Раиса САКОВА

Красноярск

И СМЕХ, И СЛЁЗЫ, И ЛЮБОВЬ

     "На голубых хребтах Саян голос пел чудную песню-улигер, а певец, тунгус, услышал её и поведал миру". В этой легенде выражено всё: и небесное, божественное происхождение улигера, и небесное, божественное происхождение певческого Дара. Слово - начало и венец эвенкийской культуры. Народ, не имевший письменности, воплотил себя в песне. Этикетное поведение эвенка определялось Словом. Песня здесь становилась Судьбой. Девушка, вступившая в брачный возраст, должна была на перекрёстке троп петь о себе, о достоинствах отца-матери, о своём умении рукодельничать… Трогательный в своей чистоте обычай. Песня юной девочки в своей целомудренности была равна природе, её окружавшей. Ведь и птица в свой час любви токует…
     Умение слагать песню - это не только личная талантливость, но и единственно возможный способ общественного диалога*. Кочевник-эвенк был вечным странником, оттого в песне передать песню - это был обычай, исключавший случайность, с непреложностью закона Слово передавалось из уст в уста, с уха на ухо. Этикет предписывал в "песне о песне" описать и автора песни. Это обычай всех кочевых народов мира. Эвенкийская культура в этом случае - не только эвенкийская, но общечеловеческая. Подчас описание обстоятельств, породивших песню, по значимости было равным самой песне.
     Согласно известной мудрости, венец жизни может оправдать всю жизнь человека. Великий рапсод малого народа подтвердил это. Николай Гермогенович Трофимов (1915-1971) был из эвенкийского рода Бута, упоминаемого в письменных источниках XVII века. Когда Н. Трофимову шёл десятый год, он впервые услышал нимнгакан (главный эпический жанр), а в 13 лет пел его родителям и родственникам, с которыми в это время кочевал и охотился. Его последнее кочевье - Божья тайна. Он был пастухом в оленеводческой бригаде. В северную метель, в беспамятстве, на оленьей упряжке примчался в больницу посёлка Кутана и, не приходя в сознание, почил, а в вещмешке было найдено только одно - рукопись сказания "Храбрый Содани-богатырь", с адресом научно-исследовательского института Якутска. В последнем жесте Н. Г. Трофимова явлена вся святая простота эвенка. Случилось надмирное: эвенкийский певец, не знавший творчества А. А. Ахматовой, воплотил её сюжет - "мёртвым лечь ради Слова".
     Слово для эвенка было силой сакральной. Это ясно понималось поэтом Алитетом Немтушкиным, в поэтическом творчестве которого впервые было явлено слово художественное.
     Выбор было осознанным:

В краю, где родился я,-
Лебеди белых туманов.
Как ягоды, звёзды
В ладонь мне падают зреть.
Родись я чуть раньше,
Наверно, бы стал я шаманом,
Заставил бы бубен Над чьей-то могилой греметь…
Я плакал бы кровью

Священной птицы - гагары,
Летящие стрелы и копья
Бесстрашно глотал…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я не знаю, на радость ли, на беду
Из эвенков первым задумал я
Разводить костры на бумажном льду,
Чтобы песни, как искры, пронзали тьму…

     Расул Гамзатов в романе "Мой Дагестан" заметил: "Мы малый народ, поэтому должны быть великим народом". Эта фраза была и на устах А. Н. Немтушкина. Под "величием" понималось только одно - мера ответственности поэта за судьбу и жизнь своего народа.
     А. Н. Немтушкин - автор более 30-ти книг на русском и эвенкийском языке. Он был Первым. Александр Веселовский, размышляя о поэтике книг, могущих быть в составе мировой литературы, главным критерием выдвигает воплощение в тексте исторического бытия нации. Вся мера бытия эвенка во всей полноте стала со-бытием произведений А. Немтушкина. Он был Единственным. Оттого книги его - "энциклопедия" эвенкийской жизни. И здесь Пушкин: от "дикого тунгуса" до "энциклопедичности" и Арины Родионовны.
     Вообще образ бабушки - это единый вздох русской и эвенкийской литературы.
     В первое же лето семейной жизни юная невестка Огдо обновила "…своими родовыми узорами суконные зипуны, летние унты. Всеми цветами радуги засияла одежда мужчин.
- Э, какая у тебя красивая душа,- хвалили её старики.
     И верно: в умелых руках - душа человека".
     Известное выражение Достоевского о спасительной красоте - это о красоте души бабушки Эки. Жизненный путь её - это лестница, восходящая к Небу: "Огдо-Эки одну за другой получила бумажки. Страшные, как выстрел в сердце. Упала как неживая. Долго лежала молча. И потом возглас, вся душа её в этом крике: "Зачем ты ушёл в Нижний мир раньше меня? Солнышко моё, зачем ты закатилось так рано?"
     Осиротевший внук, осиротевшая бабушка - они друг для друга были всем. Великой была душа Эки: она внуку не только плач о погибшем сыне передала, но и песню его. "В последний день отъезда на фронт Кинкэ взял в руки пэнггивукэн, зажал во рту металлический язычок инструмента. И вдруг печально загоготали гуси, заплакали лебеди и журавли, тревожно прошелестел ветер, а потом снова душу опалил плач лебедей… Кинкэ играл песню "Прощание птиц с Родиной". По сути, с Родиной он попрощался сам. И заключает этот эпизод Алитет Немтушкин так: "И не изо рта Кинкэ, а словно с вышины, с Неба доносились щемящие душу звуки".
     Вот она, эпическая ситуация улигера: голос, поющий чудесную песню, на вершинах Саянских хребтов… А плакала Эки всегда незаметно - внук не должен в слезах расти. Последний аргиш бабушка предприняла тоже ради него, внука. "Скорчившись, она сидела на тропе, за спиной поняга с двумя зайчишками, рядом - посох, и чуть в стороне - сухостоина. Её бабушка несла для костра". Спасая внука от голода, она, как Николай Гермогенович Трофимов, спасала Слово эвенкийское.
     Повесть "Мне снятся небесные олени" - это последний поклон ушедшей бабушке Эки, погибшему отцу Кинкэ, рано умершей матери… Эмоционально-духовный смысл повестей как В. П. Астафьева, так и А. Н. Немтушкина один - Бабушка.
     Мне нравится эвенкийская пословица: чем меньше человек, тем больше он счастлив. Всякая пословица - философский концепт, а особенно эта. Уменьшение своего эго - путь к счастью. Только маленькое Я, по интуиции эвенка, способно любить мир ради него самого, а ближнего любить ради самого ближнего. Отсюда уж совсем рядом мысль о блаженстве нищего. Но это духовное утешение не было найдено. Этнос оказался в духовной пустоте, что во всей полноте трагедии описал А. Немтушкин. Машу называли Дылачан, Солнышко ("Метки на оленьем ухе"). Прозвище подходило к ней, личико у неё действительно было кругленькое, как солнышко. С радостью мамино Солнышко поехала в школу, но запах интерната, скопление детей (и вправду, как муравьи), а главное, воспитательница, для которой Маша - дикий тунгусёнок, Машина одежда, расшитая старшей матерью,- вшивое барахло, ошеломили ребёнка. Глаза закрылись, не понимая происходящего. Маша говорила себе: "Уеду в тайгу, к маме с папой, там буду видеть". Старик-шаман Харолькин и вправду глаза вылечил, но спасти девочку от новой жизни Духи шамана не в силах. Соблазн приняла за чувства, и опять - темнота. Маленький рыженький сын Юрка, пьяненький сожитель Серёга и веселящая вода. Мамино Солнышко… Самое страшное - осознанный выбор Маши: налила бормотухи и в клочья разорвала письмо, приглашающее на операцию. Здесь нет места высокой трагедии ("Мира вашего не приемлю"), здесь иное - пенсия по инвалидности, льготы, веселящая вода…
     Эвенкийский мир был рукотворен. "Эки с детства умела держать в руках иглу, скребок для выделки кожи, а коли нужно, брала и топор, и ружьё, шила унты, зипуны, драла бересту для посуды, для летнего чума". Исчезла надобность в рукоделии - стала исчезать нация. Горестные "метки на оленьем ухе": всю войну прошёл - сгорел от спирта; пьяненькая мать забыла о грудной дочке, вспомнила, когда у той слёзки стали ледышками; матери с радостью стали отдавать детей в интернат…

- Ну какой ты охотник? - ветер вздохнёт.
- Ну какой ты эвенк? - упрекнёт тайга.

     Творчество Алитета Немтушкина - это самосознание эвенкийского народа. Одновременно - это личный аргиш поэта.
     В нём и тоска об исконном, родовом:

И удача охотников ждёт.
Древний труд их нелёгок, я знаю,
И не сказочный путь предстоит.
Отчего же завидую им
И душа вслед за ними летит?
Я тропу себе выбрал другую.
Спотыкаюсь, но всё же иду…
Что с тоскою гляжу на тайгу я?
Что забыл там? Чего ещё жду?

И вечная вина интеллигента перед своим народом:

Ты любишь оленей, ты знаешь всегда
Отлично, в чём суть их повадок.
Ты даже средь голого льда без труда
Им ягель найдёшь, если надо.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но в русский язык, как в далёкий маршрут, Идёшь наподобье слепого,
Ты держишь бумагу в руках. Ты смущён
Неясной её немотою…
И кажется мне, будто я, Колокон,
В ответе за всё пред тобою…

     В этом стихотворении едва заметная интонация виноватости во всём творчестве становится линией постоянной. Возможно, источник этой виноватости - в прозорливом видении эсхатологической гибели эвенков и невозможности помочь. "Роды, кочевавшие по ближним речкам и озёрам,- Мукто, Лапуко, Момоли, Кордуи, Панкагиры, Хукочары, Курматовы… Где вы? Ребятишки в интернатах забыли таёжную жизнь, беличий след от соболиного не могут отличить, стали совсем какими-то другими людьми. Кончились эвенки…"
     "Эвенки уходят", но остаются книги А. Н. Немтушкина.

____________________________________________
*Именно такая история была поведана казахским поэтом Олжасом Сулейменовым:
"Смет украл красивую молодую жену акына Азербая. Их догнали. Азербай должен был решать их судьбу. Смет тихо пел последние слова:

…Что не избегал любой работы,
засыпал голодным - не жалею.
Что делился с добрым полной чашей,
а с недобрым - чаще, не жалею.
Что утрами умывался сажей,
а ночами - снегом, не жалею.
Говорят, что счастье мчит оленем,
не догнать на чалом - не жалею.
Об одном я только пожалею -
что судьбу не повторить сначала.
Об одном я только пожалею -
что уйду, как ветерок по лицам,
что уже ничем не заболею,
что уже тоске не повториться.
Об одном я только пожалею,
сном последним в травах засыпая,-
что не знал я никого милее
женщины поэта Азербая…

     Он пропел это одним дыханием, не напрягаясь и не торопясь. Днём он был некрасив, его образу не хватало голоса. Резко отошёл полог юрты, вышел маленький седой Азербай.
- Пусть уходят с миром. Слушайте все! Мужчина Смет опозорил меня. Но певец Смет продолжит славу Азербая". (Олжас Сулейменов. Определение берега. Алма-Ата, Жазуши, 1976, с. 255.)

Об авторе:

     Раиса Терентьевна САКОВА родилась и выросла в хакасском селе Карагай Таштыпского района Хакасской автономной области. После окончания школы училась в Абаканском пединституте. Работала в областной газете "Ленинский путь". Потом была аспирантура Литературного института имени А. М. Горького в Москве и активное участие в культурной жизни Красноярска и края. Была участником совещаний молодых писателей. Увлечённо, с интересом писала об авторах национальных окраин и известных писателях Красноярска. Сейчас - доцент Красноярского государственного университета, кандидат филологических наук, читает "Теорию литературы" и ведёт курс "Литература народов Сибири". Печаталась в литературных журналах Сибири. Автор публикаций "О фольклорном происхождении хакасской литературы", "После сказки", "Миф как реальность, реальность как миф", "Сердитые молодые люди", "Фольклор и литература народов Сибири" и др. Член Союза писателей России.