Николай ЗАЙЦЕВ
Красноярск
ЭТОТ НЕЖНЫЙ И СУРОВЫЙ ПОЭТ, ВИКТОР БРЮХОВЕЦКИЙ
Поэзия бывает исключительно страстию немногих,
родившихся поэтами; она объемлет и поглощает все
наблюдения, все усилия, все впечатления их жизни…
А. С. Пушкин
Не знаю даже, как и с чего начать… Но держать далее в себе те ощущения, которые, точно волны, накатываются на тебя после каждого нового прочтения стихов Виктора Брюховецкого, просто не достаёт сил. Вот всматриваюсь в строку поэта, а слово в ней — как будто живое: растёт, дышит, шевелится. Давно не испытывал такой радости — нет, не от прочтения стихов, а от соприкосновения с легкокрылой, своеобычной, по большому счёту, ни от кого не заимствованной поэзией!
Какое вольное дыхание! Какая свобода… какая гениальная свобода обращения со словом! Ощущаю нутром, что этот поэт другой раз нарочито, так безоглядно, я бы даже сказал — бесшабашно — проваливается в глубины невесть откуда вывернувшегося образа с той только целью, чтоб испытать себя: а смогу ли я оттуда выбраться, вынырнуть на поверхность… и из вещей, на первые глаза, несочетаемых — сообразить нечто? Причем сообразить не опосля — и не умом,— а своей душой, биением пульса — сейчас, в данное время. И вот в мареве поэтического подсознания поэта уже поплыли, поплыли строки…
Люблю смотреть, как косари
Встречают первый луч зари,
Когда они, сойдясь в кругу,
Возьмут бруски, и на лугу
Всё зазвенит и запоёт,
И каждый станет в свой черёд,
И враз пойдёт, и сладу нет,
И грудью, грудью на рассвет!..
Честное слово, так переписывал бы и переписывал за поэтом, как просились, наверное, у него на свет, эти восхитительные, крепко скрученные — а местами и умело приглушённые под сурдинку — строки! Чуть затронь — хотя бы одну из них по неосторожности сердца,— и тут же в унисон отзываются и поют другие:
…Люблю, когда спадёт роса,
Поднять на вилы небеса,
Чтоб сенный пласт над головой,
Чтоб весь я был в трухе сенной,
Чтоб весь в пырейном зеленце,
Чтоб стог в берёзовом венце
Под вечер встал среди лугов
Красивей всех других стогов…
Мы, читатели и бренные ценители поэтического слова, собираем только крохи с пиршественного стола автора — наслаждаемся лишь отголосками той песни, которая звучит и вживую рождается в сердце самого творца произведения. Такое впечатление, что поэт пишет стихи как бы в полусне, душой, перебирая и любуясь мыслями и образами, совершенно не заботясь на потом о записи в слове, знает — в своё время строки лягут на бумагу как само собой разумеющееся.
…Люблю в конце большого дня
Достать картошку из огня,
Чтоб вся в золе, чтоб пальцы жгла,
Чтоб чай из общего котла…
И чтоб затем с усталых ног
Упасть пластом под свежий стог
И, задыхаясь на копне,
Плыть до зари в медвяном сне.
Ну вот, таки выпросились, вызудились на бумагу все строчки этого, первого в подборке Виктора Брюховецкого «Прислушайся — какой щемящий звук!» (в журнале «Наш современник», № 5/2007 г.), стихотворения.
Неотъемлемое свойство большой поэзии — притягивать к себе, гипнотизировать, завораживать ум. Каким-то не понятным никому образом ввинчиваться в сознание и память.
Некто из моих приятелей-поэтов некогда мне говорил, как он определяет, чувствует хорошие, ещё не знаемые им стихи: у меня, говорит, при прочтении или прослушивании хороших стихов — стягивает кожу на голове…
Вот читаю «Предзимье» Виктора Брюховецкого — и то же самое ощущение: кожа на моей голове приятно скукоживается, немеет…
Октябрь сошёл. Ноябрь земли вскрыл.
Сверкает свежий пласт грачиным хромом.
И, словно ошарашенные громом,
Сто тысяч белых лебединых крыл
Бесшумно пали на крыльцо, ограду…
«Сверкает свежий пласт грачиным хромом»,— вначале подумалось: хромом — от слова хромать… Думаю, сомневаюсь: что-то не вяжется… Потом озаряет, о каком хроме идёт речь… А произошло это временное непонимание слова — от необычности, для нашего забитого бездарным словесным мусором поэтического уха, сравнения грачиной одёжки — с чёрной, мягкой, глянцево отсвечивающей кожей, хромом… Авторское попадание метафоры — в самое яблочко!
И ожила строка!.. и легла своей сверкающей свежевспаханной бороздой понаискосок листа… Кажется, наклонись к ней — и трогай приятно-прохладную, всё ещё отдающую тебе неиссякаемый избыток материнской любви и ласки её поверхность…
Да — и в стихотворении «Предзимье» каждая строчка прекрасна по-своему. Вот читаю в нём далее: «И старый гусь, рассыпав серебро…» Ну чем не подтверждение того, что для поэта не существует непоэтических слов? Уж какое, кажется бы, ни отталкивающее для поэзии слово блевота? А что вытворяет с этим словом великий Есенин в поэме «Чёрный человек»:
Чёрный человек глядит на меня в упор.
И глаза покрываются голубой блевотой…
Покрываются его — есенинские — глаза… И о птичьем серебре у Сергея Есенина есть упоминание в одном из его произведений, где птицы — склёвывают на лету своё серебро. Да возможно, и до Есенина кто-то мог уже так выразиться… Вот, кажется, насквозь есенинская строчка: «Твоих волос стеклянный дым…» — а стеклянный дым волос встречался до этого уже и в прозе Андрея Белого…
На мой взгляд, в литературе важно не столько использование пусть даже ещё и не употреблённого ранее никем слова, сколько его поворот… как слово это цепляется своими гранями к граням других слов и словосочетаний, разворачивает их под себя… И вот тогда — луч поэзии, вспыхивая построфно зазорами слов, как огонь, занявшийся на хорошем ветру в срубе старой избы, заставляет слова эти и строки играть новым чудесным светом!..
Продолжение «Предзимья»:
…И старый гусь, рассыпав серебро,
В сафьяне красном, к серому наряду
Примерил лебединое перо.
Загоготал!
И, клювом полыхая,
Хватает снег и старую зовёт,
А та, крылом подрезанно махая,
Как на смотринах, перед ним идёт.
Огромный шар, позолотив предгорье,
Поджёг дома и замер у ворот…
Дымы прямы.
Декабрь валит скот.
И самогоном дышит на подворье.
Что тут можно сказать?.. Мы присутствуем при рождении большого, самобытного русского поэта! Знатоки русской словесности! не промигните этого — история не простит!
Да, в нашу русскую литературу пришёл мастер. И, по всему видно, по-есенински суровый мастер. Для которого петь — то же самое, что дышать… Но, что не менее важно, этот мастер — по-настоящему, на совесть, для себя,— работает над поэтическим словом! Работает много, вдохновенно — уже и после того, как волна вскипевшего воображенческого порыва выбросит на словесный берег ещё беспомощно-неосмысленное дитя вдохновения, которое нужно далее ещё и пестовать, и растить.
Поначалу, грешным делом, подумал: ну, возможно, Виктор Брюховецкий — просто большой мастер картины, пейзажа, зарисовки… Хотел даже подсказать автору: мол, иди вглубь, в философское обобщение… Но вот в этой же подборке читаю:
Здесь, что ни делай, выйдет плохо,
Здесь плачут не по волосам,
Здесь колесом прошла эпоха,
Как тяжким траком по овсам,
Которые никто не сеет,
Как следствие — давно не жнут.
Здесь красный флаг уже не реет,
На новый денег не везут.
Здесь что-то пьют, никак не выпьют,
Здесь — не для масла — конопля,
Здесь зуб, когда не сгнил, то выбьют,
Здесь русский дух.
Моя земля.
Каких ещё обобщений жаждет ваше сердце? Какой боли ещё не высказано в этом стихотворении? Каков поэт вам ещё надобен?
— Нам надобен он! — певец и землепашец, нежный и суровый, лиричный и философский — поэт Виктор Брюховецкий.
25 ноября 2007
Об авторе:
Николай Александрович ЗАЙЦЕВ родился в 1948 году в посёлке Мотыгино. Окончил Красноярский медицинский институт. Публикуется с 1983 года. Автор поэтических драм «Недужный дом», «Андрей и Рогнеда», «Царь Димитрий. Восхождение и смерть». Книга «Недужный дом» издана в 1998 году, две последние драмы — в 2008-м книгой под названием «Трагедии». Стихотворения вошли в антологию поэзии Красноярья «На поэтическом меридиане» (1998), в антологию одного стихотворения «Поэты на берегах Енисея XVIII-XXI вв.» (2008). Автор театральных рецензий и художественных очерков. В настоящее время работает также в жанре поэтической и прозаической сказки. Его рассказ «Шербурские зонтики» звучал по радио России в программе «История любви». Ощущает себя поэтом-драматургом. Живёт в Красноярске.
Сайт в Интернете: www.rosdrama.com
E-mail: info@rosdrama.com