НЕМНОГО О СЕБЕ
Для всех, кто интересуется моей биографией, сообщаю, что родился 24 апреля 1948 года между Уралом и Сибирью, близ города Шадринска, не только вошедшего в российскую историю поставками гусей к царскому столу, но знатного также другими делами и славными людьми. Родился в небольшой деревне неподалёку от того места, где Миасс впадает в Исеть. Ах, Исеть, река моего детства, сколько безмятежных дней прошло на твоих берегах. Помню тот щенячий восторг, когда в разлив, едва льдины отойдут от земли, бежали мы, деревенские мальчишки-соплюганы, в обжигающую ознобом воду. И оглядывались: а не струсит ли кто? Трусов не было. И простуда не приставала. А потом Исеть отравили радиацией, берега распахали и огородили колючей проволокой.
Деревня, где я появился на свет, имела традиционно-незамысловатое на Руси название Поротово. Скорее всего, её основали люди, наказанные за какую-то провинность, возможно за непокорность, учитывая свободолюбие новгородских и архангельских мужиков, первыми активно заселявших здешние земли. Но это всё, конечно, догадки. Правды сейчас не узнать. Только легенды. Бежали люди от произвола власти или против уральских заводчиков слово сказавшие, да наткнулись на беспощадный русский кнут. Вместе с Поротовыми жили здесь Жихаревы, Нелюбины, Бояркины, Давыдовы, Макаровы, Волковы, а многочисленное семейство моего деда по материнской линии имело славную фамилию Нестеровы, коих в славянских землях было и есть немало. Да и Бояркиных по уральским областям тоже много насеяно.
Мать, Анна Тимофеевна, была обыкновенной русской крестьянкой — крепкого телосложения, работящей, заботливой. В военное лихолетье, да и послевоенные годы ведь тоже были не слаще, она, как и все женщины той поры, тянулась из последних сил, чтобы одеть, обуть и прокормить детей. Мечтала, что сыновья станут «большими людьми» с высшим образованием. У самой-то был только ликбез. И её мечта сбылась. У старшего брата, Виктора, три высших, у меня — полтора: Уральский университет и незаконченный из-за личной растрёпанности в годы перестройки институт.
Отец, Дмитрий Емельянович, воевал на финской, прошёл всю Отечественную, после войны умер от рака, роковой для Урала болезни. Было мне в то время шесть лет, но память, спасибо ей, многое сохранила об отце. Может, потому, что, как говорили мать и сёстры, он меня «повсюду таскал с собой». Меня его смерть страшно огорчила, но не напугала. Мы, малолетки, не боялись «таких» покойников. Тогда молодые мужики, недавно вернувшиеся с войны, уходили из жизни один за другим — от незалеченных фронтовых ран, от болезней, заработанных в окопах, но разгулявшихся в мирное время, от колхозной работы на износ, да, в общем-то, от всего этого вместе взятого.
Большое участие в моей судьбе приняли сёстры Зоя, Фаина и Нина, брат Виктор. Они по-доброму опекали меня, младшего «заскрёбыша», всю жизнь. Помогали и материально, и советами, и действием. Несмотря на все сложности послевоенной поры, несколько лет жил у Виктора в Мурманске. Представьте, как нелегко пришлось ему, молодому, ещё не женатому моряку, ходившему в море, воспитывать деревенского несмышлёныша, попавшего в большой город.
И потом, когда он уже переехал в Москву и работал в ЦК КПСС, не оставлял забот обо мне, хотя и своих хлопот хватало. Он тогда уже один растил дочь Иру. И вообще, они с Фаей были в нашей семье самыми мобильными, лёгкими на подъём. Стоило мне, уже взрослому, отцу двоих детей, серьёзно попасть в больницу, как Виктор с Фаей тут же приехали в Красноярск. Виктор на всю жизнь заменил мне отца, а Фая стала второй мамой. Никакие, даже самые красивые, слова не заменят того чувство благодарности, уважения и любви к ним, которое живёт в моей душе.
Первая школа, четырёхлетка, находилась в старом просторном здании между двумя деревнями — Поротово и Смолиной. Затем учился в Кондинской школе, но недолго, где-то года два. Памятно многое: и уроки физкультуры, немецкого, литературы, и школьные линейки, и смерть одноклассницы от белокровия, и кареглазые ребятишки, беженцы из дальних краёв. И дорога в школу и из школы, особенно в зимнюю пору: вьюга, темнота, кругом высокий снег, идти несколько километров, а среди сосен в бору у Смолино — красные огонёчки и тоскливый вой. К счастью, волки ни разу нас не тронули. А может, это были собаки? Хотя вряд ли. Тогда собак не лишали дома, как сейчас, и они не шастали по лесам, сбиваясь в голодные стаи.
Ах, какая была в Кондино библиотека! Она потрясла моё детское воображение. Огромное (сейчас-то, конечно, понимаешь, что это не так) уютное помещение. И множество книг, да каких! Я тогда читал много и жадно — и всё подряд. В своём деревенском клубе — собрания сочинений и Гоголя, и Маяковского, Толстого и все пьесы Островского. Но это уже когда научился читать. А когда ещё не умел, когда только пошёл в первый класс, я отдал рубль (громаднейшие для пацана деньги!) одному четверокласснику, чтобы он брал из библиотечки класса книжки для меня. И он брал. А вечерами, на печке, при свете керосиновой лампы, сестра Нина вслух читала мне эти книжки, а чтобы реже надоедал, попутно самого учила читать.
Так вот, библиотека в Кондино. Для меня она стала и остаётся в памяти настоящим волшебным дворцом, полным невероятных чудес. И спасибо ей огромное, и тем людям, которые там работали. Именно здесь укрепилась тяга к литературе, открылась увлекательная дорога в чарующий мир книг. Ведь уже через два или три года я бегал по мурманским книжным магазинам и букинистическим лавочкам, тратя на книжки деньги, оставленные мне на пропитание, и собирал первую домашнюю библиотеку.
В Мурманске я написал свои первые стихи и первые рассказы, а вот до этого, в Поротово, под впечатлением многих прочитанных книг, особенно Дюма и Осеевой, пытался написать приключенческий роман, в стиле, как бы сейчас сказали, Крапивина. Однажды мама показала вырванный из школьной тетрадки листок, на котором был записан план этого несостоявшегося романа. Она бережно хранила мои стихи и газетные вырезки со стихами. А вот я, в отличие от мамы, к своим архивам относился беспечно, не раз терял их во время многочисленных переездов с квартиры на квартиру. Казалось, жизнь впереди ещё такая долгая, и подобные потери — лишний мусор со двора.
Да и сейчас уже, в наши дни, не могу никак заставить себя серьёзно заняться архивом. Много всяких клочков, бумажек, которые имеют неприятное свойство со временем теряться под новым слоем новых листиков. Но однажды рассердился и всё же заставил себя — многое записал в компьютере. Но поскольку в то время только осваивал компьютер, не догадался сохранить всё это на отдельном диске. А компьютер возьми и поломайся, и всё пропало. Потом ещё раз точно так же потерял уже готовую книгу. Как же я ругал себя за такую беспечность! Но, увы, что есть, то есть. Впрочем, извините, это всё никому не нужные детали. Просто сейчас одни воспоминания наслаиваются на другие, перебивают друг друга.
Так вот, о дальнейшей моей жизни, когда я на Шадринском вокзале сел в поезд и впервые проехал на нём пол-России. В Мурманске я оказался под отеческим надзором крепких парней в красивой флотской форме — морских офицеров, друзей брата. До конца жизни буду благодарен им за все уроки мужского братства, офицерской чести и достоинства, что впитала моя душа в общении с ними. Когда брат уходил в море, со мной всегда, как бы невзначай, пусть даже и ненадолго, был кто-нибудь из его друзей.
В Мурманске у меня появились и первые публикации в молодёжной газете «Комсомолец Заполярья», сначала литературные опыты, а затем и журналистские. С той поры, когда меня любезно взяли в штат этой газеты репортёром, и начинается моя журналистская жизнь. После Мурманска я уехал в Свердловск, болтался там несколько месяцев, но — закрытый в то время город, а у меня ни жилья, ни прописки. И подался я тогда дальше — в Сибирь, под крыло сестры Фаи, которая в городе Назарово Красноярского края с мужем Володей работала на всесоюзной ударной комсомольской стройке.
Здесь же, в Назарово, устроился в городскую газету. В основном писал о людях. На встречу с хорошими людьми мне везло всю жизнь. Их ведь, хороших, на нашей земле всё же куда как больше, чем обделённых душой и ущербных в добросердии. Потом был редактором районной газеты, заместителем редактора в краевой молодежной газете «Красноярский комсомолец», двадцать лет отработал в краевой газете «Красноярский рабочий», из которой ушёл по собственному и, не скрываю, искреннему желанию, но не по собственной воле. Времена тогда были лихие, перестроечные, Ельцин уже расстрелял Белый дом, слез с баррикад и пропивал Россию, и многие «перестройщики» в это смутное время «кушали» ближних своих ни за понюшку табака — и делали это с удовольствием и не таясь. Ушёл — и сейчас не жалею, появилась возможность снова заняться тем, что на долгие годы заслонила журналистика, то есть литературным творчеством.
Как рождаются стихи? Честно говоря, я и сам не знаю. Они приходят сами. Иногда бывает такое ощущение, что это не я сочиняю, а кто-то невидимый диктует те или иные строфы. А вообще… В каждом из нас, в каждом живущем на русской земле, изначально заложен дар поэтического слова. Это идёт из поколения в поколение, это существует уже на генном уровне. А когда мы появляемся на белый свет — подпитывается молоком матерей и колыбельными песнями. В одном из стихотворений я написал:
Мы все из рода дикарей,
Но мы поэты по рожденью,
Стихов святое наважденье
Дают напевы матерей.
Мама, похоже, иногда пыталась что-то сочинять. Помню, раз подошла ко мне и говорит: «Сашка, запиши-ка вот, когда и пригодится». И продиктовала две или четыре строчки. До сих пор сержусь на себя, что не сохранил этой записи. Сестра Нина складывала стихи. «Что-нибудь делаю, в огороде или по дому хлопочу, а они сами складываются»,— рассказывала она. Уже став писателем, я, как маленький, выклянчил у неё однажды небольшую подборку. Она прислала по почте тонкую школьную тетрадку с «нескладухами». Прочитал их на одном дыхании. Понравились. Несмотря на некоторую ритмическую шершавость, частые глагольные рифмы и особенности уральского деревенского акцента, это действительно были стихи.
Вот, пожалуй, и всё. О многом хочется вспомнить, рассказать, но небольшое предисловие — это не тот жанр, где можно бесконечно перескакивать с одного на другое. Поэтому закругляюсь. И так уже наплёл словес выше меры. Дальше в телеграфном стиле. Согласно трудовой книжке, я в журналистике с 1965 года, член Союза журналистов с 1970 года. Несколько правительственных наград, все медали — за труд, а не за дружбу… народов или ещё чего там. Есть и особо чтимая медаль — «300 лет Российскому флоту». С флотом связано много памятных страниц. Член Союза писателей России. Много публикаций в газетах, журналах, коллективных сборниках; автор пяти стихотворных книг: «Роса на солнце», «Зеркало судьбы», «Круги на воде», «Ветка сирени», «Следы на снегу». А вот на новые книги денег нет и не предвидится. Миллионеров в родове сроду не было. А русские пенсии на моём веку вряд ли станут сказочными.
С любовью к отеческой земле и к вам, дорогие мои земляки,
Александр БОЯРКИН
Александр БОЯРКИН
НА РАССВЕТЕ
Соловьиные рулады
Да румяная заря.
Что ещё для счастья надо?
Здравствуй, родина моя!
Здравствуй, утро, лес туманный,
Росы белые в лугах.
Скоро, скоро луч желанный
Вспыхнет жарко в облаках.
Избы, словно на параде,
Приосанили бока.
Вьётся тропка от ограды,
Беспечальна и легка.
Где-то ранняя кукушка
Раз кукукнула, другой,
Замолчала. А с опушки —
Крики сойки молодой.
На тесовые ограды
Сели дружно петухи,
Гребни набок — вот как рады,
Что читаю им стихи.
Может, это и не надо,
Может, нужно помолчать.
Лучшей сердцу нет отрады —
Утро раннее встречать.
Лучшей в мире нет награды —
Слушать песню соловья.
Что ещё для счастья надо?
Здравствуй, родина моя!
2001
СОЛОВЬИНЫЕ РАССВЕТЫ
Запоёт соловей на рассвете —
Лучшей доли себе не проси.
Столько нежности в этом привете,
Так поют лишь у нас на Руси.
Может, где-то в чужих заграницах
Есть роскошней пером соловьи,
Только вряд ли дано им сравниться
С русской птахой по силе любви.
А в другое не хочется верить,
И судить о другом не берусь.
Соловьиные плещутся трели,
Даже в горе поёт моя Русь.
Хоть осталось полшага до плахи,
Я уже ничего не боюсь —
Ведь поют ещё русские птахи,
И любовью жива наша Русь!
Июнь 2004
УТРО РАННЕЕ
Нине Дмитриевне Уваровой
1
Полутень, полусвет, полудрёма...
Гаснут звёзды одна за другой,
Словно кто-то в небесном проёме
Обрывает их сильной рукой
И бросает вдали за дорогой,
Где кончаются поле и лес,
У жилища полночного бога
На границе земли и небес.
Он небесные угли бросает
В золотое горнило зари —
Там таинственно искры мерцают,
Там рассвет сизой дымкой парит.
Вспыхнут звёзды в остывшем кострище,
Новым жаром вспылают не зря:
Расцветёт над ночным пепелищем
Золотыми лучами заря.
2
Полутень, полусвет, полунебыль
И чарующий шёпот реки...
Как давно я в краю своём не был,
Не писал ни единой строки.
Разбросала по белому свету
Нас лихая нужда да беда.
Кто-то сгинул, кого-то в поэты
Записала с усмешкой судьба.
Полусонные плещутся волны,
Над рекою запел соловей.
Ты прости, край родной и привольный,
Непутёвых прости сыновей.
Всё стремимся куда-то в чужбины,
Всюду ищем несбыточный рай,
Покидая родные рябины,
Покидая отеческий край.
Мы по всяким ходили дорогам,
Повидали немало, поверь.
Но зовёт нас к родному порогу
Соловья предрассветная трель.
3
Полутень, полусвет, полушёпот
Набегающей в берег волны,
Невесомый загадочный ропот
Одинокой столетней сосны.
Облака возвращаются в небо
Из постелей туманных полей,
Первый луч согревающей негой
Заскользил по узорам ветвей.
Пробежался, погладил верхушки,
На речной покачался волне
И помчался к зелёной опушке,
Зажигая росу на стерне.
Затерялся в некошеных травах,
Заблудился в густом кедраче,
Только следом сияющей лавой
Мчится конница новых лучей.
Свежий ветер прохладою веет
И уносит с души моей грусть.
Золотой распускается веер,
Просыпается милая Русь.
4
Полутень, полусвет, полунебыль...
И русалочий смех на лугах,
И заря поднимается в небо,
Отражаясь в речных зеркалах.
2001
А СЕГОДНЯ С УТРА ЛИСТОПАД
Снова осень весёлым румянцем
По калиновым льётся кустам,
Снова кружатся в медленном танце
Листопады по русским лесам.
Я и сам — восхищён, очарован,—
Возле красной калины кружусь
Под небесным лазоревым кровом,
Обнимая осеннюю Русь.
Как прекрасно родное приволье,
Как легко этой волей дышать!
Отчего же тревогой и болью
Полыхнула внезапно душа?
Где-то там, в хороводе прощальном,
Затерялись все прошлые дни,
И, сверкнув, угасают печально
Средь берёз золотые огни.
Скоро ветер холодный примчится
И разденет леса донага...
Всё, что было, уже не случится,
Не вернётся ко мне никогда.
До свиданья, пора золотая,—
Ты и радость моя, ты и грусть.
В листопаде багряном сгорая,
Обнимаю осеннюю Русь.
2003
У ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕРТЫ
Накатило на Русь злое лихо.
Даже воздух пропитан бедой.
Мы уходим печально и тихо.
Зарастают дворы лебедой.
Умирают деревни и люди,
Даже травы не просятся в рост.
Отгорюем, отплачем, отлюбим,
Вместе с Русью уйдём на погост.
А назавтра придут чужанины
На поля, где славяне легли,
И останутся только в былинах
Мощь и слава любимой земли.
Мы обмануты вновь и распяты,
Но пока далека ещё ночь.
Дай же новых нам сил, Боже святый,
Это зло победить, превозмочь.
И сегодня совсем не хочу я
Быть пророком печалей и слёз,
Пока душу больную врачует
Тёплый свет наших русских берёз.
Были голод и мор, были плахи,
Были орды и всякая гнусь,
Но не раз восставала из праха,
Поднималась с колен моя Русь.
Так вставай, поднимайся, родная,
Не склоняй своих гордых знамён.
Поднимайся от края до края
Ради будущих светлых времён.
В них не будет ни лиха, ни мора,
Злые беды уйдут стороной,
И Отчизна от моря до моря
Станет славною вольной страной.