедах мы допекали его всевозможными вопросами, порой каверзными, на которые можно было и обидеться, но Володя отвечал с полной серьёзностью, без тени недовольства или раздражения. Он толково объяснил нам, чем отличается атеизм от нигилизма, сперматозоид от яйцеклетки и многое другое, на что только хватало нашей фантазии. Начитанности его, кажется, не было границ. Мы, а нас в бригаде, кроме меня и его, было ещё пятеро мужиков, пытались скопом загнать его в угол, завалить, как сердитый профессор непутёвого студента на экзамене, но он ни разу не рассердился, не повысил голоса.
     Через пару недель мы выдохлись, и тогда я задал ему извечный и безответный вопрос:
— Вовка, скажи, откуда взялись Земля, Солнце, звёзды, планеты?
     Уж на этот-то вопрос, думал я, он ответить не сможет. Я тоже считал себя не лыком шитым и тоже, мол, кое-что читал…
     Володя, чуть задумавшись, развёл теорию о галактической плазме и центробежной силе, уплотнившей эту плазму, но затем остановился.
— Гипотез много,— сказал он и улыбнулся с лукавинкой.— А вообще-то об этом задумываться не стоит. Можно с ума сойти. Человек мал, и пока для него это непостижимо. Лучше просто жить.
     После такого совета мы окончательно уверовали в его грамотность. Он не рассказывал о себе. Мы ни разу не слышали от него слово «я». Кто были его родители, мы могли только догадываться. Возможно, вырос он в профессорской семье, в среде интеллигентов и педантов, но педантичностью он не болел. Нам казалось, что он всю свою, короткую ещё, сознательную жизнь, а было ему всего-то 19, провёл среди книг и умных людей. Для нас, неотёсанных таёжных увальней, было загадкой, как и зачем он попал в оторванный от населённых пунктов прииск, почему не нашёл применения своим знаниям в городе. Впрочем, нас это не очень-то интересовало, и мы, пользуясь его беззащитностью, продолжали донимать «хитромудрыми» вопросами. Он, даже видя насмешку, не обижался, терпеливо растолковывал то или иное понятие. «Ходячая энциклопедия»,— обозвал я его. И клеймо прилипло. Агрессия в нём отсутствовала напрочь. Незащищённость его меня даже раздражала.
— Ты почему такой-то? — спросил я его, когда мы однажды остались вдвоём у костра.
     На костре мы сжигали сучки. В тайге давно лежал снег, было довольно холодно. Вагончик был далеко, да и любили мы у костра и отдыхать, и обедать, и сушиться. Он был нашей теплушкой. В этот день мы работали на раскряжёвке, катали брёвна на высокий штабель.
— Какой такой? — переспросил Володя.
— Не хватает у тебя, что ли? — я даже повертел пальцем у виска.
     Володя посмотрел на меня долгим взглядом, с минуту молчал. В глазах его я увидел (лишь на секунду увидел) укор. Он справился с собой быстро. Через мгновенье в них уже было что-то отеческое, затем укрепилось дружеское тепло. Он смотрел и молчал. Мне стало стыдно, как было однажды стыдно перед матерью, когда по детской безрассудности и жестокости я сказал гадость. Сразу стало видно, насколько он старше меня. Нет, не на год — на десятилетия.
— Не ожидал я от тебя, Сашок,— как-то даже устало произнёс он.— Никакой я не «такой». Обыкновенный я.
— Обыкновенный? — вырвалось у меня.— Над тобой же смеются, а ты… ты как ребёнок… Бессмысленный…
— А ты думаешь, сила только в кулаках?
— Но нельзя же так…
— А как надо?
     Он спокойно сидел, но смотрел уже не на меня, а в костёр: видел же моё смущение и не хотел сделать мне ещё больнее.
— Ну, защищаться. Давать сдачи…
— А зачем?
— Ну… Чтобы защититься. Среди волков жить — по-волчьи выть,— привёл я ему подвернувшуюся на память пословицу и для большей убедительности добавил: — Кулаки и зубы нужны всегда.
— Ну и будем давать сдачи: ты мне, я тебе, озлобимся, пойдут тумаки по кругу. Знаешь, что такое цепная реакция? Думаешь, почему в мире войны? Потому что все даём друг другу сдачи. Надо же когда-то эту цепную реакцию остановить.
     Я смотрел на него удивлённо. Где уж нам, пням неотёсанным, было додуматься до такого! Среди нас чаще господствовало другое правило: «Лучшая защита — это нападение».
— Ты баптист? Старовер? — осенила меня догадка.
     Я слышал, что верующие отказываются служить в армии, потому что не хотят кого-либо убивать.
— Это уж ты, Сашок, перебрал,— засмеялся он.— Я атеист, но с Богом в душе.
     Как быть с Богом в душе, я тогда ещё не понимал. Это сейчас я уверен, что Бог должен быть в самом человеке. Что Бог — это и есть доброта, порядочность, незлобивость и прочие добродетели, а тогда я этого ещё не понимал.
— Исповедуешь учение о непротивлении злу насилием,— предположил я и даже загордился собой.
     Учил ведь я историю не зря. О народниках и кое-что ещё читал.
— Нет, силу кое-где всё же применять приходится. Человек в массе своей ещё несовершенен, подвержен грехам и соблазнам. Укорот ему необходимо давать, но где можно, от него уходить надо.
     Я смотрел на Вовку во все глаза. Откуда у парня такие убеждения и суждения? Когда он успел так повзрослеть?
— Ты миссионер? — пришло мне на ум.
     Мозг мой работал в полную нагрузку. Про европейских миссионеров, нёсших в дикую Америку плоды просвещения, я тоже маленько читал.
     Володя задумался.
— Может быть. Надо же когда-то эту цепную реакцию остановить.
— И ты эту миссию взял на себя? — удивился я.
     Он улыбнулся:
— Я не Бог, который всё может, но ничего не делает. Всё и всем прощает. Но ведь кто-то же должен начинать?..
     Вопрос повис в воздухе. Для меня такое было трудноперевариваемым. Осмыслить такое сразу я был не в силах. Но одно я понял: переубедить его в чём-то невозможно.
— Не будь таким,— на всякий случай попросил я.
     Мне стало жаль его.
     К костру шли остальные рабочие, и разговор надо было заканчивать. Мужики, по моему мнению, не должны были знать о нашем разговоре. Они были намного старше нас и грубее и, чего доброго, могли поднять на смех за либерализм. С того дня я потянулся к Володе. Я прекратил мучить его вопросами, более того — стал заступаться за него, пытался отвечать на вопросы мужиков, но эрудиции моей хватало не на многое. Мужики, увидев, что нас стало двое, прекратили насмешки.
     Мы сдружились. Жил Володя в общежитии, питался не очень-то хорошо. В то время котлопунктов в лесосеках ещё не было. Я пытался делиться с ним своими «тормозками», но он не злоупотреблял, деликатно отклонял предложенное.
     Непродолжительной оказалась наша дружба. После ноябрьского праздника пришла ему повестка из военкомата. И он улетел. Проводить на самолёт мне его не пришлось, но последние слова он всё-таки сказал. Мы встретились с ним перед отлётом в конторе лесопункта.
— Не озлобляйся,— попросил он.— Жизнь даётся человеку не для зла и разрушений. Не замыкайся на себя. Не убивай в себе Человека.
— Пиши,— ответно попросил я.
— Хорошо, напишу,— пообещал он.
     Но письма от него я не дождался, хотя очень ждал. Мне хотелось слышать его слова, его советы и суждения. После встречи с ним я, кажется, повзрослел сразу на много лет. Я стал внимательнее к окружающему миру, стал оценивать свои поступки, свои слова. От образа Володи исходила положительная энергия. Она и сейчас греет и направляет меня.
     Я не стал размышлять, почему он не написал мне. Я уверен, что не из пренебрежения. Скорее всего, его увлекла новая жизнь, новые люди, новые обстоятельства. Он просто жил дальше.
     «Не озлобляйся!» — до сих пор слышу я его слова, и ох как трудно следовать его совету! И чем дальше в жизнь, тем труднее. Вынуждает ведь она кое-где и кое-когда показывать зубы, сжимать кулаки.

Лёшка

     Вторая встреча с родственной душой произошла у меня в феврале 1964 года на станции Шира. Я тогда сбежал с хутора, что на озере Белё (для побега были свои причины). На хуторе бригада совхоза «Абазинский» заготавливала солому. По окончании оговоренного срока сменная бригада не приехала, и нашу оставили продолжать заготовку. Бунтовали все. Всем хотелось домой, в совхоз, но на решительные действия отважился только я.
     На вокзале бедовал такой же беглец, как я, по имени Лёшка. Разбитной, весёлый парень, мой ровесник. Он сбежал из какой-то ПМК и ехал в какую-то другую ПМК. Там, в первой ПМК, он кого-то из начальства куда-то послал, забрал трудовую и наплевал на то, что ему написали в ней. Он быстро нащупал меня в народе. Мы обменялись информацией и так же быстро обрели духовное родство.
— И правильно сделал,— похвалил он меня.— Ну их к … Работяга для начальства — быдло. Я своим так и сказал: «Козлы!» Власть людей портит, тут уж ничего не поделаешь.
     Я был с ним не согласен, говорил, что среди начальников есть хорошие люди. Он не возразил, только сказал:
— Возможно, но их надо днём с огнём искать…
     И, как это было, есть и, наверное, будет среди русских, тем более — родственных душ, потребовалось более тесное соитие — мы распили бутылку «Старки», купленную Лёшкой. Среди пассажиров нашёлся пожилой музыкант с баяном. Он доверил инструмент мне, и Лёшка сплясал залихватскую «цыганочку». Вдвоём мы пели «Саратовские», «Подгорную», потом взялись за песни. Вокзальчик был полон ожидающих. Они вместе с нами пели. Лёшка своими коленцами и каламбурами довёл особо чувствительных до слёз. Дежурный страж порядка лишь улыбался да незаметно притопывал в такт музыке. Он не призвал нас к порядку, не остановил действо. В те времена ещё не было тех строгостей на вокзалах, какие есть теперь, и не сторонился так народ друг друга. Открытее были люди. Никого не повергла в шок наша самодеятельность и не совсем трезвое поведение.
     Лёшкин поезд уходил первым. Он ехал в сторону Ачинска, мне надо было в Абакан. На прощанье он спросил:
— Как с деньгами у тебя, беглец?
     Я сказал, что до Абакана хватит. А мне надо было ещё до Таштыпа за 160 километров.
— А дальше пешком пойдёшь?
— Кого-нибудь из знакомых встречу на вокзале. В Абакане дальние родственники есть…
— Сколько надо?
— Три.
— И только?!
     Лёшка дал мне пять рублей.
— Считай меня своим дальним родственником,— пошутил он.
     Я отказался было от денег, но он настоял:
— Не обижай, я даю от души. Больше не могу, сам на мели. Возьми. Обидишь…
     Пришлось взять.
— Ну, бывай, бродяга,— хотя бродягой-то был он сам.— Не вешай носа. Жмись к простолюдью. Жизнь — она ведь в крапинку.
     Я пожелал ему здоровья, удачи и добрых людей на пути. Мы не обменялись адресами, даже фамилий друг у друга не спросили. Он живёт во мне как просто Лёшка, шагающий по жизни радостно и широко. Наверняка ему приходится нелегко, получает немало ушибов, но я верю, что не растерял он оптимизма, не растерял жизнерадостности. Такой заряд, какой заложен в нём природой,— это на всю жизнь.

Николай

     Третья встреча произошла в сентябре 1969 года, когда мне было уже тридцать и я считал себя уже опытным гражданином своей страны. В Иркутске, в санатории «Ангара», играя в бильярд, я вдруг почувствовал в противнике родственную душу. Звали его Николай, был он старше меня на пару лет, был холост, работал на авиазаводе и выглядел несколько измождённым. Работа мастера цеха отнимала много сил, и завод не скупился на путёвки. Он уже несколько раз подряд подправлял здоровье в «Ангаре». Профилем его работы была аэродинамика.
      Играя против меня, он подсказывал мне, какой шар бить, направлял кий, всячески старался помочь мне, хотя я и без его помощи мог у него выиграть.
     Мы разговорились. Оказалось, что он тоже учится заочно в институте, тоже взял с собой учебные пособия и выполняет контрольные работы. Это общее дело сблизило нас ещё больше.
— Вот, во втором институте учусь,— как бы пожаловался он сам на себя.— А спросить, зачем он мне? Работаю на инженерской должности. В подчинении полсотни человек. Оклад неплохой, а вот что-то надо ещё…
     Я зауважал его, и не только за должность и положение. Была в нём жизненная закваска; несмотря на притомлённый вид, он дышал энергией. Было ясно, что он сполна отдавался работе. Он так увлечённо и интересно рассказывал о ней. С особым увлечением он рассказывал о каких-то аэродинамических трубах. Мне стало жалко его, как было жалко Володю. Как и в Володе, в Николае было что-то обречённое. У меня вдруг вырвалось однажды:
— Жениться тебе надо, Коля.
     Я интуитивно чувствовал, что семья хоть как-то отвлечёт его от работы, разнообразит жизнь, сохранит силы физические. Хотя я видел, что он живёт в своё удовольствие. Я интуитивно чувствовал: сгорит!
— Пробовал, не получается,— ополчился он.— Два раза пробовал. Уходят.
— От такого мужика?! Что же им не хватает?
     «И правда: что женщинам надо? Вот он каков, видный да ладный, образованный. Дважды инженером скоро станет!» Не понимал я тогда, что женщины ценят в мужчине в первую очередь не внешность и должность, а что-то другое. Да и где мне было тогда понять. У меня была семья, двое детей. Всё у меня тогда было в порядке. Всё казалось в моей жизни незыблемым и ясным.
— Не знаю, чего им не хватало,— повторил Николай и, подумав, продолжил: — Вторая очень умная была. Жена, говорит, не рукавица. Ты, говорит, весь в работе, весь в себе, а я у тебя как приложение к кухне и постели. А я что могу сделать — ну не зажигают они меня. Одни глупые, другие слишком умные, а внутри всё тот же бес…
     Он помогал мне делать контрольные, подсказывал. В науках он был силён, особенно в математике и физике. А я ещё шутил, поражаясь его учёности и намекая на его неуемность:
— Погоди, ты ещё в третий поступишь.
— Может быть,— подумав, сказал Николай.
     Я был у него в квартире. Жил он с родителями, хотя имел свою в центре. Родители, образованные люди с положением в обществе, покровительствовали сыну. «Вот и вырастили вундеркинда»,— невольно подумалось мне.
     Был у меня и адрес Николая, но писать я ему не стал, да и он не писал. Когда ему? Поди и впрямь в третий поступил. А я счёл, что мои совхозные проблемы, моя благополучная тогда жизнь были бы ему неинтересны. Я получил от него заряд тепла, который храню до сих пор. Он мне греет душу, даёт силы для дальнейшего существования.

***

     Где сейчас находятся эти люди? Как устроилась их судьба? Нашёл ли Николай ту, которая захватила его сердце и отвлекла какую-то часть его души на себя? Устроился ли в новую ПМК Лёшка и не сбежал ли опять от строптивого начальства? Авось нашёлся на его дороге руководитель, внушивший Лёшке веру в справедливость! Как отслужил в армии Вовка? Не раздавила ли в нём Бога армейская дедовщина? Сумел ли он сохранить в себе установку на непротивление злу насилием? Всего этого я не знаю, да и не обязательно мне это знать. Может быть, это незнание и позволяет мне сохранить в себе веру в земную добродетель. И умрёт эта вера вместе со мной. Жаль только то, что сгорают такие люди быстро. Злые люди пользуются их открытостью и уязвимостью. Злые люди питаются чужой энергией, а добрые щедро дарят свою.

Февраль 2001

КЛЮНУЛ

     Проблема одиночества стоит сейчас как никогда остро. В недоброй своей половине браки разваливаются. Мужики часто оказываются духовно слабее баб. Подступила чуть ли не эра матриархата. Женщины энергичны и деятельны. Мужики же частенько спиваются и не дотягивают до пенсионного возраста. Они чаще «выпадают в осадок». Ощущается их нехватка, особенно в пенсионном возрасте. Разводы стали обычным делом, даже в таком возрасте. Представляете: живут, живут женщина с мужчиной, доживают до старости, и вдруг обнаруживается, что характером не сошлись… Чаще всего причиной для развода является пьянство мужчин, но так же часто и — привередливость женщины. Все помнят сказку Пушкина «О рыбаке и рыбке». Не на пустом же месте она родилась. Разводятся под старость, да и живут поодиночке, маются оба.
     В связи с эти хочу рассказать историю из недавнего времени.
     Город Абаза. Рынок. Сидят две бабушки лет по шестьдесят в торговом ряду за свободной лавкой. Они здесь частые посетители, беседуют, людей наблюдают. А что им ещё делать? Квартиры благоустроенные, пенсии хоть и малы, но бабушки непьющие, одёжка, тряпки ещё в советские времена заготовлены. На еду хватает, а не хватает — так перебиваются. А вот времени в избытке. И убивают они его на рынке — не одиноки они здесь, людей кругом много, шум, гам, движение.
     Идёт мимо хорошенький дедок, равных с бабушками лет. Ещё не сгорбился, походка не шаркающая, глаз острый, и юмора не утратил.
— Что продаёте, бабоньки? — приветствует он.
— Глаза,— отвечает одна.
     А другая ещё юморнее:
— Снимаемся…
— Кого снимаете? — переспрашивает, будто не поняв, дед.
— Кавалеров.
— И много наснимали?
— В штуках не считали. В пачки связываем…
— Значит, себя продаёте?
— А что, разве товар не гож?
     Дед внимательно осмотрел бабушек: ничего, румяные, ещё в теле, и глаза поблёскивают…
— Да нет, ещё годен,— говорит.— Только вот цена неоднозначна…
— Одна улыбка и пара ласковых... — отвечает та, что побойчей.
     И смех, смех заливистый, молодой.
     Дед оказался холостым. Полгода как похоронил свою единственную и не думал заводить вторую, но эти вот задорные, сидящие на рынке за торговым прилавком, натолкнули на мысль. К тому же, известное дело: постряпушки, постирушки — не мужское занятие. Да и какой он мужчина, если женщины рядом нет? «А что, если попробовать? Хоть и много говорят о том, что бабы корысть преследуют, заманивая мужиков. Но ведь можно и паритет соблюдать, если не вахлаком быть».
     И попробовал. На ту, что пошустрее да поострее на язык, глаз положил. Неделю ходил, приглядывался, балагурил с ними, а потом и говорит:
— Покупаю. Улыбок я вам надарил уже несчётно, а ласковых слов наговорю при более близком знакомстве.
     Купил букет живых цветов, да и заявился к бабушке-невесте домой с самыми серьёзными намерениями.
     И что вы думаете? Живут старые-молодые, вот уже два года совместно хозяйствуют. У каждого по квартире, машине, гаражу, даче. Она тянет его к себе, он её — к себе. Он не идёт, смеётся: «В примаках жить — даже кот: ваше величество». Она не идёт, говорит: «Чужая постель спину жжёт». То в одной, то в другой квартире ночуют, а купить совместную не решаются. У каждого взрослые дети, внуки. Их-то соединить труднее. Они ведь наследства ждут… И хоть дружно живут, умеют ладить, верят друг другу, но плацдарм для отступления всё-таки про запас держат.
     Вот и пойми эту мудрую штуку — жизнь.
     Я не назвал фамилий и сделал это не из соображений конспирации. Просто потому, что их не обязательно называть. Посмотрите вокруг. И рядом с вами есть такие пары: хоть и соединились они не окончательно, но уже не одиноки. Надо, наверное, вести себя проще, не считать себя умнее всех, не искать корысти, уметь снизойти, и проблема одиночества решится.
     А та, что лишилась подруги, теперь с другой на рынок ходит: авось ещё кто-нибудь клюнет…

Апрель 2002