Тамара МОСКАЛЁВА
Нью-Йорк, США
Прозаик. Член Международного Союза писателей «Новый Современник». Родилась во Фрунзе (Киргизия). Выросла и работала в Челябинске (Южный Урал). Долгие годы жила в небольшом городке близ Душанбе. По профессии — инженер-строитель. В Америке с 1993 года. Неоднократный призёр международных интернет-конкурсов. Её работы — в печатных и интернет-изданиях России, Израиля, Канады, Германии, США («Протуберанцы», «Читайка», «Фома», «Вечерний Челябинск», «Алое поле», «Топос», «Портфолио», «Я», «Слово/Word», «ЗОЖ», «Русский Базар», «Новое русское слово», «Флорида», «Еврейский мир», «Шломи», «Бриксбрум», «Побережье», «Ванкувер Экспресс», «Новый дом» и др.).
ВОРОЖЕЙКА
Моя бабуся, Лидия Александровна, была черноволосая, лицом смуглая. Всяк её за свою принимал. А уж ворожила — куда там цыганке! Желающих судьбу узнать особо не поважала. Да и власти на это занятие смотрели подозрительно. Долгую жизнь прожила Лидия Александровна... Бед хлебнула немало. Частенько я просила бабусю поведать какую-нибудь историю о себе.
***
— Ну так слушай. В войну это было. Павла, мужа моего — деда вашего, на фронт угнали. А я осталась с двумя маленькими ребятёшками на руках. Ши-ибко голодали... ой... как вспомню... Продукты получали по карточкам. Однажды, на беду, кто-то возьми и укради все карточки-то. А я тоже... тетеря... прозевала. Каке были запасы — подобрали подчистую, в доме крошки не осталось. Ну чё делать? Чем детей кормить цельный месяц?
И вспомнила я про ремесло своё. Решила по здешним деревням походить — поворожить. Там-то народ чуть посытнее жил. Схватила ребят в охапку и — пешком. А зима на дворе. Буран. Дороги позамело... Долго шли. Уж тёмно стало. Насилушку добрались до ближней деревни. Чуть не застыли было. Устала, под собой ног не чую... Шутка ли — двоих тащить? Да мешок за плечами. Постучала в крайний дом. Во дворе собака забрехала. За ставнями голос женский:
— Кто там? — спрашиват.— Чего надо на ночь глядя?
— Ворожить пришла,— говорю,— откройте, Христа ради! Не одна я — с детями малыми.
Впустили. В избе жарко топлено. Просторно. Хорошо хлебом пахнет. Коза в углу голос подала, забеспокоилась. С полатей любопытные головёнки повысунулись. Дед на печи кряхтит:
— Кого ишшо там принесло?
Я хозяйке обсказала всё как есь. Так, мол, и так... Спасать-де ребят своих от голодной смерти привела...
— Ворожила когда-то. Сказывал народ, будто правду говорю... Созови людей. Погадаю, подскажу чего... Только денег не беру. Если съестное чё принесут... ребятёшки оголодали совсем...
Хозяйка, молода бабёнка, помогла ребят раздеть. Усадила всех за стол, по кружке молока с хлебом принесла, чугунок картошки нелупленой.
— Ешьте... Спать ребят вон на полати к моим положим.
Дело-то как раз на Святки было. Ночью сбежались в избу бабы со всей деревни. Кто яйцо притащил, кто хлеба, кто картошки... Война... У каждого свой интерес, у каждого — кто-то на фронте. Одной — письма давно нету, другая похоронку получила — не верит. Ворожили всю ночь: и на обручально кольцо в тонком венском стакане (стакан-от с собой из дому прихватила), на блюдечке — духов вызывали. Прикидывала я и на картах...
Уж и не вспомню щас, кому чего говорила. Удивлялись: точно всё рассказывала. Да... На следущу ночь да ищо на ночь — снова ворожба. Из соседних деревень приежжать взялись.
Помню, просит старичок один:
— Слышь, Ляксандровна, в Сосновке молодуха больная лежит. Может, съездим, и нашим заодно прикинешь, чё и как?
— А чего с ей?
— Лихоманка разбила... Не успела мать похоронить, как на мужика смёртна бумага пришла. Только и сумел, родимый, одно письмишко написать. Айда, поедем?..
— А ребяты как же?..
— С моими побудут,— встряла в разговор хозяйка,— вон дедушка присмотрит.
Детишки за энти дни повеселели.
— Ну дак останетесь ли, чё ли? — спрашиваю.
— Останемся!
Оставила я их да и поехала.
Подъежжам. Заходим в избу. У большого стола на широкой лавке молода баба лежит. Объяснили, что к чему. Она охнула, заголосила. В зыбке завозился ребенчонок. Присмотрелась к женшине. Личность вроде знакома показалась... Только не вспомню, где видала... А больна-то меня сразу признала:
— Тётя Лида! Вы?..
— Я... — говорю.— Да вот только тебя не припомню чё-то...
— Вишь как болезнь-то не красит... Да это же я — Даша.
— Данька? — едва узнала я в ей девчонку молоденьку, соседку бывшую.
Взамуж за деревенского вышла, да с ним и уехала. Вскорости и мать вслед за дочкой в деревню подалась. Забегала после Дарья раз ли два погадать на мужика свово. Тот как раз в городской больнице сильно больной лежал. Обнадёжила я её тогда: мол, встанет твой Аркадий. И вправду выжил. Потом вместе ко мне заходили. Уж перед самой войной...
— Да что с тобой приключилось-то? — спрашиваю.— Как Аркаша?
— Аркаша... Развела война навечно... Вон — похоронка. Убили Аркашеньку моего... Круглые сироты мы теперь с Митюшкой. Только мамка померла, а тут снова... — Дарья в голос заревела.— Тётя Лида... поворожи... Может, жив он, а? Может, ошибка какая? Ну вот не верю я, чтоб он нас с сыночкой одних оставил... Не верю, понимаешь? Ведь ты же тогда правду сказала. Помнишь, когда он безнадёжный-то лежал? Может, и сейчас...
— Да помню,— говорю.— Ты, девка, давай-ка не зевай да не убивайся шибко — тебе мальчонку грудью кормить. Молоко пропадёт. А я, конечно, поворожу. Для того и пришла... Посмотрим, чего кольцо покажет.
Свечерело. Бабы стали подходить. Кто чего помаленьку несёт из съестного.
Свечек не было, так я лучинку запалила, зеркало на стол поставила. Рассыпала древесну золу. На золу — всё тот же стакан тонкого стекла с колодезной водой. Пустила на дно Дарьино венчально кольцо. Все сгрудились у стола. Загалдели было. На них прицыкнула:
— Молчком сидите. Я вам, чё увижу, рассказывать буду.
Угомонились, не дышут. Тени хлыщутся по избе. Бабы в стакан вглядываются: кто сбоку, кто сверху. Кто в зеркале чего-то заметить надеется. Нет. На меня уставились. Ждут... А я в кольцо впялилась...
И вот легонько зарябила вода, успокоилась. Стала вырисовываться картинка.
— Так... так... тише, бабы... тише... вот, вот вижу... Ясно вижу...
Все прямо едят глазами стакан-от. Напрасно... А мне удивительно: как они не видят-то ничего?
— Лес... вот, вот — лес, глядите, девки! Сосна в снегу. Вот... А-а... солдатик показался... Ой... лица не разберу... Шапка на ём, полушубок... У дерева в сугробе сидит... прислонился к сосёнке. Ноги в снег урыты. От их кровь по снегу расползлась. И гляди... гляди — винтовка спереди — вот... в сугробе, к плечу прижата.
Я говорила, а бабы попусту очи надрывали...
— Ну-ка, Дарья, может, ты чё увидишь? Поднимите её, бабы, только тихонько. Гляди давай через моё плечо. Вон он... вон — глаза открыл! А-а-а... Смотри-ка — встать силится... Видишь, нет? Живой он... Говорю те — живой! Истинный крест!
— Нет... ничего не вижу,— всхлипывает молодица.
— Да погоди ты реветь-то, живой ведь он, раненый только. Скоро весточку подаст, помяни моё слово!
Зарябила водица, пропало виденье...
***
— Вот и всё,— сказала мне бабуся,— так не померли мы с голоду.
— Ну, а дальше-то что было?
— А чего было?.. Воспряла Данька духом, ожила. А через восемнадцать дён письмо пришло от мужика из госпиталя. Вскорости и сам на костылях явился, без ноги да без руки — крови много потерял да пообморозился в том лесу... Да... Мы не сгинули в тот год,— повторила бабуся,— и он живой домой пришёл... Вот те и вся исторья.
naumrog@mail.ru; tamarauthor@yandex.ru