Анатолий ГРЕШИЛОВ

Железногорск

     Работает в проектном институте. Заслуженный архитектор России. Автор сборника стихов. Стихи и рассказы публиковались в «Новом Енисейском литераторе», антологии одного стихотворения «Поэты на берегах Енисея XVIII-XXI вв.».

МИФЫ КАНТАТСКОЙ ДОЛИНЫ

     Покой на гладкой сухой валежине с крючковатыми рёбрами серых веток, похожей на скелет ископаемого монстра, да глоток остывшего домашнего чая с листом смородины после нудной ходьбы в гору располагают к неспешным отвлечённым размышлениям. Человек в урмане (тайге) — что муравей в высокой траве. Суетится внизу и не видит, каково там, наверху. Но вот расступились могучие кедры на краю яра, а над змеиной «горгоной» обнажённых корней выворотня и трепещущими верхушками виловатых осин, растущих на ускате (склоне) распадка, заголубел вдруг недосягаемый горизонт. Не верится в реальность распахнувшейся неоглядной дали.
     Вилор вернул алюминиевую фляжку. Стряхнув рыжую хвою, вытер кепкой влажный чуб и тонкую ребячью шею.
— Не люблю осину за листья трясучие.
— И клещей на ней много, и дрова не топкие. Ты, душа, умаялся? Держи кураж, малость осталось. Курня моя вон, рядом. Сказывали, на этом бугре когда-то капище было. Или требище? Идолы и прочее. Может, тот древокол — оно и есть?
     Вилор оглянулся. Из-за чёрного ствола без вершины спружинила молодая дядькина легавая и сгинула позади охотников в непроглядном ельнике.
     «Чё это он?» — хотел спросить племянник, но был сбит толчком в плечо и больно прижат тяжёлым сапогом, пахнувшим тележной осью. Грохнул дуплет, почти следом — второй… Запомнились пуховые лохмы на линяющей спине вдоль тёмной полосы — чепрака — и чёрные муравьи, живо снующие по влажному оранжевому уцелевшему глазу волчицы. Длинная шерсть, смешно торчащая на скулах остроухой морды, напоминала патлатые бакенбарды деревенского ведуна Тимохи.
     Когда спускались по тропе вдоль ручья, в зарослях другого берега виновато мелькала псина прошлогоднего помёта. Потряхивая на ходу спичками в кармане, прихрамывающий дядя Ваня, не целясь, выстрелил в трусливую особь, не выдержавшую испытания на подружейные промысловые качества.

     После остатков «киршвассер» (водка на вишнёвых косточках, поставлявшаяся в Германию перед самой войной), купленной в Ворошиловск-Уссурийском продпункте, довеском к продовольственному аттестату — рыбным консервам, американскому колбасному фаршу и «табачному довольствию», хотелось есть, пить и блевать одновременно. Томил перестук двухосного вагона — теплушки, назойливо напоминая о немецкой рельсодробильной машине, после неистовой работы которой сапёрам приходилось сваривать обрубки без числа.
     У сменного локомотива «под парами» упруго выгнулась вагонная цепь на границе синюшного леса, наглотавшегося паровозного дыма до самых корней. Вилор отложил свою «снотворную», карманного формата, книжку с картинками о древнегреческих мифах и высунулся наружу, цепляясь рукой за петлю из поясного ремня на горизонтальной перекладине. Прижавшись поясницей к «доске безопасности» у задней по ходу откатной створки, помочился, не дожидаясь приказа: «Оправиться и завязать узлом!»
     Начищенными пуговицами мигают загадочные светлячки на сивой серпянке предрассветной хмари. Поздние ли это звёзды или огни земного происхождения? Вот уже рдеет восток, но не дальними артиллерийскими зарницами, а жаркими ланитами Эос — богини утренней зари — да золотым шлемом её всевидящего брата Гелиоса, нагоняющего воинский эшелон в солнечной колеснице. Сегодня теплушка под шестизначным номером с двумя четвёрками, похожими на эсесовские молнии, и лозунгом «Слава Красной Армии!» доставит сборную команду демобилизованных Победителей от взорванных мостов реки Мудодзян к деревянным тротуарам проспекта Сталина, Енисейскому понтонному мосту и набитым до отказа пассажирским паровозикам «Матаня» и «Ученик».
     Старший по вагону, капитан Николаич из Николаевки, в не табельных трусах, покинул нижний ярус нар, прошлёпал к рукомойнику, плеснул в щетинистые щёки и прочистил горло командой:
— Первые шестнадцать палок кинет Шура Киселёв!
     В ответ, лязгнув буферами, судорожно дёрнулся и тревожно вскрикнул паровоз. Олег Николаич выронил кружку на цепочке, ухватился за дымоход чугунной буржуйки и, описав плавный полукруг, рухнул в угольный ящик. Зычный мат разбудил друзей-минёров Егора и Юлия из Ачинска, учителя с армянской фамилией, кажется из Кагановического района, Лёню со станции Базаиха, дробного Шурика Киселёва, чтобы не принимали за сына полка, отпустившего пышные усы «под верховного». Не проснулся хахаль сарафанных попутчиц Яков Будкер — новосибирский «фраер на катушках», да продолжал во сне отбрасывать парные карты дюжий сапёр Хребтов из далёкого Херсона, переборовший всех на руках, а все свои анекдоты начинавший фразой: «Шлы трое…» — которая сама стала коротким анекдотом.
     Вот и пора готовить фибровые чемоданы и брезентовые вещмешки. Перешивать воротнички, вывернув чистой стороной наружу, и ваксить сапоги под баянные всхлипы детдомовца Ромки, по его рассказам — судимого по 162 статье (мелкое хулиганство) и потому определённого в разведку, где бывалые научили брать с собой в вылазки неодобряемое начальством обыкновенное шило. От укола в ягодицу становились шёлковыми самые норовистые и шумные фашистские «языки».

На заветной скамье я не встречу уж больше рассвета,
И записку о встрече я твоей не прочту…

     Нетвёрдо ступающих отвыкшими от земной тверди ногами встречали пыльный перрон, очередь с гребешками пилоток и чайниками у крана с кипятком, ничейные дети с кульками семечек, щит с рукописными объявлениями: «Требуются, требуются, требуются…», указатель со стрелкой «Пункт коллективного радиопрослушивания», легкоступые цыганки в одинаково затянутых на затылке платках «амблдинари» над вязкими глазами: «Баро гаджо ром (большой белый человек), подари ловэ, всю правду скажу».
— Так-с, проходное свидетельство номер 29… уволен по демобилизации… к месту назначения обязан прибыть не позднее 15.09.46 и явиться к военному комиссару для принятия на учёт. Удовлетворён при части по норме… продовольствием в натуре… мыльным довольствием… доппайком НКО СССР № 312 — масло сливочное, печенье не положено… кормовыми деньгами… направлен — деревня Шивера… военное звание — лейтенант… группа крови по Янскому… национальность… родной язык… общественная группа… особые отметки отсутствуют — стало быть, в плену не был. С теми песня иная. Командир части полковник Крупин… начштаба… печать части. Что так долго ехали? На банно-прачечном поезде, что ли? Хе-хе… от вас креозотом несёт. А я ещё на карело-финском начинал, в лыжных частях «снежной кавалерии». Потом 257 Красноярский полк 65 Сибирской дивизии. Сегодня понедельник — мужской день, второго сентября. Объявлен днём Победы над Японией. Обратили внимание? Всюду люди требуются. Не выручают и полторы тыщи пленных япошек. Меня обязали что-то навроде агентом по найму. Имею перспективные предложения. Биографию бы вкратце?
     Вилор одёрнул на спине светлую гимнастёрку из ленд-лизовской ткани.
— Из Шиверов к тётке в Ярск. Техникум. В сорок втором — поголовная трудовая мобилизация. В примусной мастерской точил корпуса для 50-миллиметровых мин, на эвакуированном Ленинградском 619-м заводе собирал самолётные переговорные устройства СПУ-Ф, потом — пункт всевобуча без отрыва на Гайдашовке, фронт, трёхмесячные курсы младших лейтенантов, последний бой — под Кёнигсбергом. Потом «огородами» на Дальний Восток, до города Гирин. Двенадцать дней — война, и год в палатках под Ворошиловск-Уссурийском.
— Почему «огородами»?
— Эшелонировали в объезд Москвы, а хотелось посмотреть.
— Шутник.
     Военком, не поднимая головы с поперечной мужской завивкой, глухо макнул ручку из прозрачного плексигласа в «непроливайку», чиркнул пером и покатал по военному билету пресс-папье, обнажив недостачу пальцев.
— Есть одна серьёзная контора. Вам по специальности. Ставят радиомачту на Бугаче, с завода Мессершмитта, в счёт репараций. Оклад с хлебной надбавкой 500 рублей. Считай, сто двадцать буханок, по карточке. В коммерческом, конечно, дороже. И ещё останется на карамельки второго хлебозавода из кедровых орехов. В общем, покумекайте. Сидят они в центре, вот адрес и направление. Можно прямо туда, в темпе вальса. По понедельникам от них транспорт в Додоново. Оказия вам по пути?
— В Додоново дядька живёт.
— Ещё. На гражданке за первое опоздание на работу минус двадцать процентов на три месяца. И надо включиться в движение о закреплении на одном производстве до конца четвёртой пятилетки. Баян ваш? — обратился служака к Ромке.
— Так точно. Мы, товарищ майор, вместе. Я к другу погостить. Сам-то я с берегов Ангары.
— Какое нынче для вас, джигиты, ключевое слово?
— Головокруженщина?
— Вы — офицеры армии-победительницы, привилегированный класс, а на сегодня — военнообязанные запаса первой категории. Лозунг момента: восстановить и превзойти в значительных размерах! Это слова Самого,— завитой улыбнулся, прикрывая плохие зубы ущербной кистью.— Голоженщина — скажут же.

     Тряская колея под армейским ЗИС-5 Восточного спецуправления то убегала на волю в поля, то вновь жалась к самому берегу Енисея. Кубовый (синий) катер шёл параллельным курсом с приметным пассажиром в белой шляпе. Равнинные угодья, предварявшие деревню Додоново, встречали красными брызгами калины сквозь бисер слепого дождя и торжествующей радугой, вознёсшейся на юго-востоке из района села Вознесенки, теряя цвет где-то над Большим Балчугом.
     Встряхивая спичками, дядя Ваня будто мерил свои владения, вышагивал по периметру подворья вдоль поленниц осиновых чурок и жёлтых цветов живой изгороди из дикого подсолнуха — топинамбура, сопровождаемый «дворянином» Дурко, с весьма подвижным хвостом. Пёс ластился к Вилору в благодарность за новое звучное имя — Цербер!
— Тётка городская, конечно, обидится, что ты, душа, к ней не заскочил. Ясли частные ей разрешили у себя в бараке. Сто рублей в неделю за одно дитя. Или в месяц? Да каки тутошние новости у крестьян! Паспортов у нас нет, пенсий тоже. Оргнабор последних работников в город забирает. Натурналог, а тут ещё и заём. Дуська с кумой выручают, беремя грибы сбирают. Также дёготь курю. Таким путём. Завтра вас на ваш берег доставлю, а сейчас нам наперво в баньку.
— Может, пусть сначала женщины моются?
— Ни в жисть. После баб какая-то склизь остаётся.

     Потянул совсем не осенний, ласковый ветерок загостившего лета, увлекая пепел летней печки и осыпая латунными листочками уличной берёзы горбыль навеса при стайке и Дуськину жареную картошку с укропом на широких тесинах дворового стола с пятнами ружейного масла. Куры по-свойски сигают через вытянутую негнущуюся ногу хозяина, кидаясь за брошенным окурком и долбя его сгоряча. К своему «табору» позвали постояльцев.
— Лев Лаврентьевич, а я Ирма. Какой праздник, Иван в квадрате?
     «Ну и парочка»,— подумал Вилор, сдвигаясь на лавке.
— День победы над Японией. Ничего, что я в кальсонах?
— Гости у меня. Племянник с товарищем. Герои, фронтовики! Вот я и говорю. У вас в Шиверах больше чем шестьдесят похоронок, да и у нас Загиб Петровичей,— стал считать негнущиеся пальцы, двинул рукой и смахнул хозяйскую деревянную ложку со стола.— Рук не хватит. Сосед ваш Тимоха, ведьмак, недавно откинулся. Загодя чуял и просил родню зарыть. Знаешь ли, где? На том смурном месте, где мы с тобой, юнцом, ещё до войны не чаяли встретить волков. И попотчевали согласованной восьмой картечью. Тогда ещё лес горел за Телью.
— По опычаю, если в зеркале не отражался, на могиле кол осиновый смельчаки впивали ночью,— с акцентом вступила Ирма, не снявшая с головы кубанку.
— Э! Так вы — немцы? — изобразил удивление племянник.— Твою дивизию мать!
— Эстонцы, переселенцы.
— Об этом, фрау, Лаврентия Львовича попроси, он тебе вобьёт,— дерзил захмелевший фронтовик, прикуривая от бензиновой зажигалки и пуская дым через одну ноздрю.
— Льва Лаврентича.
— Да один хрен.
— Сказывали, что опосля похорон к одной то ли вдове, то ли солдатке...
     Вилор не слушал охотно токующего во хмелю старшего брата матери. Вспомнилось, как однажды, когда отца уже не стало, с сестрой нашли на краю огорода магазинную пачку блестящих новеньких швейных иголок. Радостно принесли находку домой. Мать почему-то не обрадовалась, а, наоборот, переменилась в лице: «Немедленно выбросить! Дайте, я сама! Гузноблудец!»
     Иголки были разной длины и по количеству живших в доме.
     Однако, прохладно. Натягивая гимнастёрку, волшебно позванивающую медалями, поймал восхищённый взгляд репатриантки.
— Вы и правда куртуазный. А почему товарищ Сталин на этой медали смотрит в одну сторону, а на этой наоборот? Случайность или нюанс?
— Всё со смыслом. Эта за победу над Германией — смотрит налево, на запад. Эта за победу над Японией — смотрит направо, на восток. И пчёлы не садятся. А это видала? — прикрыл ладонью фосфоресцирующий циферблат «Olympic».— Гля, как светятся.
— Прелесть! А почему пчёлы не садятся?
— Потому что не липовые.
     Ромка вновь наполнил гранёные стаканы.
— Что-то я, наоборот, трезвею. Слушайте анекдот. Двое беседуют. Один говорит: что мы всё о делах да о делах? Давай поговорим о б... доступных женщинах. Давай. Как там твоя жена?
     Жёсткое лицо Ирмы плавили нежные вечерние сумерки.
— Ромуальд, вы тоже в опычаи не верите?
— В окопах неверующих не было.
— Вы музицируете только на гармошке? Люплю живую музыку.
     Роман щёлкнул выкидным немецким десантным ножом-стропорезом.
— Ещё и на патефоне.
— Ну, вы тут пока погуторьте о поэзии на юге Франции,— Вилор встал, накинул шинель.— А я прогуляюсь по улице. В темпе вальса.
     Удаляясь, слышал громкое за спиной:
— Вот ты — Лев Леопардыч, а я дёгтекур! И предки мои дегтяри, и фамилия моя Ванька Иванов!
— А я инкубаторский!
— С кем пришла, с тем и уйду.
     На фоне заката, перемешавшего чистые осенние краски дня, побурел дальний левый берег Енисея. Над ним, на невесомом, цвета нежно-пурпурной июльской чалмовидной саранки, хитоне сына титанов Гипериона и Фейи, устремившего золотую ладью на запад, левитируют силуэты шатровых наверший Барабановской Параскевы Пятницы. Бросил ей или реке, сняв фуражку:
— Ну, здравствуй.
— Добрый вечер,— молвила за спиной девушка. Чёрные кудряшки струились на ворот лыжного костюма, белая городская шляпка розовела на заходящем солнце.— И я любуюсь. Чудо, правда? Ей девяносто лет, без единого гвоздя,— и протянула театральный бинокль.— Хотите посмотреть? Вы тоже приезжий?
— Не. Я тутошний. Оптический прицел мне ни к чему, я пулю в полёте вижу. Сегодня из армии. Гвозди кованые. Брёвна с этого берега, с Кантата. Ничего особенного. Церкву свои плотники ставили. Черкашин, ещё, помнится, Черных, Айкановы, эээ… Минеевы, и прадед тож.
— Тогда понятно, буколическая местная экзотика для вас — привычная среда обитания. Скоро смените шинель на пейзанскую косоворотку…
— Чё-чё? С панталыку сбиваете. А вы, случайно, не с катера?
— Благодаря енисейскому «адмиралу» Назарову. Завтра туда плывём — говорят, есть какой-то подземный ход. Постояла бы ещё погода.
— Во! Так и мне на тот берег надо. А тайный лаз есть. Под рекой до этого берега, и выход вон в том сарае под видом погреба.
— Если не проспите, будете проводником-аборигеном, а меня считайте краеведом. Вилор? Владимир Ильич Ленин Октябрьская революция? Бывает же такое. А я Октябрина!
— Эквивалентно. Тогда, может, погутарим о романтической поэзии на юге Франции второй половины осьмнадцатого века? Али первой?
— Вы кого имеете в виду? Руже де Лиля или, может, Андре Шенье?
— Обоих. Я тут хочу до дядькиной дегтярни прогуляться. Вы как? Всё по дороге и малость лесом.
— Для леса я не готова,— вжав каблук в землю, покачала парусиновым носком.— «Кружева заблудшие, то там, то здесь порхая, порабощают алый цвет корсажа…»
— Отчаливаем во сколь? — сдвинул обшлаг шинели, демонстрируя мёртвое зеленоватое свечение.
— Какой жуткий свет. Утром в девять,— отвечала «золушка» студии актёрского мастерства при драмтеатре Пушкина, так и не решив, какому образу больше соответствует природный типаж незнакомца — героического былинного персонажа или падшего ангела. До фактуры фронтовика Васи Кульзбекова этому военному, конечно, далековато, но фронтовика Кешу Смоктуновича, выгнанного недавно режиссёром, он бы успешно заменил. Завтра вместо лыжных шаровар надо надеть фильдеперсовые чулки, но с утра будет холодно.— Нет, лучше в десять.
— За опоздание двадцать процентов?

     Над едва различимой под пульсирующими звёздами заболоченной поймой реки Кантат, у подножья Атамановского кряжа, звёзды метеорного роя Тауридов оставляли на осеннем небосводе секундные огненные автографы. Кто знает, не их ли собрат, найденный на земле куском оплавленного железа с никелевыми прожилками, служит гнётом для крышки капустной бочки в сыром погребе?
     В темноте иногда терял тропу, входя в водолюбивые травы по пояс. Спотыкаясь о корни, каким-то чутьём вновь находил, вспоминая: «Ты, душа, в тайге не сходи с тропы, пропадёшь. А по медвежьей стезе ни-ни. Это пара цепочек из ямок, а меж ними — как от мизинца до ногтя большого пальца. Лес бедлама не любит. Помнишь городских туристов с палаткой и шашлыками из медвежонка? И с гамаком! А ночью явилась медведица».
     Ветер шумно плутает в соснах, кусты швыряются листьями и каким-то крошевом. Полы шинели цепляют невидимые когти. Несколько раз останавливался, прислушиваясь. Позади топот? А где-то во мгле — надрывный стон трущихся стволов. Живого и повисшего на нём павшего дерева. Или вдруг гукнет паровоз. Откуда в тайге паровоз?
     Под пологом утреннего тумана, привязав хвост и опутав задние ноги, чтобы не опрокинула ведро, Евдокия доила своенравную пеструшку. Иван Иванович проснулся с улыбкой и пытался вспомнить, что такого смешного было вчера, кроме подаренного американского компаса с зеркальцем. Долго не мог связать в логическую цепочку наличие двух одинаковых дембельских чемоданов и пропажу топора.
     Вилора нашёл Цербер на поляне Кумирной сопки лежащим калачиком. Когда попытались поднять, оказалось, что пола коричнево-серой суконной шинели намертво прибита осиновым колом к заросшему сорной травой холмику через белый оттиск «Швейное объединение Чайка». В гранёном цилиндре нательного медальона вместо записки — махорка на одну затяжку и две спички.

     Три года спустя, в ноябре сорок девятого, в канун Дня благодарения, модифицированный бомбардировщик, поднявшийся с военной базы «Форт Уэйнрайт», что на Аляске, и барражировавший вдоль морской границы, принял с чужой территории шифрованную радиограмму: «Агент «Шило» подтверждает летние топогеодезические изыскания экспедиции Владимира Жукова в районе Атаманово, Куваршино, Шивера, Балчуг площадью до 200 квадратных километров и прибытие 20 августа в Додоново на пароходе «Мария Ульянова» до 800 военнослужащих строительного батальона подполковника Курносых из города Глазово. Вероятная цель — подготовительные работы по реализации атомного проекта, условно именуемого русскими “Теллур-120”».