Эдуард АНАШКИН

Майское Пестравского района Самарской области

«…И ПЕЛА РУСАЛКА…»

Русалка плыла по реке голубой,
Озаряема полной луной.
И хотела она доплеснуть до луны
Серебристую пену волны.
…И пела русалка. И звук её слов
Долетал до крутых берегов…

Михаил Лермонтов

…О себе, о любви, о России
Мне расскажет русалка моя…

Евгений Семичев

…Русалочка печальная моя,
Твои глаза нерусского покроя
Искрятся, как восточные моря,
Средь русского заснеженного моря…

Евгений Семичев

…Я в реке живу, а не купаюсь…

Диана Кан

     Есть темы, остающиеся за рамками исследования поэтики того или иного автора, находящиеся как бы на периферии внимания критиков. Но при этом очень важные для понимания истоков творчества того или иного автора. В стихах поэтессы Дианы Кан такой темой, на мой взгляд, является тема воды, реки и напрямую связанная с водой и реками тема русалок. Эти самые создания время от времени ненавязчиво всплывают то в одном, то в другом стихотворении поэтессы. Причём каждый раз — в самом разном контексте и самом неожиданном ракурсе. В русском народном сознании православный праздник Троица опосредованно соотносится с русальной неделей. Во время оно, по древним русским поверьям, русалки выходят из воды, гуляют по полям, раскачиваются на ивах и берёзах, могут очаровать и увлечь за собой в реку беспечного путника — и поминай как звали его... Всю русальную неделю нежелательно купаться в реках и прудах. А уж если приспичило, прихвати с собой по крайней мере «окаянную траву» полынь, запах которой отпугнёт русалок. Это, конечно, легенды, но в них заключены глубинные поэтические представления народа. Неслучайным в таком ракурсе выглядит тяготение творчества Дианы Кан к тем деревьям, которые в русском народе считаются «русальными»,— берёзе, иве. Уже в ранних стихах Дианы такое предпочтение очевидно: «Быть просто берёзой на вашем пути — // Такой, чтобы вам её не обойти, // Такой, чтобы взгляда не отвести, // Хочу быть берёзой на вашем пути. // Быть грустною ивой над синим прудом, // Чтоб нежить в тени солнцем мучимый дом, // Чтоб думать, склонясь, лишь о вас об одном, // Быть грустною ивой над синим прудом…» А вот одно из новых стихотворений поэтессы: «С южным ветром встречается огненный ветер востока. // И, обнявшись, идут шалобродить в окрестных лугах. // Растревожат и разбередят молодую осоку — // И заснут у задумчивой ивы в зелёных кудрях. // Убаюкает их, приголубит печальная ива, // Хоть никто из двоих ей не сужен, не нужен, не мил…» На мой взгляд, преемственность очевидна.
     Традиционно в тему несчастной женской любви у Дианы Кан вплетена «русальная» речная тема: «Соперниц погубленных жалко… // Я в пруд с головою войду — // Там плещут хвостами русалки // В моём воспалённом бреду…» Я бы даже больше сказал: лирическая героиня Дианы словно бы программирует себя на несчастную и неразделённую любовь, будто имея в виду, что любовь русалки в принципе не может принести обычному земному мужчине счастья: «Не надо любви взаимной. // Взаимная — мне скучна…» Лирическая героиня Дианы стремится не просто уподобиться священным в народных поверьях славян деревьям, растущим возле водоёмов,— берёзе, иве. Она словно воплощается в эти растения, становясь берёзой, черёмухой, ивой, осокой, ветлой, ольхой: «Покуда над Ольшанкою серёжками красуется, // Кудрявится, жеманится, невестится ольха, // Над тихою Ветлянкою старушечьи сутулится, // Скрипит ветла засохшая, не чая жениха…» Как видим, деревья у Дианы обладают человеческой судьбой. Из-за этого во многом проистекает неподдельное очарование стихов Дианы Кан, которое не могут до конца объяснить исследователи её творчества. Это даже не тема любви, это тема осознания себя частью огромного мира русских поверий и русской природы. С темой русалок связана и определённая «лунность» многих стихов Кан, позволяющая говорить о родственности творчества поэтессы стилистике Серебряного века. Русалки — создания, ведущие, как известно, ночной образ жизни. Испокон веков луна у славян ассоциировалась с женским началом, а солнце — с мужским. Позднее мотив слияния со стихией родной природы проявится у поэтессы уже не только в плане лирики, но и в лироэпических стихах о русских реках и, конечно, о главной русской реке Волге. Но истоки этой поэтической «Волги» Дианы Кан следует искать в её ранних и сугубо лирических стихах, в которых о Волге покуда нет ни слова: «Подошёл. Ресницы опустил. // Наклонился долу. // Робкие кувшинки положил // К моему подолу. // Он сказал: «Я видел вас вчера…// Вы купались… вы не рады встрече?..» // Он сказал: «Прохладны вечера…» // И накинул мне пиджак на плечи. // Стала даль упряма и чиста — // И заклято ала. // С чешуи змеиного хвоста // Тишина стекала. // Я сидела с ним на берегу, // Глаз поднять не смела. // Я клялась ему, что сберегу // Голубое тело. // Заживём в кувшинковом раю, // Милый мальчик, всем другим на зависть…// Бедный мальчик, баюшки-баю, // Я в реке живу, а не купаюсь». Последняя строчка этого раннего стихотворения — одно из первых упоминаний реки вообще в поэзии Дианы Кан. Это отмечает воронежский литературный критик Вячеслав Лютый. Попутно уважаемый критик из Воронежа замечает весьма показательную особенность творчества Кан — полное отсутствие в её стихах моря при обилии всевозможных рек, речек, речушек, прудов… Думается, такая особенность вполне закономерна, ведь древние славяне с древнейших времён обитали по берегам равнинных рек. Древнерусские русалки, в отличие от западноевропейских морских сирен, жили в пресной речной воде… Впрочем, русалка Дианы Кан — существо широкого ареала обитания, была бы пресная вода. Например, в стихотворении про ташкентское море: «Ты сядешь за руль, и появится вскоре // Лазурною чашей ташкентское море. // Я лишь пригубить этой чаши хотела, // Но всё пересилило жаркое тело. // Волною прибитое к берегу платье. // Мы с морем раскрыли друг другу объятья. // Напрасно ты с берега кличешь и плачешь. // Ты третий. Ты лишний. Ничто ты не значишь. // В полуденном солнце сверкнув чешуёю, // Прощаюсь, прощаюсь, прощаюсь с тобою…» Вполне естественно, лирический герой повествования волнуется за уплывшую далеко за горизонт подругу, боясь, что она утонула. Потому что не знает, что она в реке (море, пруду и т.д.) всё равно что у себя дома. «Уже никого и ни в чём не виню, // Молюсь навсегда уходящему дню. // И смотрят последние астры в саду // На то, как топиться хожу я к пруду». В этом стихотворении весьма показательна оговорка — «ХОЖУ» вместо более закономерного по смыслу «ИДУ».
     Русалочья тема очень важна в творчестве Дианы Кан ещё и потому, что эта лирическая тема со временем вылилась в творчестве поэтессы в эпическую мелодику российских междуречий, реки и речи, как символа течения русской жизни, собирания народов-языков вокруг реки и речи. Русальная тема и тема луны в творчестве Дианы Кан соседствуют, видимо, тоже неслучайно. Само имя «Диана» обозначает «Луна»: «Тогда хоть ты, чужда добру и злу, // Луна (сиречь античная Диана), // Взойди на небо, разгоняя мглу, // Казачьим волчьим солнцем окаянным…» Лунная тема особенно ярко звучит в ранних стихах поэтессы, символически ассоциируясь с непростой, сумеречной нашей эпохой: «Мы пасынки своей земли родной // Под блёклой остывающей луной. // Немые тени на глухой стене // И солнце, отбродившее в вине. // Отпело в скифских золотых веках // И запеклось на сомкнутых губах // Угрюмое славянское вино, // От коего в глазах темным-темно. // Бредём ли пеше, скачем на коне // Иль стынем в ледяном крещенском сне — // Полынного похмелья тяжкий вздох // Тревожит тишину былых эпох…» Для меня в данном случае куда важнее эволюция в творчестве Дианы, когда происходит возвращение лирической героини к началу начал — богу солнца, которому когда-то, во времена оны, поклонялись скифы-славяне, называемые Дианой Кан «обречёнными на славу». Тем не менее, выше процитированное стихотворение, на мой взгляд, одно из самых трагических стихотворений Дианы Кан. И очень, прямо скажу, нетипичное для поэтессы, не склонной в своём творчестве к пессимизму. Но слова из песни, как и стихотворения из книги, не выкинешь. Показательно в этом стихотворении опять-таки определение похмелья — полынное. «Трава окаянная» — полынь в данном случае — образный оберег погрязшей во мраке родины, которую смута-русалка грозит безвозвратно утянуть в бездну. Однако важно не отдельно взятое трагическое стихотворение, а всё более отчётливое движение творчества поэтессы от луны к солнцу, от безысходности к надежде. А надежду Диана черпает в истоках, в малой родине. Родина большая и родина малая в творчестве Кан нераздельны. «Сладко спит, озаряемый полной луной, // Весь продутый ветрами посёлок Степной…» — пишет Диана Кан об Оренбурге — городе, который она считает не только городом многих поколений своих предков по материнской линии, но и своей поэтической родиной. Ведь именно в Оренбурге, по её признанию, она написала первые свои стихи, издала свою первую книгу, вступила в Союз писателей России. Полуночный Оренбург в стихах поэтессы по-русалочьи и по-лермонтовски озарён полной, а не ущербной, несмотря на непростые отношения поэтессы с родным городом, луной.
     Возможно, кто-то из читателей скажет, что русальные мотивы творчества Дианы Кан ближе скорее античным мотивам. Не соглашусь! Даже в тех стихах Кан, что явно тематически связаны с античностью, словно между строк узнаваемы не древнегреческие нимфы, а именно наши, славянские, русалки: «…Под сенью оливы зелёной // К ручью наклоняется вниз // В своё отраженье влюблённый // Античный красавец Нарцисс. // И нимфа-насмешница Эхо // В предутренней знобкой тиши // Порой откликается смехом // На крик истомлённой души». Это стихотворение показательно тем, что в нём омутная, смутная, лунная русальная тема вдруг начинает обретать всё более явное движение в сторону света. Да, пока ещё свет видится лирической героине «лукавым» и «дрожащим», но важно само движение. Отношение к русалкам в народе разное. Древние славяне опасались этих «бледных дев», считая, что они губят заплутавших путников. Но, с другой стороны, очевидна родственность слов «русый», «русский», «русалка»… Полюбивший русалку человек считался пропащим для мира людей. С другой стороны, считалось: там, где русалки бегали и резвились, трава росла гуще и зеленее, а хлеба родились обильнее. Русалка в более поздних стихах Дианы Кан всё более не боится солнечного света, она радуется не только закату, но и рассвету, как Снегурочка радуется не только зиме, но и весне: «Надменной Волги кроткое лобзанье // Босой ногою сладко ощутив, // Стою на берегу июньской ранью…// Щенком в колени тычется прилив. // Вовек себе не знающая равных, // Могучая, свободная река. // Всё ей к лицу — надменная державность // И нежность беззащитного щенка. // Здесь ветерка сквозное дуновенье // Хранит пьянящий аромат ухи. // Здесь так легко в приливе вдохновенья // Стихия превращается в стихи… // …По плёсам бегать, ноги обжигая, // Секретничать с прибрежным камышом. // Хоть он не сват, не брат мне, не приятель, //Я с волжским камышом накоротке. // Мне рядом с ним не стыдно, скинув платье, // Плескаться по русалочьи в реке. // И знать, что ни в одном из всех течений // Мне Волга — исповедница моя — // Не станет изрекать нравоучений, // Приняв меня такой, какая я!»
     После того, как один из первых вариантов этой моей статьи был опубликован в московской газете «Российский писатель», утекло немало воды. Как-то во время нашего очередного телефонного общения Диана Кан со смехом рассказала случай, недавно приключившийся с ней после публикации моей статьи. В качестве лауреата всероссийской премии «Служение России» имени святого благоверного князя Александра Невского, Диана в Санкт-Петербургской Александро-Невской Лавре, где проходила церемония вручения, встретилась с выдающимся современным русским прозаиком Владимиром Николаевичем Крупиным. Владимир Николаевич стал лауреатом первой степени в номинации «Проза». Далее, чтобы быть максимально точным, предоставлю слово самой Диане: «Владимир Николаевич сам подошёл ко мне и подарил мне свою новую книгу. Я была так обрадована и изумлена, что, честно говоря, оробела в присутствии живого классика. Я не знала, о чём с ним говорить. А Крупин вдруг заговорил о Русском Расколе, о протопопе Аввакуме и патриархе Никоне. Никон и Аввакум, оказывается, были земляками, из одной нижегородской деревни. У Аввакума в роду было несколько поколений православных предков, Никон говорил, что он тоже очень русский и очень православный. А на самом деле был сыном черемиса и русалки. Крупин меня вдруг спросил: «А кто такие русалки, Диана?» Я спросила: «Ну, может, морячки, поморки какие-нибудь?..» А Крупин сказал: «Не отгадала. Русалками на Святой Руси называли некрещёных русских женщин». Тут началась церемония награждения, и мы были вынуждены прервать разговор... А потом уже я, когда прочитала газету «Российский писатель», где был опубликован материал про русалок, поняла, что Крупин ко времени нашей встречи успел прочесть эту статью... Не хотелось бы, чтобы Крупин думал, что я некрещёная!..» Вполне понятно беспокойство Дианы с позиций канонического Православия. Но русская поэзия всё-таки шире наших представлений о ней. Нисколько не пытаясь умалить православного чувства Дианы Кан, тем не менее думаю, что нельзя в полной мере понять её же стихи о русских междуречиях и Волге без учёта истоков этих стихов. Одним из программных стихотворений Дианы является «Сказ о Волге»: «Плывущая вдаль по просторам, как пава, // И речь заводящая издалека, // Собой не тончава, зато величава // Кормилица русская Волга-река. // По чуду рождения ты — тверитянка. // Слегка по-казански скуласта лицом. // С Ростовом и Суздалем ты, угличанка, // Помолвлена злат-заповедным кольцом. // Как встарь, по-бурлацки ворочаешь баржи. // Они и шумят, и коптят, и дымят. // Нет-нет да порой замутится от сажи // Твой, матушка, неба взыскующий взгляд. // Устанешь под вечер… Позволила б только // Водицы испить с дорогого лица. // Красавица Волга, работница Волга, // Заботница Волга, сказительница… // …Мила твоя речь о былинных верховьях, //О том, как роднишься с Москвою-рекой // И как в астраханских твоих понизовьях // Цветёт дивный лотос, омытый зарёй…» В дельте Волги цветёт кувшинка, которую лирическая героиня русской поэтессы Дианы Кан, родившейся на Востоке, называет на восточный манер лотосом. Но речь-то идёт о кувшинке, раз речь о Волге! Научно кувшинку называют нимфеей, т.е. цветком нимф, русалок. Как и Волгу называют колыбелью славянских мифов.

Об авторе:

Эдуард Константинович АНАШКИН — член Союза писателей России, лауреат Самарской литературной премии им. Гарина-Михайловского. Автор книг прозы и литературной публицистики «Вовкин поцелуй», «Запрягу судьбу я в санки», «Ангел с огненным мечом» и др. Активно публикуется в московских и региональных изданиях России. Живёт в старинном селе Майское Пестравского района Самарской области.