Леонид ПОТЕХИН

Красноярск

     Много лет отдал районной журналистике. Автор трилогии о деревне Ольховке. Печатался в коллективных сборниках, «Новом Енисейском литераторе».

БАЛАХТИНСКИЕ РАССКАЗЫ

От автора

     Я ничего не придумал. Описанные события действительно происходили в довоенные и первые послевоенные годы в Балахтинском районе. Имена и фамилии подлинные.

Избач

     Это произошло в селе Еловка. Помнится, в году двадцать седьмом минувшего века.
     В бывшем купеческом доме открылась изба-читальня. Первым избачом стал демобилизованный красноармеец по фамилии Зданкеев. На столе он разложил газеты и журналы, на стене повесил портреты Ленина и Маркса. По утрам сельчане спешили в церковь, а вечером в читалку. Любопытно. Избач играл на двухрядке, девки плясали, парни дымили самосадом. Захаживали и пожилые.
     Однажды избач вдруг сжал гармонь и сказал:
— Будет беседа на просветительскую тему.
      И повёл странные, доселе неслыханные речи. Будто Бога нет, будто религию по невежеству придумали древние люди, будто человек произошёл от обезьяны. Мужики и бабы покинули читалку, не желая слушать скверные речи. Молодёжь посмеивалась:
— Хе-хе. Значит, моя прапрабабушка прыгала в Африке по деревьям.
     На другой день в читалку пришёл поп, отец Савелий. В полном облачении, на груди крест. Зданкеев проявил уважение — усадил попа за стол, придвинул газеты и журнальчик «Безбожник».
     Савелий погладил бороду, изрёк:
— Сын мой, ты осквернил уста свои непотребными речами.
     Избач не смутился:
— Я глаголил только истину.
— Твоя истина есть скверна.
— Отчего же, батюшка?
     И тут началось такое, что пером не описать. Люди на скамейках приумолкли, ушам своим не верят. За столом сидят двое: бородатый, всеми уважаемый человек и безусый юноша. Между ними разгорелся жаркий спор. Отец Савелий изрекал цитаты из Библии. Зданкеев, отвечая доводами исторического материализма, ставил попа в тупик. Диспут затянулся до полуночи.
     На следующий вечер поп снова переступил порог читалки, и спор между религиозным и научным мировоззрениями возобновился. Так продолжалось с неделю. Народу с каждым вечером прибывало. Даже дед Сидор не усидел дома. Когда говорил избач, он подбадривал:
— Так, паря, так. Всыпь этому попу, как я засыпаю овса своему мерину.
     Однажды утром в селе не раздался колокольный звон. На дверях церкви появился замок. Батюшка в мужицком одеянии предстал перед народом:
— Чего собрались? Я закрыл Храм. Религия есть опиум для народа.
     Отец Савелий сбрил бороду, поступил на государственную службу, став секретарём Веленского сельсовета.

Похороны

     Пётр Бесов пришёл к старшему брату. Кажется, по имени Григорий. Повздорили, чуть за грудки не схватились. Григорий заявил:
— Ты мне больше не брат. Ступай прочь с моего подворья.
     Обидно стало Петру от таких слов. Ладно, проверим, брат или не брат. Вернулся домой и заявляет своей супружнице Матрёне:
— Сей миг упаду и помру. Завтра похороны. Гроб, могила, поминки. Да не дрожи, как в лихорадке. Помру не взаправду, оживу когда надо.
     Упал у порога. Матрёна за дверь да на улицу:
— Ой, беда приключилась, Петро помер!
     Новость быстренько прокатилась по Еловке. Прибежал Григорий. Пётр лежит на лавке в переднем углу под образами. Дьячок гнусавит заупокойную. Бабьё собралось, платочки к глазам прикладывают. Брякнулся Григорий на колени перед усопшим:
— Ой, братец, Петруша, ушёл ты на тот свет с обидой на меня. Прости, родной, дурня. Случайно сорвалось с языка проклятое слово. Перед иконой Христа молю о прощении.
     Петру этого и надо было, но лежит, мускулом не дрогнет. Ага, братом родным называет, прощения просит. То ли ещё будет завтра.
     На другой день четверо мужиков на оглоблях понесли гроб на кладбище. Когда крышка стала опускаться, покойник выставил руки:
— Что вы делаете? Живого хороните?
     Народ бросился бежать. Пётр потопал с кладбища. На улице ни души. Собаки воют. Вошёл в свой дом. Пусто. Столы для поминок успели накрыть. Закуски, самогон. Честь по чести. Сел, налил стакан. Не успел выпить, как на пороге появился Григорий. В руке ременные вожжи. Говорит:
— Выдь из дома.
     Куда денешься? Вышел. Засвистели вожжи. Потемнел белый свет. Бывало, порол отец, да не так шибко, как старший брат. Невтерпёж стало, взмолился Пётр:
— Довольно, Гриша. Больше помирать не буду.

Ах вы, сени…

     Шла коллективизация. Вечером к Дмитрию Метёлкину заглянул сосед:
— Слышь, Михалыч, твоё хозяйство сельсоветчики подвели под раскулачивание.
     Хозяин хитровато усмехнулся:
— Они хуху не хохо?
— Не шуткуй, Михалыч. У тебя полный двор лошадей, молотилка, сенокосилка, конные грабли.
— А ты видел? Пусто на моём подворье.
     То была правда. Когда нагрянула комиссия по раскулачиванию, то во дворе увидели только сивую кобылу. Строго спросили:
— Куда девал лошадей?
     Дмитрий Михайлович невозмутимо ответил:
— Продал в Красноярске. Деньги пропил в кабаке.
— Где молотилка и сенокосилка?
     Метёлкин пожал плечами. Не мог же сказать, что технику заблаговременно упрятал в тайге.
     Вошли в дом. Увидели швейную машинку. Оказалась неисправной. На стене висит балалайка.
— Опишем музыкальный инструмент. Передадим в читалку.
     Один из сельсоветчиков ударил по струнам, стал подпевать:

Ах вы, сени мои, сени,
Сени новые мои…

Чудо

     На полях убирали хлеба. На токах татакали веялки и сортировки. Колхозники возмущались:
— Отправляем воз за возом. Закрома государства бездонные. Когда же для себя?
     В деревне Ключи произошло чудо. Незнамо откуда, неведомо куда по речке плыла икона. Выловила бабка Степанида. Обтёрла, высушила. А та по-прежнему мокрая. Пригляделась: батюшки-матушки — икона плачет! Из глаз по ланитам текут слезинки. О чём ты, пресвятая дева Мария?
     Умудрилась старуха истолковать знамение. Икона предсказывает голод, мор людей и скотины. Страшная новость достигла тока. Бабы прекратили работу, заявили:
— Не будем готовить очередной обоз. Зерно раздадим по трудодням.
      Уполномоченный Саксин возмутился:
— Бунтовать… Да я вас…
     Не успел. Бабы, вооружённые лопатами, выдворили его с тока. К ним присоединились доярки и свинарки. Мужики хотели их образумить — куда там… Бабий бунт — что весеннее половодье. Тут нужен эскадрон будёновцев. Масла в огонь подлила Степанида:
— Икона повелевает сатану предать огню.
     Саксина схватили и затолкали в амбар.
     Огляделся он: под ногами какие-то железяки. В углу подвешена овечья туша. Кто-то припрятал про запас. Запахло дымом. Эге, его хотят поджарить. Саксин схватил железяку, вывернул половицу. Проделал лаз, выбрался наружу и кувыркнулся под крутой берег речки. Амбар запылал. Когда остались головешки, бабы загалдели:
— Сгинул уполномоченный. Вон из пекла торчат его кости. Теперь зерно развезём по своим сусекам.
     Позади раздался голос:
— Как бы не так. Большевики в воде не тонут и в огне не горят.
     Обернулись. Перед ними Саксин. Живой и невредимый. Вот так чудо. Похлеще, чем икона бабки Степаниды.
     Уполномоченный приказывает:
— Марш на ток. Готовьте обоз для отправки государству. Вам — что останется. Проживёте на редьке с квасом.

Винтовка

     В деревне Трясучая Николай Зыков повздорил с председателем сельсовета. Назвал того боровом нечёсаным.
     В глухую полночь кто-то перескочил через изгородь, что-то спрятал под кучей навоза. Утром нагрянула милиция:
— Где оружие?
     Зыков удивился:
— Какое?
— Винтовка, револьвер, может — пулемёт.
— Да вы что? У меня нету даже охотничьего ружья.
     Провели обыск. Под кучей навоза обнаружили винтовку. Председатель сельсовета торжествовал:
— В кого стрелять собрался? Тут заговор против советской власти.
     На Николая надели наручники. Был суд. Мужик на десять лет угодил в лагерь. На Колыму.
     Так-то, не болтай лишнего на должностное лицо.

Мешок овса

     По дороге в Даурск, на пункт «Заготзерно», движется обоз. Колхоз «Культура» исполняет святую сталинскую заповедь: первый обмолоченный хлеб — государству. Восемнадцать подвод. Над дугой передней развевается красный флаг. Подводы нагружены мешками с зерном. Возле телег шагают шесть мужиков. Пощёлкивают кнуты. Осеннее солнце на закате. Показались избы деревни. Ночёвка. За ужином выпили две бутылки самогона, полученные в обмен за мешок овса. Крепок первач. Выпили с удовольствием.
     На хлебоприёмном пункте обошлось благополучно. Вернулись в колхоз. Стали снова готовиться в путь-дорогу. Не пришлось. Кто-то проболтался про мешок овса. Может, из деревни, где ночевали. Но просигналили куда надо. Сели мужики на скамью подсудимых. Сели рядышком. Все шестеро. Судья пришпандорил каждому по десять лет лагерей. Шестьдесят годочков за один мешок овсишка. Да-а, суровые были сталинские законы. Не замай колхозные зёрнышки.
     Где-то на далёком лесоповале появилось ещё шесть топоров. Колхоз лишился шестерых тружеников. Шесть семей на десять лет остались без кормильцев. О-хо-хо…

Ангел

     В деревне Большие Сыры тоже было чудо. В избе Марьи Метёлкиной объявился ангел.
     Собрались старушки. Хозяйка рассказывает:
— Подоила энто я корову. Вошла в избу и обмерла. Ведёрко из руки выронила. Вижу: в окне ангел обрисовался. Без одеяния.
     Одна старушка усомнилась:
— Можа, просто видение было?
     Марья горячо запротестовала:
— Не сумлевайся, кума. Наяву было. Как сейчас вижу юного ангела. Следы от босых ног на завалинке остались.
     Другая старушка покачала головой:
— Ангелы с неба прилетают и улетают. На земле следов не оставляют.
     Замечания остались без внимания. Стали гадать: к чему бы пришествие ангела? Старушки перекрестились и запели молитву.
     В это время в соседний двор прибежал подросток лет пятнадцати. Стал тормошить дружка:
— Вставай, Костя. Дрыхнешь, а в деревне такое творится… такое…
     Костя очнулся, открыл глаза:
— Пожар, что ли?
— А ты послушай.
— Не глухой, слышу. Покойника, что ли, отпевают? Кто умер?
— Все живые. У тётки Марьи ангел объявился.
     Костя вытаращил глаза и вдруг захохотал:
— Так это же я — тот ангел.
— Как ты?
— Да вот так. Надоело подглядывать за девками. Чего бы ещё натворить, думаю. Уже светало. Смотрю, тётка Марья с подойником затопала в коровник. Скинул штаны и рубаху — и скок на завалинку. Выпятился в окне в чём мать родила. А Марья увидела и брякнулась на колени. Крестится, чего-то бормочет.
     Теперь хохотали оба приятеля. А из соседней избы доносилось песнопение. Во славу ангела.

Сам себя высек

     В клубе отмечали какую-то годовщину какого-то советского праздника. Был доклад, концерт самодеятельности и танцы.
     Первый секретарь райкома Федосеев раздухарился. Выпивка за кулисами с избранными лицами вскружила голову.
— Шире круг! Плясать буду! Гармонист, давай нашу, сибирскую подгорную!
     Глава районной партийной организации лихо откаблучивал и выкидывал коленца, швырял матерными частушками, лапал девок. Когда прошёл хмель, помчался в райком. Стал звонить членам бюро:
— Внеочередное партийное заседание.
     Что случилось? Совсем вроде бы недавно, полгода назад, в районе разоблачили группировку врагов партии и советской власти. Местное НКВД усердно исполнило указание свыше. Председатель райисполкома, редактор газеты, несколько председателей колхозов, бригадиров и заведующих фермами оказались на Таймыре и теперь толкают тачки в норильских рудниках.
     Спешат в райком члены бюро. Неужто снова? Чья теперь очередь? Давай, секретарь, выкладывай, не томи душу. И секретарь выложил:
— За безобразное поведение в общественном месте коммунисту Федосееву объявить строгий выговор с занесением в личное дело.
      Только и всего? А они-то думали… Все облегчённо вздохнули. Пронесло. Проголосовали, записали в протокол. Разбежались досыпать остаток ночи. Словно гора с плеч свалилась.

Бухгалтер

     Управляющий районной конторой «Заготскот» оторвался от бумаг и поднял голову. Перед столом стоял мужик. Спросил:
— Чего надо?
     Мужик шмыгнул носом:
— На работу примете?
— Ты кто?
— Бухгалтер.
— Дорогой, тебя-то мне и надо. Сбежал мой бухгалтер. Садись за его стол.
— Но я…
— Никаких «но». Приступай к исполнению своих служебных обязанностей.
     Мужик сел за стол, вынул папку, полистал и говорит:
— Начальник, я ни хрена не понимаю в этих талмудах. У меня всего четыре класса начальной школы. Ты не изволил посмотреть мои документы. Бухгалтер — это такая у меня фамилия. Я хотел поступить работать на скотный двор.
     Долго потом зубоскалили в адрес начальника:
— Ну как там твой Бухгалтер? Разобрался, что такое сальдо-бульдо?

Полушубок

     Председатель райисполкома вызвал конюха Петра Бесова. Того самого, что хоронили в Еловке. Приказал:
— Запрягай в кошеву Руслана. Поедем в Тюлькову.
      Конюх нерешительно потоптался:
— Дак мороз под тридцать.
— Беда невелика.
— Кому как. Вы в шубе, я в фуфайке.
     Действительно, мужик был одет в старую телогрейку.
     Бесов продолжал:
— В потребсоюз привезли полушубки. Черканите записку.
     Председатель черканул. Конюх, довольный и гордый, воссел на облучок в новом полушубке. Прошло столько то-времени. Председатель снова вызывает конюха:
— Поедем в зерносовхоз.
     Бесов немного потоптался:
— Дорога дальняя, а мороз под сорок.
— Надень полушубок.
— Дык оный уже на других плечах.
— Пропил?
— Виноват. Так точно — пропил.
     Следовало бы выгнать пьяницу, взять непьющего. Да где взять такового? К тому же Бесов, несмотря на запои, исправно исполнял свою службу. Вздохнул председатель, обмакнул перо в чернила. На календаре декабрь, до конца зимы далеко. Сколько ещё ему придётся черкать таких записок? О том даже самому Богу неведомо.

На крыше

     Жил в Балахте Витя. Фамилию не помню. Дурак не дурак — так, серединка на половинку. Ошивался возле столовой. За тарелку супа колол дрова. Доставлял продукты. Состоял дармовым работником. В марте, когда началась оттепель, зав. столовой Каспоровис вручил Вите лопату:
— Полезай на крышу, убери снег.
     Повара и посетители слышали, как на крыше грохотала лопата. Обрушивались глыбы снега. Потом наступила тишина. И вдруг из топки клубами повалил дым. Каспоровис пулемётной пулей выскочил вон. Взглянул на крышу и ахнул. Витя сидит на трубе, спокойно прикуривает. Зав. столовой завопил:
— Слазь с трубы, так твою растак.
     Витя в ответ:
— Погрею задницу и слезу.
     Тут оказался милиционер. Гаркнул на всю ивановскую:
— Такой-сякой, освободи дымоход!
     Сверху ответ:
— Не пужай наганом. Он у тебя не заряженный. А что, я ведь не дурак. Погреюсь и слезу.
     Столовую закрыли на два дня. Мыли, скоблили, белили. Витя в бочке подвозил воду, вёдрами выносил помои. А что? Он ведь не дурак.

Фуфайка

     Широки поля Балахтинского зерносовхоза. Имеется сортоучасток. Трудится здесь агроном Нечаев. Пытается вывести сорт пшеницы урожайностью по сто центнеров с гектара. Ранней весной и осенью ходит в фуфайке. Зимой тоже в ней. Семья большая. На приличную одежду зарплаты не хватает. Счастье привалило агроному. По облигации займа выиграл пятьдесят тысяч рублей. Обновки бы купить для себя и семьи. Но нет, денежки положил на сберкнижку. Скрягой оказался, каких сто лет не бывало на земном шаре.
     Райком созывал какое-то совещание. Прибыл и Нечаев. Разделся, повесил фуфайку, положил в карман номерок. Не заметил, как некоторые люди посмотрели на него и о чём-то пошушукались. Кончилось совещание. Люди оделись и разбежались. Один Нечаев топчется у вешалки. Исчезла его фуфайка. На том же самом месте висит новое пальто. Воротник каракулевый. Рядом оказался председатель райпотребсоюза Шеляков. Усмехается:
— Чего топчешься? Одевай пальто.
— Как можно? Оно не моё.
— Для тебя повесили. Вместо фуфайки. В кармане чек лежит. Завтра рассчитаешься.
     Догадался Нечаев, что над ним совершили коварную шутку. Скрепя сердце снял со сберкнижки восемьсот двадцать один рубль. А фуфайку он всё-таки обнаружил в одном из закутков. Далеко её не выбросили. И прихватил с собой. Пригодится.

На пастбище

     Во все колхозы поступило строгое указание райкома: «Организовать ночную пастьбу дойного стада». Председатель колхоза «Строитель» Малахов тяжело вздохнул. Везде око райкома. Помахал бумажкой перед носом зав фермой:
— Исполняй.
     Тот простёр указующий перст на пастухов:
— Гоните коров в ночное.
     Пастух Бобров почесал за правым ухом:
— В темноте не уследим. Разбегутся бурёнки.
     Пастух Воробьёв почесал за левым ухом:
— Не разбегутся. Мы на траву соль посыплем.
     Так и сделали. Рассыпали по пастбищу мешок соли. Развели костёр, испекли картошку. Коровы сгруппировались, лижут траву, копытят землю. Ни одна не отбилась от стада.
     Пастухи распили поллитровку за успешное исполнение райкомовских указаний. Захрапели под шелест берёзовой листвы. Благо, июньская ночь была тёплая.
     Утром Малахов с нетерпением ждал зав. фермой. Придёт, доложит о высоком утреннем надое. Он снимет трубку телефона, доложит в райком об успешной ночной пастьбе. Боброву и Воробьёву объявит благодарность за самоотверженный труд.
     Зав. фермой доложил:
— Сегодня утром надой уменьшился вдвое.
     У Малахова отвисла челюсть.

Сукин сын

     В Большесырский прибежала жена Фёдора Шухина. Возбуждённая, растрёпанная.
— Федька раздурелся, спасу нет. Кулаками размахивает.
     Чаусов, председатель сельсовета, любитель улаживать семейные конфликты, тут же помчался урезонить обормота. Но вскоре вернулся, ворвался, как порыв ветра. Лицом бледный, в глазах помутнение, чем-то перепуган. Папку хлопнул о стол. Из графина наполнил стакан. Зубы брякают о стекло. Выпил воду, шмякнулся на стул.
— Фу, едва живой остался.
     Секретарь сельсовета участливо спросил:
— Что с вами, Павел Ильич?
     Председатель перевёл дух:
— Федька, подлец, чуть не застрелил меня. В сенях встретил. Наставил на меня двустволку, кричит: «Куда прёшь? Застрелю!» Ну, я и… не помню, как доехал до сельсовета. До сих пор коленки дрожат.
     При встрече с Фёдором секретарь упрекнул:
— Председателя-то кондрашка хватила, фельдшерицу вызывали. Чего ружьём размахивался?
      Шухин удивился:
— Каким? У меня нет ружья.
— А двустволка? Павел Ильич говорит…
      Фёдор хохотнул:
— Под руку ломик подвернулся. Ткнул им в его пузо. Ломиком тем, что на ночь сенную дверь подпираем.
     Ну и сукин сын этот Федька. Перепугал руководителя местной власти. Каков шутник, а?

Колесо

     Председатель райисполкома возвращался из поездки по колхозам. Легковая машина нагнала подводу, нагруженную мешками. Председатель открыл дверцу:
— Далеко ли держите путь?
     Два мужика коротко ответили:
— На мельницу, начальник.
— Мелкого вам помола.
— Спасибо, начальник.
     Только в своём кабинете председатель сообразил, что мужики провели его, как вороного на мякине. Позвонил в милицию:
— По огурской дороге движется подвода с ворованным зерном. Немедленно задержите.
     Со двора милиции выскочил грузовичок. Наряд во главе с начальником Сипкиным спешит задержать расхитителей. Подводу по дороге не встретили. Возле моста через овраг стоит порожняя телега. Рядом валяется сломанное колесо. Один милиционер кричит:
— Вижу мужиков под мостом в овраге.
     Сипкин распорядился:
— Достать.
     Но как? Овраг глубокий, берега крутые. Нужна верёвка. Покатили всей командой за верёвкой. Вернулись. Мешки и телега исчезли. Осталось в канаве сломанное колесо. Закинули в кузов единственную улику. С того дня стали искать телегу с новым колесом. Таковые попадались редко. Останавливали, примеряли сломанное колесо. Всякий раз не подходило. Обратились к мастеру Трохалёву. Показали колесо, спросили:
— Твоя работа?
     Трохалёв ответил:
— Моя. Мастер всегда знает своё изделие.
— Кому продал?
— Разве всех покупателей упомнишь?
     Не успокоились. Остановили очередную телегу. Опять неудача. Поиски вели до самого снегопада. Потом колесо сожгли в топке. Телега с мешками исчезла бесследно. Два мужика оказались проворнее районной милиции.

Сохатые

     Шестаков сидел в глубоком раздумье. Пришёл сосед.
— Чего голову повесил?
— Думаю, как поступить: корову продать или сесть в тюряху? Повестка от прокурора пришла.
— Про сохатого пронюхали?
— Про него. Кто-то из деревенских капнул.
     Закурили. Сосед проговорил:
— Ставь бутылку. Отведу беду. Корова по-прежнему будет давать молоко ребятишкам. Сам будешь спать с Ириной на перине. Слушай…

     Шестаков без робости зашёл в кабинет прокурора. Снял шапку, поклонился:
— Здрасьте вам.
     Хабардин обрушил на мужика гневные слова:
— Как посмел поднять ружьё на запретного зверя? Сохатый находится под защитой государства. Ты есть нарушитель закона. А потому упеку тебя на тюремные нары. Одно у тебя спасение: ступай в банк и заплати десять тысяч рублей штрафу.
     Шестаков покорно выслушал грозные слова. Потом повернулся и широко раскрыл дверь. В приёмной сидят три посетителя, секретарь шлёпает на машинке. Шестаков задержался у порога и громко произнёс:
— Вы, товарищ Хабардин, тоже ступайте в банк, заплатите двадцать тысяч. Вы лично в парновском бору застрелили двух сохатых.
     Прокурор выскочил, словно ему в задницу вонзили дюжину иголок. Захлопнул дверь, прошипел:
— Откуда прознал?
      Шестаков усмехнулся:
— О том вся деревня гутарит.
     Хабардин достал бутылку, наполнил полстакана, выпил. Затем набуровил полный стакан, подвинул мужику:
— Пей.
     Мужик облизнулся:
— От угощения не откажусь.
     Выпил, вытер рот рукавом.
     Прокурор процедил:
— Отправляйся в свою Куропатову и держи язык за зубами.
— Понятно. Значит, сохатина не жарится на сковороде. Значит, сохатые, живые и здоровые, привольно разгуливают в сосновом бору.
— Именно так.
     Мужик нахлобучил шапку и был таков. Спасибо соседу Степану Петровичу. За такую науку стоит поставить ещё пару бутылок. Не жалко. Самогон струится в своей бане.

Партбилет на стол

     Секретарь райкома тяжёлой поступью расхаживает по кабинету. У стола примостился начальник «Заготзерна». У двери застыл председатель колхоза «Верный путь». Секретарь остановился напротив:
— Сколько?
     Председатель промямлил:
— Двести центнеров.
— Партбилет при себе?
     Председатель коснулся нагрудного кармана. Тут драгоценный документ. Расстаться с ним равносильно лишиться должности. Более твёрдо проговорил:
— Триста.
      Владыкин повернулся к Титову:
— Выписывай восемьсот. Наскребёт.
     Председатель дрожащей рукой принял квитанцию и исчез за дверью. В коридоре толпились десятка полтора председателей колхозов. Спросили у вылетевшего из кабинета:
— Как там? Сильно сердитый?
     Тот отмахнулся.
     Следующим предстал перед очами секретаря председатель колхоза «Старатель». Ушам не поверил, услышав:
— Этому записывай тысячу центнеров.
     Взмолился:
— Иван Антонович, помилуйте. Остались только семена.
     Владыкин неумолим:
— Сдавай семена.
— А как же весной?
— Получишь ссуду.
     Появляется председатель колхоза «Культура». Сразу решительно заявляет:
— Пусто на складах. На току ни единого зёрнышка.
     Владыкин усмехнулся:
— Врёшь. Знаю вашего брата. Небось припрятал тысячу центнеров? Отвезёшь в «Заготзерно».
— Но товарищ секретарь…
— Партбилет не забыл дома?
     Председатель прикусил язык и с квитанцией оказался за дверью. А в кабинете уже председатель колхоза «Красный восток». Клянётся и божится, что нечего выдавать на трудодни. Владыкин сурово хмурится:
— Ишь ты, о трудоднях заботу проявляет. Значит, тебе не дорога честь района? Партбилет в кармане?
     Напоминание о партбилете действовало на председателей как заклинание волшебника. Покорно сгибалась спина: «Будет исполнено».
     Но на председателя колхоза «Красная звезда» не подействовала проверенная угроза. Упёрся и стоял на своём:
— Колхоз выполнил и перевыполнил все задания по хлебосдаче. В амбарах гуляют ветерки. Даже мышам на кормёжку не осталось не единого зёрнышка.
     Но секретарь неумолим, повернулся к начальнику «Заготзерна»:
— Выписывай полторы тысячи центнеров под урожай будущего года.
     Тут заартачился Титов:
— Не буду выписывать такой документ.
     Владыкин рявкнул:
— Партбилет на стол.
     Через мгновение вместо партбилета появилась квитанция. Ещё не вспахано поле, не произведён посев, а колхоз «Красная звезда» выскочил в передовики. Подобные квитанции вручили ещё нескольким председателям. Неважно, что квитанции фиктивные, что где-то колхозники не получат зерна на трудодни, что колхозы останутся без семян, что… зато спасена честь района. Знай балахтинцев!
     Владыкин по телефону докладывает в крайком о том, что колхозники района, воодушевлённые решениями партийного съезда, проявляют огромный патриотизм, о том, как в «Заготзерно» прибывают колонны автомашин и конных повозок, о том…
     Тревожно гудят телефонные провода. До сей поры им не приходилось передавать такой поток лжи и обмана.