Диана КАН,

поэтесса, член Союза писателей России
Новокуйбышевск Самарской области

«ГОРИТ ОСИНА ИЗНУТРИ...»

О самарском поэте Владилене Кожемякине

     «Нет ничего на свете сильнее и бессильнее слова...» В правильности второй части этого высказывания И. С. Тургенева, касаемо бессильности литературного слова, нам сегодня приходится с прискорбием убеждаться часто. После отмены многажды проклятой пишущей братией цензуры значимость печатного слова упала донельзя. Оно понятно, цензура-дура много кровушки попила из русских писателей. Однако признаем: вся великая русская литература создана во времена господства жесточайшей цензуры — будь то самодержавно-имперская или советская её разновидность. Воистину, Россия — страна парадоксов! Вопреки и благодаря цензуре отечественная словесность не только обрела навык богатейшего эзопова языка, не только стала воплощением художественности и образности, но и сделалась властительницей дум не одного поколения людей. Вот об этом-то, о силе литературного слова и хотелось бы рассказать сегодня — причём не абстрактно, а на конкретном примере трагической судьбы талантливейшего русского самарского поэта Владилена Кожемякина. В 2011 году Владилену Ивановичу исполнилось бы 80 лет, если бы яркая его жизнь трагически не оборвалась осенью 1984 года, мистически совпав с долгожданным писательским новосельем: Самарской писательской организации, до того ютившейся где придётся, был наконец-то выделен для работы старинный особняк в историческом центре Самары. Для этого тогдашние областные власти переселили из особняка в отдельные квартиры порядка десяти с лишним самарских семей, а сам особняк был полностью переоборудован для писателей...

Жизнь не отказала нам, ребята,
в воздухе, и солнце, и воде —
все мы от рождения богаты,
и над каждым домом по звезде.
Ничего, что вышел нынче рано
звёздный сторож — чёрт его дери!
Хочешь, звёзды набивай в карманы
и прохожим девушкам дари!
Вон какие движутся навстречу —
на щеках и на губах огонь...
Если я такую не замечу,
ты-то хоть её не проворонь!..

     Впервые в 1997 году, по приезде в Самарскую область, прочитав эти стихи, я пожалела, что никогда не доведётся мне познакомиться и поговорить как поэт с поэтом с их автором. Человеком не только ярко одарённым, но — не побоюсь этого определения! — легендарным. С поэтом Владиленом Ивановичем Кожемякиным. Именно как легенды в наше прагматичное время воспринимаются многие реальные события кожемякинской интереснейшей биографии. Ну, хотя бы то, как своими стихами Владилен Иванович спас от истребления множайшие гектары лесных угодий в Шенталинском районе Самарской области. Вот уж где сила поэтического слова выразилась с наглядностью неоспоримого факта! В Шенталинском лесничестве издавна основным деревом являлась осина, некоторыми лесными «спецами» считаемая деревом сорным, второсортным: плохо горит, дымит, твёрдостью не отличается. Как, впрочем, и красотой. Хотя это ведь как посмотреть! В отличие от тех же благоговейно почитаемых лесным начальством царственных дубов, не блещет осина и дородством. Исходя из вышеизложенного, порешила столичная министерская лесоустроительная комиссия облагородить шенталинскую землю: осину извести на корню, а освободившиеся площади засадить дубами, соснами да берёзами. В Шенталинском леспромхозе пригорюнились, и было от чего. Столичные решения в те доперестроечные годы, сами понимаете, обсуждению не подлежали. Пресловутая «вертикаль власти» тогда работала безотказно. И не будем с высоты нашего опыта проживания в условиях демократии корить в том Московию, ибо прав был Наполеон, сказавший, что «слабость верховной власти — самое страшное из народных бедствий».

     Не суть важно тогда было столичным чиновникам застойного времени, что многие годы из этой самой «никчёмной» осины в местном леспромхозе изготавливали множество полезностей — карандаши, разделочные доски, игрушки, сувениры, целлюлозную массу... Да те же бельевые прищепки, в конце концов, без которых в хозяйстве не обойтись. Множество шенталинского люда у осинового леса своим трудом кормилось. Опечаленный директор леспромхоза как мог оттянул приведение рокового решения в жизнь, ссылаясь на отсутствие на директивном документе одной подписи очень важного чиновника. Неудивительно, с каким трепетом, надеждой и страхом ждали в Шентале пресловутого высокого чина. А явился нежданно-негаданно... Владилен Кожемякин, решивший по журналистско-телевизионным делам наведаться к другу — директору леспромхоза. Слово за слово, поведал директор поэту о надвигающейся опасности. Кожемякин задумался, потом всю ночь горел свет в его гостевой комнате, а ранним утром уже читал Владилен Иванович другу-директору своё стихотворение «Осина», которое директор, по его воспоминаниям, сразу запомнил наизусть — так созвучно оказалось оно исстрадавшейся его душе. И когда нагрянул-таки в Шенталу обладающий правом решающего голоса в определении судьбы шенталинского чернолесья чин, директор, водя чина по делянкам, как последний аргумент взял да и прочёл ему вертевшееся на языке кожемякинское стихотворение об осине. И что вы думаете? Проняло чиновника! Бывал же такое! И — оставил ответственный лесоустроитель Шентале её прекрасные, шумящие доныне осиновые леса. Не удержусь от удовольствия прицитировать то знаменитое стихотворение Кожемякина об осине — правда, по памяти, потому заранее извиняюсь за возможные мелкие неточности:

Не повезло тебе, осина,
С девичьим платьишком твоим.
Берёзе — шёлк, тебе — холстина.
А жить бок о бок вам двоим.
У ней серёжки золотые,
А у тебя — из серебра.
Поэты — парни молодые —
Проводят с нею вечера.
А как весной распустит косы,
Нальётся соком грудь её,
Тут все кончаются вопросы
Про имя скромное твоё.
…Горит, горит, горит берёза!
И я горел в её огне,
Пока от раннего мороза
Виски не стали в седине.
И понял я, что дом непрочен —
Ведь он берёзовый, мой дом,
Что он давно жучком источен
И весь пронизан сквозняком.
И стариковского прогноза
Я понял цену в тот же час,
Что не годна на дом берёза,
А вот осина — в самый раз!
Всегда со мной, куда ни еду.
А дома — дом, что берегу.
Она и ложка мне к обеду,
И кол кладбищенский врагу…
Мне дуг не гнуть из тонкокорой —
И не смогу, и век не тот.
Она — бумага, на которой
Моя поэзия живёт…

     Кстати, о деревьях. Очень нередко ныне некоторые наши поэты-мужчины, уподобясь плакучим ивушкам над рекой и стеная над судьбой поруганной Родины, как-то подзабывают, что они, поэты, отнюдь не погребальные плакальщицы, они — соратники небесного воинства, ведущего борьбу за Россию. «Только то поэзия, что делает человека... мужественней»,— сказал Эмерсон. Именно этого — мужества и жизнеутверждения вопреки всему — ждут от нас наши читатели. Человек трудной судьбы — военное сиротство, голодное детство, материально скудное отрочество, странствия по России,— Владилен Кожемякин в полной мере обладал и мужеством, и оптимизмом как поэт. А ещё он был настоящим русским мастером на все руки — что избу срубить, что корзину или стул сплесть из лозы, что ложку из той же осины вырезать. Коренной вятич, по-вятски был хватским и азартным не только в своих стихах, но и в любом деле, за какое ни брался,— будь то военная служба, журналистика или организация бюро пропаганды писательской организации. Это бюро пропаганды под руководством Кожемякина в течение нескольких лет не только давало реальную возможность писателям-землякам-коллегам Кожемякина общаться с читателями на творческих встречах, но и помогало самарским писателям материально, ибо творческие встречи неплохо по тем временам оплачивались... Настолько неплохо, что позволяли не только самим самарским писателям, но и их чадам-домочадцам безбедно жить. Утверждаю этот факт со слов самарских коллег гораздо более старшего, чем я, поколения, поскольку сама я того благополучного для писателей времени не застала.

     Будучи автором нескольких книг и членом Союза писателей СССР, Владилен Кожемякин был известен не только в Самаре, но и в Москве, где печатался и даже был лауреатом журнала «Наш современник». Вступление Кожемякина в Союз писателей СССР — отдельная легенда на реальной основе, ибо довелось Владилену Ивановичу по причине прямоты своей и неумения угождать-заискивать вступать в Союз писателей несколько раз. Был тогда в союзной приёмной писательской комиссии один, ещё при жизни забытый, поэтишко, просто возненавидевший Кожемякина за то, что тот не счёл возможным восхищаться его так называемым творчеством.

     Погиб Владилен Иванович в самом расцвете своего таланта. Осталась оборванной буквально на полуслове поэма, над которой он работал. Погиб более чем странно. И никто — ни писатели-коллеги, ни родная милиция,— так и не соизволили прояснить эти более чем странные обстоятельства его гибели, которую честнее было бы назвать убийством поэта. Если действительно имеют под собой фактическое основание упорные слухи о том, что именно родная милиция в лице некоторых своих не в меру ретивых и особо «доблестных» представителей была напрямую причастна к гибели поэта, то отчасти (только отчасти!) можно объяснить пассивное отношение тогдашнего Куйбышевского-Самарского писательского руководства к расследованию гибели поэта. Опять-таки с высоты нынешнего опыта можно как-то объяснить тогдашнюю пассивность земляков-коллег в деле установления истинных причин гибели поэта, ибо активность их в этом деле навряд ли бы пришлась по вкусу тогдашнему партийному руководству: кому будет приятен в своей отдельно взятой области скандал с убийством поэта милиционерами? А ежели коллеги окажутся дотошными и скандал всё же выйдет на поверхность, то не надо быть Кассандрой, чтобы предречь, что поток материальных благ в виде квартир, хорошо «гонорируемых» изданий, талонов на получение дефицитных в то время автомобилей «Жигули», щедро исторгавшийся в те годы на куйбышевских «инженеров человеческих душ» тогдашним партийным руководством, иссякнет. Вот где неожиданно всплывает пресловутая осина, на которой, как известно по преданию, повесился предатель Иуда, за тридцать сребреников предавший Иисуса Христа. И что есть все эти писательские тогдашние блага, как не тридцать сребреников от власти за молчание? Но, видимо, причина не только во власти, но и в самих писателях, точнее — в зависти менее одарённых коллег из числа земляков по отношению к безусловно талантливому Кожемякину. Давным-давно строгого компартийного руководства уже не существует, и почему хотя бы сегодня уже новому самарскому писательскому руководству не попытаться пролить свет на печальную историю с гибелью поэта Кожемякина?

     Кстати, когда я впервые написала статью-размышление о Владилене Кожемякине (это было в декабре 2003 года, когда моя тогдашняя статья была напечатана сначала в газете «Российский писатель», а потом в самарской газете «Волжская заря»), то в самарских писательских кругах стали раздаваться странные реплики — как водится, не в глаза, а за спиной: почему, дескать, Диана Кан написала о Кожемякине, она ведь с ним даже не была знакома? Ну, во-первых, и о Пушкине пишут да-а-а-алеко не только те, кто с ним был знаком лично. Во-вторых, в своих статьях о Кожемякине я никогда не скрывала тот факт, что лично не была знакома с Владиленом Ивановичем. Так кто же и что же мешало тем, кто был знаком с убитым поэтом лично, написать о нём раньше меня, с ним лично не знакомой? Вот вопрос, на который и доселе я ответа не получила.

     Судьба истинного поэта, как правило, отмечена не просто совпадениями, но совпадениями неслучайными, мистическими. Просто в будничной суете мы не всегда досужи замечать их. Спасший в своё время шенталинские леса (воистину: ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным), Кожемякин погиб в канун Дня работников леса. А ещё его гибель совпала, как уже говорилось, с писательским новосельем. Ну, совпала и совпала, скажете вы, чего не бывает на свете? А я подчеркну — не просто гибель, но так и не прояснённая, замолчанная и заболтанная коллегами гибель поэта. На расстоянии времени далеко не случайным даже на фоне нынешней кризисно-смутной действительности видится нынешнее неуклонное вытеснение самарских писателей из подаренного им некогда писательского дома, новоселье которого совпало с гибелью лучшего самарского поэта. Практически весь некогда полностью принадлежащий писателям двухэтажный особняк с большим подвалом ныне им уже не принадлежит даже теоретически. Да и в самарской прессе Дом литератора именуется теперь не иначе, как Домом журналиста. Нету Владилена Кожемякина... Некому спасти самарское писательское чернолесье от вытеснения на обочину жизни и культуры. Писателям осталось две комнатушки, да и те под вопросом... А всё же главная память — в сердцах тех, кто читает и любит стихи Владилена Кожемякина, которые и после гибели поэта помогают нам, не впадая в уныние, любить и бороться за нашу Родину — такую разную, такую проникновенную, такую единственную, такую кипучую и могучую, и вместе с тем, как оказалось, такую уязвимую. Как любил её всю свою недолгую яркую жизнь поэт Владилен Кожемякин. Не потому ли его стихи, написанные в благополучные, казалось бы, для нашей страны доперестроечные годы, звучат так пророчески и современно?..

Об авторе:

     Диана Елисеевна КАН родилась в 1964 году. Член Союза писателей России с 1995 года. Окончила Московский госуниверситет им. М. В. Ломоносова и Высшие литературные курсы Литинститута (семинар Юрия Кузнецова). Автор семи книг стихов, а также многих публикаций в центральных и региональных изданиях России. Лауреат всероссийских и самарских региональных литературных премий. Живёт в Новокуйбышевске Самарской области.