Александр ТИХОНОВ

Идринское

     Родился в селе Алтат Назаровского района в 1939 году. Там прошло детство, там окончил семилетку. В 1970 году заочно с красным дипломом окончил Шушенский сельскохозяйственный техникум. Двадцать лет проработал в совхозе «Абазинский» Таштыпского района Хакасии в разных должностях — от скотника до заместителя директора, был председателем профкома. Стихи пишет давно. Публиковался в районных газетах, в республиканской газете «Хакасия», в «Новом Енисейском литераторе». Участник клуба «Вдохновение» при Идринской библиотеке.

В ПОИСКАХ СЧАСТЬЯ

Повесть в рассказах

Предисловие

     Повторяя за классиком мировой литературы, можно сказать: всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Человеку в возрасте шестидесяти восьми лет пришлось искать личное счастье, пришлось заново пройти школу взаимоотношений между мужчиной и женщиной, пришлось ещё и ещё раз убедиться в том, что женщины далеко не все такие уж белые и пушистые, добрые и бескорыстные, какими бы хотелось их видеть. Всё, что описано ниже,— не выдумки, а сегодняшняя действительность. Уважаемые читатели и особенно читательницы вправе относиться ко всему описанному со своей точки зрения, но им, пожалуй, придётся согласиться с тем, что нелегко найти свою вторую половину.

Рассказ первый

БЕДА

(Страсти про Екатерину из Екатериновки)

     На дворе была половина февраля и мороз под тридцать. Анатолий сидел возле дымившей печки в закопчённом, захламлённом, давно не топленом доме. Сидел в пальто, валенках, шапке. Глаза слезились, и было непонятно — от дыма или от горя. Взгляд устало блуждал по обшарпанным стенам, с которых свисали клочья обоев, по затоптанному, заваленному бутылками, пузырьками, обрывками бумаг и грязной рваной одеждой полу. Хромой стул, прислонённый к кровати с продавленной сеткой, груда грязной одежды под кроватью и прочие «прелести» загаженного и заброшенного жилья удручали.
     Прежде чем войти в дом, любезно предоставленный ему во временное пользование, Анатолий, как истинный крестьянин, оглядел подворье и пришел к неутешительному выводу: полный развал. На подворье было всё, что необходимо крестьянину, но всё было в полуразрушенном состоянии. Баня вросла в землю и покосилась, сеновал продырявился как сверху, так и со всех сторон. Свинарник, курятник, летняя кухня, дровяник — всё перекошено, всё в разрухе. Дом и подворье были построены ещё в начале двадцатого века переселенцами из Европы и ни разу с тех пор не ремонтировались. Порадовал Анатолия только гараж, тесовый, сделанный уже в советское время, куда он и поместил автомобиль и другую технику, какая у него имелась.
     И вот всю эту разруху предстояло обновить, вдохнуть в неё нормальную крестьянскую жизнь, но ничего не хотелось, в душе у Анатолия была такая же разруха. В шестьдесят восемь лет он оказался фактически на улице среди зимы. Катька сказала: «Уходи». Она предложила развод и совместную жизнь уже без регистрации. Анатолий на такое не согласился, и вот сидит он в чужом заброшенном доме, у дымившей изо всех щелей печки. Долго ходил он по деревенским улицам, выискивая жильё. Много, очень много сейчас пустует в деревне домов, но для жилья, тем более среди зимы, они не годятся. Этот дом, в котором он сейчас топил печь, пытаясь прогреть настывшие стены, был едва ли не единственным, где можно было пережить остатки зимы. Его хозяева, молодые колхозники, согласились сдать ему его с перспективой на оживление и обновление. Их родители, жившие в нём, умерли, и дом остался беспризорным, хотя наследников было предостаточно, но все они жили либо в городе, либо имели своё, уже обжитое, жильё.
     Близился вечер, на улице и в доме постепенно темнело. Из груди Анатолия вырвался невольный вздох. Надо было зажечь свет, но электропровода, идущие к дому, были отрезаны. Анатолий поставил в стакан заготовленную загодя свечку, поджёг фитиль. Предстояло провести ночь в холоде. Огонь в печи едва теплился. Можно было попроситься к кому-нибудь на ночлег; наконец, пойти к другу, которого он успел здесь приобрести, но это так унижало, что Анатолий и мысли такой не допускал. Хорошо хоть друг одолжил дров. Дрова берёзовые, сухие, от них было бы жарко в доме, но печь топилась плохо.
     «Завтра же прочищу печь»,— сам себе приказал Анатолий. Когда в доме всё-таки чуть-чуть потеплело, он свернулся клубком на диване и так провёл ночь, изредка вставая и подкладывая в печку дрова.
     Утром он влез на крышу дома с длинной жердью, вынутой из изгороди, благо влезть было нетрудно. На крыше лежал полуметровый слой снега. Он крепко держался на скате. Анатолий спустил жердь в трубу, поболтал ею внутри, сбивая со стенок сажу, затем вскрыл боровок на потолке, прочистил дымоходы, и печь весело загудела, выдавая из себя живительное тепло. Промёрзшие за зиму стены отпотели, по стёклам окон потекла вода. В доме стало жарко. Однако Анатолию пришлось ещё две ночи спать в одежде, прежде чем дом прогрелся окончательно.
     С приходом в дом тепла жизнь стала налаживаться. Анатолий убрал хлам, вымыл пол, стёр пыль с доставшейся от старых хозяев мебели, прикрыл старым покрывалом кровать, и дом уже не смотрелся таким убогим. Оставалось постирать шторы и побелить стены и потолок.
     Анатолию не хотелось выходить на улицу, не хотелось видеть сочувствующие лица односельчан, выслушивать соболезнования. Но выходить всё-таки приходилось: надо было что-то прикупить из продуктов, благо магазин был неподалёку. Анатолий проскальзывал туда вечером, когда на улице меньше было встречных. Ему думалось, что все будут над ним смеяться, смеяться в душе, наружно сочувствуя и ободряя.
     На третий день пришёл друг Валерий, ещё бодрящийся, не потерявший чувства собственного достоинства, краснощёкий, с виду крепкий семидесятипятилетний мужчина. Жизнь лишь однажды и ненадолго свела их вместе, но они быстро поняли друг друга и сдружились. Когда-то Валерий Петрович руководил партийной организацией колхоза, работал главным агрономом и, удивительное дело, сохранил по-детски чувствительную, отзывчивую душу. Когда он услышал о беде, постигшей Анатолия, сразу же предложил свою помощь.
— Привет, старина! — поприветствовал Валерий Петрович Анатолия.— Как устроился?
     Валерий Петрович осмотрел кухню, горницу, одобрительно крякнул:
— Я вижу, обживаешься. Молодец!
— Здорово,— ответствовал Анатолий.— Обживаюсь... Белить вот надо...
— А умеешь? А то я помогу.
— Ладно уж...— отказался Анатолий и начал рассказывать обо всём, что пришлось ему здесь переделать за три дня.
     Анатолий отремонтировал водяные колонки в доме и на улице, откопал вросшую в землю банную дверь, очистил от полуметрового снега двор. Работы хватило на все три дня. Анатолий всё рассказывал и рассказывал о своих делах, боясь, что Валерий опять заведёт разговор о ней. Но всё было рассказано, и нежелательная для Анатолия тема всё-таки была поднята.
— Теперь тебе бабушку сюда надо! — подбадривающе посоветовал Валерий Петрович.
     Анатолий смущённо отмахнулся:
— Какой я жених в такие-то годы?!
— Ничего, ты ещё ого-го! Вон ты какой! Главное, духом не падай. А Катьку забудь, будто у тебя её и не было вовсе.
— Ладно тебе,— упрекнул друга Анатолий,— опять ты начал...
— Негоже мужику одному жить. Да ещё такому, как ты. Не пьёшь, не куришь, работяга, каких поискать. Вон сколько дел переделал у Катьки! Три года топор да молоток из рук не выпускал. Теперь ей жить да поживать — всё отстроено, отремонтировано. Сволочь она. И ведь не боится одна на старости лет оставаться. Вчера к нам пришла Тамарка Епифанова, так она при одном упоминании про Катьку плеваться начала. Катька ещё в молодости её Гришку соблазнила, так она до сих пор Катьку ненавидит.
     Деваться было некуда, надо было поддержать разговор.
— Садись, я тебя хоть чаем напою.
— Спасибо,— отказался Валерий.— Я сыт, утром сготовил супец, кофе.
— Сам готовишь, сам стираешь?
— И стираю, и уколы Гавриловне ставлю.
— Научился?
— А куда денешься? За врачом не набегаешься. Она же на инсулине живёт.
     Друзья уселись за стол, и хоть отказывался Валерий, но кружку с чаем всё-таки взял. Анатолий сам завёлся:
— А мне вчера возле магазина встретился Валька Кузикин, рассказал, что Катька выходила замуж за его брата Петьку. Когда ему сказали, что Катька спуталась с Гришкой, не пустил её в дом, а вещи её в окно выкинул.
— Их родова вся такая.
— За три года я узнал её только с её слов. Теперь вот приходится узнавать её прошлое заново. Пока я жил с ней, люди молчали, теперь рассказывают начистоту. Я ведь приехал к ней, закрывши глаза. Хотел осчастливить...— в голосе Анатолия слышалась горькая ирония.
— И осчастливил,— подхватил друг.— Три года на неё работал.
— Небось посмеивается теперь надо мной: «Обманула дурака на четыре кулака». Зарегистрируемся, купим дом... Зарегистрировались, купили, сколько труда я вложил... Она-то в стройке и ремонте совсем не участвовала. Теперь вот заявила: «Давай разведёмся и будем жить по-граждански». А мне зачем такое? Это же унижение. Наследство, видите ли, моим детям достанется. А велико ли оно? Ну, каких-то двадцать тысяч, не более. Живут-то они далеко. Одни поездки да оформление обойдутся дороже.
— А кому она наследство передаст? У неё же нет детей,— удивился Валерий.
— У неё-то нет, зато есть у её сестры. Им надо,— Анатолий помолчал и, вздохнув, продолжил: — Мои живут в достатке, и наше деревенское барахло им ни к чему.
— А ты иск ей предъяви. Нет, я бы так это дело не оставил: столько труда и денег ты туда вложил! А почему детей-то у неё нет?
— Оказывается, потому, что ещё до замужества аборт сделала,— уже не мог остановиться Анатолий.— Я у неё, оказывается, пятый, а может быть, и шестой, и все мужья уже на том свете. Слаба она была в молодости на передок. Второй муж прихватил её с любовником прямо дома в постели и уехал от позора на Север. Она рассказывала мне, что там его убили и она ездила туда его хоронить. А люди теперь рассказали, что она жила там с ним, и убили его вроде бы при её участии. Третьего она увела от жены и двоих детей, увезла на Волгу, и там он утонул. А люди рассказывают, что он купался, а она с берега в него камешками покидывала; может, и попала камешком-то куда не надо, а может, и куда хотела попасть. С Волги она сразу смылась в тот город, где я жил. Четвёртый после нескольких лет жизни с ней сошёл с ума, она его в дурдом сдала. Там он и скончался. Я вот, видите ли, сам явился. Теперь моя очередь...— Анатолий грустно улыбнулся.— Нет уж! Не надо мне этих деревенских хором. Хорошо хоть своё, что я сюда привёз, забрал. Я ведь не пустой к ней приехал. У меня есть всё для жизни: и техника, и тряпки, и мебель. А суд — это нервотрёпка, а у меня они и так уже на пределе. Я ведь не в первый раз обманут.
— Роковая женщина! — восхитился Валерий Петрович.— Стольких мужиков угробила! А ты её не обижал?
— Что ты! Разве я похож на идиота?! Какая бы она ни была — она ведь женщина! А женщина — это святое. Как Астафьев писал: «Женщина — тварь Божья, за неё и суд, и кара особые».
— Ну, за такую, как Катька, никакого суда не должно быть,— иронизировал Валерий.— Она не Божья тварь. Она просто тварь. Оно, пожалуй, и лучше, что ты ушёл от неё,— мучился бы с ней всю оставшуюся жизнь.
— Да я не сам ушёл — выгнала, сказала: «Не хочешь разводиться — уходи!» Месяц не уходил, уговаривал: «Катя, не дури! Давай жить как жили. Не нужно наше наследство моим детям. Я им напишу, они отказную пришлют». Бесполезно. «Уходи,— сказала,— а то хуже будет». А что будет, я ещё не знал, спрашиваю: «А что будет?» — «А вот увидишь»,— отвечает. Я тогда не понимал, что же будет, теперь вот понимаю. Она требовала в клуб не заходить, на калымы тоже, друзей не приглашать, на гармони не играть.
— Это что же — ты вроде арестованного? Ну и вляпался ты! — констатировал Петрович.— Ты извини, что я не заходил к тебе в эти дни, возил жену в больницу. Она ведь у меня диабетик, сильно болеет.
     Анатолий будто не слышал слов друга. Он уже не мог остановиться. Ему надо было высказаться, облегчить душу.
— И главное — вляпался уже не в первый раз. Она у меня тоже не первая.
— Как же ты в Екатериновке-то оказался? Зачем из города уехал?
— Я же крестьянского происхождения. Захотел после ухода на пенсию сменить образ жизни. Я к тому времени оказался одиноким. Дали мне Катькин адрес, она к тому времени уехала в Екатериновку. Ну, приехал, посмотрел: баба как баба, руки-ноги на месте, и голова вроде не пустая. Продал в городе квартиру, деньги от неё разложил пополам на сберкнижки себе и ей. Это на всякий случай. А она, когда разводиться задумала, сняла их и спрятала.
— Ты прямо как в омут головой,— определил Валерий Петрович поступок Анатолия.— А я с одной вот уже пятьдесят лет душа в душу. Это она сейчас «испортилась» из-за болезни, от неё сейчас никуда. Только отвернёшься — кричит: «Валера».
— Мне бы вот такую, как твоя.
— Каждый сам творец своего счастья. Не надо кивать на кого-то.
— А я и не киваю. Сам, дурачок-простачок, припёрся к ней в лапы. По складу ума она — циник, по нраву — диктатор, говорит: «Вот бы Сталина поднять — навёл бы в стране порядок!» Любовь для неё — стремление двух дураков сделать третьего. А весь мир — бардак, все люди — бляди. Когда я называл её солнышком, она добавляла: болотное. Болото она и есть, тонут в ней мужики.
— Шовинистка она. Слышал такое выражение — женский шовинизм? У таких постоянное чувство превосходства над мужиком. Да теперь в этом болоте уже, пожалуй, никто не утонет. Ей ведь тоже скоро семьдесят.
— Тюха я матюха. Слишком уж верю в людей, вот и попадаю впросак. И везде строю, ремонтирую. Пять бань построил, четыре гаража, не считая дровяников, сеновалов и прочего. Брачный аферист наоборот. Не я женщин обдуриваю, а они меня. Другой бы давно с ума сошёл от таких перипетий, а я как-то ещё дюжу.
— Потому ты и сохранился так, что не покладаешь рук. Бабам бы держаться за тебя и руками, и зубами, а они вон что выделывают с тобой. Ты и лицом выглядишь моложе своих лет, и физически всё можешь.
— Я как вечный строитель. Теперь вот тут надо будет всё заново отстраивать. Может, они всё-таки продадут мне этот дом. Он вроде бы ещё не сгнил, тёплый, только захламлённый очень.
— Здесь жил хозяйский сынок, инвалид по психике. Он и загадил дом.
— Алкоголик, что ли?
— Конечно. Алкаши — они все инвалиды по психике. А бабушка тебе сюда нужна, только в Екатериновке едва ли какая с тобой сойдётся — побоятся Катьку,— опять предложил Валерий Петрович.
— Я, пожалуй, не буду больше рисковать. Мне уже не верится, что есть среди женщин нормальные. Все они с фокусами, много среди них непригодных к супружеству.
— Есть,— уверенно заявил Валерий Петрович,— только искать надо, выбирать, не западать на первую встречную.
— Да,— только и вымолвил Анатолий.
— Однако, друг, не падай духом. Жизнь ещё не кончена,— похлопал по плечу Валерий Петрович Анатолия.— Не везло, не везло, когда-то же должно повезти!
— В такие-то годы?
— Да мне вон семьдесят пять, а я ещё купил трактор, огород пашу, дрова заготавливаю.
— А Гавриловна как остаётся без тебя?
— Соседей прошу, соцработников.
— Мне с моей жизнью до твоих лет не дотянуть.
— Не падай духом,— повторил Валерий Петрович.— Ты в зеркало на себя смотришь?
— Каждый день, когда бреюсь и умываюсь.
— Нет, не в зеркальце, а во весь рост? Приходи к нам, у нас есть трюмо. Ты ещё браво выглядишь, а старушек одиноких много. Не каждая хочет в старости одна век доживать. Мужики-то мрут раньше баб. Живут только те, у кого жена не истеричка, которых жена бережёт и нервы мужу не треплет.
— Разве такие есть?
— Есть! Бери в руки гармонь, иди в клуб, выходи на сцену — и тебя увидят.
— Какой ты оптимист! — похвалил друга Анатолий.— Спасибо за совет.

Рассказ второй

АЛЛА

     Месяц прожил Анатолий в этом брошенном доме, и весь месяц у него находилась работа. Он побелил стены и потолок, постирал доставшиеся от старых хозяев шторы, купил тракторную телегу дров, расколол и сложил их в дровяник, убрал всякий хлам из кладовки, сеней и двора. Дом стал жилым. Появилось свободное время, и куда его девать, Анатолий, привыкший к ежедневному напряжённому труду, не знал. Дом наследники не продавали по той простой причине, что между ними не было согласия, а ремонтировать и строить для кого-то не очень-то хотелось.
     Сухие дрова кончились, и Анатолий пошёл опять к другу за помощью. Надо было вернуть дровяной долг и попросить ещё сухих уже в обмен на сырые. По дороге к другу невозможно было миновать усадьбу, откуда его так «вежливо» попросила Катька. Анатолий с болью в сердце подходил к своему дому, и надо же было такому случиться — из ворот навстречу ему вышла Катька. Анатолий хотел миновать Катьку молча, но Катька остановила его категорическим требованием:
— Верни мне мои сапоги!
     Анатолий даже несколько растерялся:
— Какие сапоги?
— А какие я твоей дочери отдала, когда она в гости приезжала.
— Отдала, так с неё и спрашивай.
— Я отдала ей их для продажи, отдавай мне деньги за них.
— Не брал я у тебя никаких сапогов, кому отдавала, с того и спрашивай.
— Твоя дочь-то.
— Моей дочери уже пятьдесят, и она способна отвечать за себя сама.
— Верни мне деньги за них!— Катька подступила к Анатолию с намерением ухватить его за рукав куртки.
— Отстань — только и нашёлся ответить Анатолий и отдёрнул руку.
— Не отдашь — я в суд подам.
     Анатолий молча пошёл дальше.
— Отдай, а то хуже будет! — крикнула ему вдогонку Катька.
     Анатолий не ответил, он только горестно смотрел на дела своих рук: на сеновал, высившийся в углу усадьбы, зароды сена, не поместившиеся в него, на дровяник, полный сухих дров, на гараж, заборы, ставленые на листвяную основу, на трубу, красиво выложенную его руками; смотрел — и ему было непонятно, чего же ещё надо было этой Катьке: не пьёт он, не курит, всё дома делал, её не обижал, даже пытался любить, хотя, собственно говоря, было не за что,— нет, не нужен оказался. И на вид она баба как баба, на человека похожа; правда, растолстела, живот отпустила, ну коробочка и коробочка, и здоровьем уже не пышет — ан не побоялась старческого одиночества. Не вдруг-то поймёшь этих женщин! «Нет, не даст она мне здесь, в деревне, жизни. Надо уезжать»,— думал Анатолий, и решение такое, зародившееся у него сразу после ухода, становилось всё твёрже. Собака Жулька заповизгивала из-под ворот, учуяв хозяина. Слёзы навернулись на глаза.
— Не хнычь и не теряй себя,— потребовал Валерий Петрович.— Дай объявление в газету «Шанс», и наверняка тебе откликнется не одна.
— Ты думаешь, стоит?
     Анатолий мало верил в такую затею. Он читал такие объявления в газетах и в душе даже смеялся над людьми, пишущими такие объявления. Он считал такое неэтичным: как это о себе писать, нахваливать? Но оставаться одному не очень-то хотелось.
— Мне неудобно,— попробовал отказаться он.
     Но Валерий Петрович настоял:
— Ну и прокиснешь один, пить научишься. Хочешь, я за тебя напишу?
— Нет уж, лучше я сам,— сдался Анатолий.
     И он отправил в «Шанс» объявление следующего содержания: «В душе поэт, в руках гармонь, в деле — трудяга. Шестьдесят восемь. Если нужен хозяин в доме, пишите». Адрес свой он дать постеснялся и спрятался за номер паспорта. Объявление получилось с юморком, но он так и хотел, он счёл, что сухая информация о себе не сможет привлечь внимания.
     На дворе была уже весна, снег взялся водой, слепило солнце, а руки требовали труда, и Анатолий уже не желал оседать в Екатериновке на лето. Посадишь огород — и застрянешь возле него до осени, лучше уехать и не смотреть на то, что оставил в этой деревне. Через неделю Анатолий заглянул на почту — нет ли писем — и получил одно. С нетерпением он раскрыл его.
     «Здравствуйте, незнакомый мужчина. Пишет вам незнакомая женщина по вашему объявлению насчёт «объявления» знакомства. Если хотите познакомиться, то я приглашаю вас на знакомство по адресу… Думаю, что вам будет интересно. Я буду ждать».
     Прочитав письмо, Анатолий надолго задумался. Письмо было написано безграмотно. Кто его писал? Такая же Катька? Возможно. Она назвала свой адрес. Это была такая же деревня, как и Екатериновка, а может быть, и хуже. Опять в деревню, и, возможно, опять в лапы такой же Катьки? Нет, такая перспектива ему не нравилась, и он решил оставить это письмо без внимания. Через неделю он опять заглянул на почту. Работницы почты спросили его с удивлением:
— Анатолий Николаевич, у вас ведь есть адрес. Мы вам домой принесём вашу почту.
     Анатолий отшутился:
— Девчата, так интереснее.
     «Девчата» — женщины уже предпенсионных лет — только плечами пожали и выдали ему сразу три письма. Прав оказался Валерий Петрович — откликнулась не одна. Анатолий заинтригованно раскрывал каждое.
     Первые два письма его не заинтересовали. В первом содержание было совсем неинтересным:
     «Здравствуйте незнакомый человек. В газете я вычетала, что тебе нужна женщина у меня ест очен хорошая знакомая она живёт одна не пёт и не курит возле вогзала трёх эташка дом 5 кв 25 «Мария» её зовут Галя».
     С такой безграмотностью Анатолий не хотел иметь дела и бросил письмо в печку. Письмо писало явно «лицо нерусской национальности», и кто знает, что скрывается за текстом.
     Второе письмо было очень длинным и сводилось к тому, что женщина не имеет своего угла — вернее, имеет угол, но в доме у младшего сына, что она всю жизнь «не цвела», работы в деревне никакой, она перебивалась случайными заработками: где кому избу побелит, кому картошку покопает... Она не назвала своего адреса, потому что боится сына, и попросила связаться с ней через друга её сына. Анатолий и это письмо отправил в печку: он-то знал, что на стирку одежды, побелку, копку картошки в селе нанимаются не самые лучшие женщины.
     Третье письмо его заинтриговало:
     «Здравствуйте, дедушка ИКС! Пишет Вам бабушка Алла. Если после отбора претенденток на Ваши руку и сердце возле Вас никого не останется, может быть, и я пригожусь».
     В адресе значилось районное село. Письмо Анатолия заинтересовало, и не тем, что в адресе значилось районное село, а тем, что писала письмо не простая женщина, а с эрудицией и незаурядной жизненной энергией, и он решил познакомиться с ней. Знакомство — ещё не клятва в вечной верности, и испыток — не убыток. Не откладывая дела в долгий ящик, он поехал на другой же день в Идринское.
     Аллу он нашёл в двухэтажном доме, на втором этаже, в не очень-то ухоженной квартире. Женщину звали Аллой Сергеевной, выглядела она на шестьдесят. На щеках румянец, ростом выше среднего, с мужскими чертами лица, с пушком на верхней губе, угловатая и некрасивая. Волевой взгляд, обрамлённый густыми чёрными бровями, ввёл Анатолия в смятение. Это была наверняка умная женщина, что и подтвердилось в беседе. Ей хватило одного взгляда, чтобы увидеть Анатолия сразу со всех сторон и дать ему оценку. Заинтересованный взгляд её сразу потускнел. Беседуя, Алла Сергеевна шутила, смеялась, но глаза её были серьёзными.
— Какое красивое имя — Анатолий! А у меня был Павел, в звании полковника, умер два года назад, любил спеть и пел часто со мной,— были первые её слова, после того как Анатолий представился.— Дуэтом у нас хорошо получалось. Гармонистом он, правда, не был, но петь любил. А меня в консерваторию хотели увезти, да тётушка не отдала. Я ведь сиротой была, у тётушки росла. А голос у меня был!
     Алла Сергеевна была в квартире не одна, с ней была ещё одна женщина, близкого с Аллой возраста. В квартире топилась печь. Женщины задушевно беседовали и пили чай. Вторая женщина, а звали её Анной Михайловной, тоже была прилично одета, и Анатолий определил, что она тоже не из простых, понял, что с этими женщинами надо ухо держать востро — умные старушки уловят малейшую фальшь.
— А мы тут песни поём,— Алла Сергеевна взглядом пригласила Анатолия сесть на подставленный к столу стул.
— И я готов с вами спеть. Жаль, под рукой нет гармони или баяна.
— Так вы ещё и на баяне?! — обрадовалась Алла Сергеевна.— Вы помните старинные песни?
— Конечно, а какие вы сегодня пели?
— О, мы пели разные, даже хулиганские!
— Какие же?
— «Гоп со смыком» помните? Представляете, мы её спели и ни одного нецензурного слова не произнесли!
     Анатолию стало смешно. Он помнил эту песню, родившуюся более полувека назад. Она состояла в основном из нецензурных выражений.
— Знаю я эту песню,— сказал он и начал декламировать: — «Гоп со смыком, песня интересна, двадцать семь куплетов всем известны...» Но я знаю её нецензурную: «Режет немцев русская коса…»
     Все трое расхохотались. Анна Михайловна спохватилась:
— Я, пожалуй, пойду. Вам же надо познакомиться поближе.
— Что вы, Анна Михайловна, вы нам не помешаете,— Алла Сергеевна готова была удерживать подругу за рукав.
     Анатолий тоже пробормотал что-то в этом роде, но Анна Михайловна всё-таки ушла.
— Нет-нет, вам надо поговорить, а я буду третьей лишней.
     Когда они остались тет-а-тет, Анатолий немного оробел. Алла Сергеевна была явно не из его сословия. Она сыпала стихами, музыкальными терминами, коих Анатолий не знал, музицировал-то он на слух. Стихи он тоже любил, даже пытался сочинять, знал кое-что из современных авторов, но нотной грамоты не знал, в чём и сознался:
— Я самоучка, играю на слух, консерваторий не кончал.
— Ну, рассказывайте,— резко сменила тему Алла Сергеевна.
— Как я докатился до жизни такой?
— Вот именно.
— А вот так: потихоньку да помаленьку...
— Пьёте?
— Когда захочется.
— И часто хочется?
— Не очень.
— Если мужчина не выпивает, это по российским меркам даже подозрительно. Но давайте серьёзно. Кто вы?
      Анатолий вкратце рассказал о себе, не скрыл и своих семейных неудач, о себе высказался довольно самокритично, с юморком. Алла Сергеевна только согласно кивала головой. О себе она рассказывала долго и с удовольствием. Воспоминания доставляли ей даже наслаждение. А вспомнить, понял Анатолий, ей было что.
— А я сирота. Родители были репрессированы. Тётка панически боялась детдома и меня туда не отдала, и на консерватории моей крест поставила. Но что-то во мне было заложено природой, я, можно сказать, выбилась в люди. В художественной самодеятельности участвовала на самом высоком уровне, много писала в газеты, в том числе в центральные, числилась внештатником, дослужилась до директора крупной гостиницы в Пятигорске, много читала. В моей гостинице останавливались знаменитости: композиторы, писатели, поэты, артисты. У меня собрана большая коллекция автографов, подаренных книг. Я была знакома с Гамзатовым, Евтушенко, Богословским и многими другими знаменитостями.
     Анатолий слушал и чувствовал свою ничтожность перед этой грандиозной женщиной. Алла Сергеевна была грандиозна не только телесно, но и интеллектуально. В конце своего монолога она вдруг спросила:
— И сколько вы мне дадите лет?
     Анатолий преднамеренно убавил:
— Выглядите вы лет на пятьдесят – пятьдесят пять.
— Шестьдесят семь! — как-то даже с радостью поправила его Алла Сергеевна.
— Нет, вы моложе,— польстил ей Анатолий.
     Она и в самом деле выглядела моложе.
— Я вам не пара,— сделала главный вывод Алла Сергеевна.— Вы ещё вон какой молодец! Никакой вы ещё не дедушка. Вам надо женщину лет пятидесяти или моложе.
— Спасибо за комплимент,— поблагодарил Анатолий.— Вы мне льстите.
     Анатолий видел, что Алла Сергеевна действительно ему не пара. Он представил себя рядом с ней, представил, как ему придётся слышать этот командирский голос, терпеть этот напористый характер, смотреть в эти несмеющиеся глаза, и его покоробило. Он превратится с ней в оловянного солдатика. Мурашки пробежали по спине, но вслух он сказал совсем другое:
— Мы разные, но это не так уж плохо. Помните физику: одноимённые заряды отталкиваются, разноимённые притягиваются.
     Алла Сергеевна пристально посмотрела на него. В её несмеющихся глазах промелькнула искорка интереса. Анатолий счёл, что глубже знакомиться с Аллой Сергеевной ему не стоит — они и в самом деле не пара, и поспешил удалиться.
— Мне понравился ваш юмор: «может быть, и я пригожусь»,— сказал он от порога.— Вы мудрая женщина. Когда можно будет прийти с баяном песни попеть, стихи почитать?
— Когда вдохновение посетит наши души,— неопределённо ответила Алла Сергеевна.
     «Нет, не получится у нас единой песни,— сделал окончательный вывод для себя Анатолий.— Даже одну и ту же мы поём по-разному». Оказавшись на улице, он поёжился, сокрушённо покачал головой: «Ну и хлюст же я! Не пойду больше ни к одной! Совестно. До чего я докатился!»

Рассказ третий

ТАМАРА

     А письма всё приходили. По третьему письму Анатолий снова поехал в районное село — и едва не женился.
     Письмо было следующего содержания:
     «Здравствуйте! Пишет Вам женщина, которая хочет с Вами познакомиться. Прочитала Ваше объявление, по индексу поняла, что Вы живете в Екатериновке, вот и решила написать, хотя никогда через газету никому не писала. Мне 63 года, вдова, без вредных привычек. Люблю дом, уют, хочу встретить мужчину, надёжного во всех ситуациях жизни, без вредных привычек. Подробности при встрече. Тамара».
     Стыдно было оттого, что он, как торговец, ходит по квартирам и предлагает себя, но он всегда был верен своему слову, и уж если зарубил, то дорубал до конца. Он не любил бросать начатое на половине. Утешало то, что не один он так вот поступает: вон сколько объявлений в газетах о знакомстве. Теперь так повелось. Ему предлагали познакомиться с той или другой женщиной, но он считал, что если женщина не хочет, зачем навязываться. Катька, например, хотела, она и согласие давала через подругу.
     Он подошёл к дому с красивыми наличниками на окнах. Расписные ставни, крашеные стены, ворота со звонком над калиткой, белёный шлакобетонный гараж — всё говорило о том, что здесь присутствует хозяйская рука. В ограду он вошёл без звонка — калитка была не заперта. Во дворе чисто, с крыши дома, бани, летней кухни, стоящей на особице, сброшен снег и вывезен в огород. В огороде — ещё не растаявшая ледяная горка. Весна подточила её с солнечной стороны, но скат ещё держался. «Раз есть горка, значит, есть и дети,— подумал Анатолий.— Живёт, видимо, не одна». И не ошибся.
     На крыльце — ещё кнопка. Анатолий позвонил. Вышла белолицая, с двойным подбородком, женщина. Она была полной. Излишний жирок на животе и боках делал её квадратной. Когда-то лицо было красивым, но сейчас мало чего осталось от былого. Щербатый рот, жидкие полуседые волосы старили её. По внешнему виду она выглядела на все семьдесят пять. На ней были стёганая фуфайка, вязаная шаль. Она, видимо, управлялась по хозяйству, в руках несла чашку с мятой картошкой, сваренной в мундирах и предназначавшейся, видимо, для кур, возившихся на проталинах в огороде. Женщина с интересом некоторое время рассматривала гостя. В глазах её появилась ироническая искорка, этакая лукавинка. Она поняла, кто перед ней, и с улыбкой произнесла:
— Здравствуйте. Вы ко мне?
— Да. Здравствуйте. Я дедушка — в душе поэт,— смеясь, представился Анатолий.
— Тамара,— представилась женщина.— Проходите в дом.
     Тамара оставила чашку с картошкой на крыльце. Распахнула двери, приглашая жестом, но Анатолий, как галантный кавалер, пропустил даму вперёд.
     Обстановка в доме была деревенская: русская печь, лавка вдоль стены, вёдра и кастрюли под ней, комод старинный, стол обеденный, газовая плита — всё для Анатолия было привычным.
     Тамара предложила чай, но Анатолий отказался.
— Поговорим, посмотрим друг на друга, а чай будем пить, когда примем решение.
     Анатолий удивился сам себе, подумал: «Вхожу во вкус!» — и чертыхнулся про себя. Ему хотелось побыстрее закончить эту официальную процедуру. О себе он рассказал довольно коротко, опустив все свои предыдущие приключения, а разрыв с Катькой объяснил нестыковкой характеров. Тамара выслушала не перебивая, о себе рассказала ещё короче:
— Я простая рабочая, всю жизнь проработала в совхозе — то дояркой, то телятницей. Муж погиб десять лет назад. Охотником был. Браконьеры убили его из-за ружья. Их нашли, осудили, да человека-то не вернёшь. С тех пор вот и живу одна.
— И за эти годы не пытались выйти замуж во второй раз?
— Находились мужчины, но до серьёзных отношений не доходило. Несерьёзные какие-то попадались. Вот и живём в этом доме с дочерью, зятем и внуками.
     Тамара провела Анатолия по комнатам.
— В спальне дочь с зятем спят. Мы с внуками вот здесь, в зале. Тесновато, конечно, но есть жилая времянка; правда, зимой мы в ней печку не топим.
     «Да, тесновато,— мысленно согласился Анатолий.— Наверное, из-за тесноты мать и отселяют. Вон кровати-то почти рядом».
     Тамара, несмотря на полноту, Анатолию понравилась. Хоть и выглядела она староватой, но это так казалось на первый взгляд. При разговоре с Анатолием она оживилась, лицо стало одухотворённым, щёки порозовели. И лет ей оказалось вовсе не семьдесят пять, а всего лишь шестьдесят. Импонировали её простота и откровенность. В её пользу говорила и крестьянская обстановка в доме, чистота и уют, ухоженность усадьбы. Анатолий решил, что сможет остаться даже здесь, в тесноте, если они поладят с Тамарой.
— Тамара, а вы с детьми советовались?
— Они-то и присоветовали мне написать вам.
— Вы мне понравились,— чистосердечно признался Анатолий.— Если вы не против нашего союза, мы будем жить в Екатериновке или здесь, во времянке, хозяйство вести вместе с молодыми. Корову заведём. Но прежде надо с молодыми посоветоваться. Я приду вечером, когда молодые будут дома.
     Тамара согласилась.
     Вечером они пили чай. Анатолий познакомился с зятем Тамары, который оказался лейтенантом милиции, и дочерью, которая работала в одном из магазинов райцентра. Двое внуков, семи и четырёх лет, вертелись тут же, на кухне. Беседа продолжалась больше часа. У Анатолия нашлись общие интересы с зятем. Лейтенант милиции оказался выходцем из Екатериновки. Анатолий хорошо знал его родителей. Всё шло к сближению и соединению, но Анатолий всё-таки дал Тамаре время подумать.
— Подумайте,— сказал он на прощание.— Я приеду через неделю, и если вы не раздумаете, мы с Тамарой поедем ко мне, поживём пока у меня, а там видно будет.
     Но дальнейшее сближение не состоялось. Анатолий приехал, как и обещал, через неделю. Ворота их усадьбы были на запоре. На звонок никто не ответил. Через дырку в калитке он увидел на дверях замок и поплёлся восвояси. На перекрёстке улиц ему встретилось всё семейство Тамары. Он остановился на противоположной стороне улицы. По тому, какими безразличными были лица зятя и дочери, Анатолий понял, что надежды его не оправдались. Дочь и зять с детьми остались на противоположной стороне, а Тамара, отделившись от семьи, подошла к нему.
— Простите нас, мы раздумали,— смущаясь, сообщила Тамара и простодушно объяснила: — У нас умерла мать Игоря. У неё благоустроенная квартира. Она ему её подписала.
     Анатолий хотел спросить: «А причём здесь мы?» — но раздумал. Ему стало ясно, что молодые искали матери не спутника жизни, а место жительства. Теперь, когда вопрос с квартирой для молодых решился, вопрос о спутнике для мамы отпал. Анатолий только спросил:
— Может быть, вам что-то в Екатериновке наговорили про меня?
— Что вы! — так же простодушно ответила Тамара.— Нам про вас рассказывали только хорошее.
— Так в чём же дело?
— Я теперь буду жить просторно, внуки со мной...
     Вопрос о спутнике для мамы отпал, она теперь будет жить с внуками... Оно и понятно: куда ещё этот спутник повернёт, а тут мама останется в собственном доме одна, будет и огород обрабатывать, и внуков обихаживать... Без спутника спокойнее...
— Ну и просидишь в девках до конца дней своих,— полушутя-полусерьёзно сказал Анатолий и уже на полном серьёзе добавил: — Своя-то жизнь у тебя должна быть?
— Что поделаешь? Это и есть моя жизнь. Я не одна. Извините.
     Анатолий видел, что он Тамаре понравился, но против воли детей она пойти не осмелилась.

Рассказ четвёртый

ЛЮДМИЛА

     Прошла ещё неделя, письма прекратились. Решения судьбы не произошло. Надо было предпринимать какие-то другие шаги. Одиночество и домашнее безделье до того осточертело, что Анатолий готов был на стенку лезть. Была суббота. Валерий Петрович пригласил Анатолия помыться в бане:
— Зачем ты будешь топить свою развалюху, если можно помыться у нас? Мы топим, и нас всего двое. В нашей бане можно полдеревни помыть.
     А баня у Петровича была просторной, с большой железной печью, просторным полком. Строил её Валерий Петрович в расчёте на детей, да дети-то разъехались: кто в Москве, кто в Красноярске, кто на Камчатке. Приезжают они, помогают и с огородом управиться, и деньгами. Хорошие у Петровича дети. У Анатолия тоже хорошие, но тоже далеко. Не хотят дети тянуть деревенскую лямку, тем более сейчас, когда деревня осталась у государства сиротой.
— Сейчас я свожу Гавриловну в баню, помогу ей помыться, потом помоемся вместе, парку поддадим, попаримся, поговорим,— вместо приветствия сказал Петрович, когда Анатолий вошёл в дом.
     Гавриловна, бывший ветработник, согбенная, поседевшая, с жиденькими волосами, с бледным морщинистым лицом, при появлении Анатолия приподнялась на кровати:
— Это Толя? Здравствуй, Толя. Совсем я развалилась, не обращай на меня внимания. Согнула меня болезнь. Скорей бы развязать руки Валере, замучила я его. Вот уже год как лежу, а он возле меня крутится.
— Здравствуйте, Татьяна Гавриловна,— как мог бодрее приветствовал Анатолий Гавриловну.— Не надо думать о смерти, тем более о ней говорить, надо просто жить. Все мы там будем, на том свете, тут уж ничего не поделаешь, и торопить это дело не стоит.
— Как не говорить! Зачем так мучиться и других мучить?
— Ладно тебе,— упрекнул жену Валерий Петрович,— собирайся в баню.
     Он посадил жену в кровати, надел на неё халат, натянул на ноги сапоги, прикрыл голову шалью и под руки повёл в баню.
     Анатолий, наблюдая эту картинку, думал: какая добрая и терпеливая душа у его друга. Смог бы он так-то вот?
— Не нашёл ещё себе старушку-то? — спросила Татьяна Гавриловна. Она переживала за Анатолия, вовсю ругала Катьку.— Вот дура Катька, такого мужика выгнала из собственного дома. Ты не уходил бы, пусть она уходит, пусть заплатит за твои труды.
     Анатолий только ответил:
— Не нашёл, Гавриловна, свою, всё чужие попадаются.
     А Гавриловна ещё способна была шутить:
— А ты на рынок сходи, плакат повесь: «Продаётся дед, недорого». Вот Катька над тобой посмеётся. Шучу я, Толя, не принимай всерьёз мою болтовню. Я уже временами заговариваться стала.
     Но Анатолий принял шутку:
— Ходил, лицо мёдом мазал, на блюдечке подавал — не берут.
— Не может быть, такого бравого мужика ещё поискать надо. Прости уж ты меня за шутку.
— А мы тебя, Толя, в красивую коробочку упакуем, ленточкой повяжем и отправим, как киндерсюрприз, какой-нибудь молодухе,— поддержал шутку супруги Валерий Петрович.
     Но Анатолий ответил другу серьёзно:
— Не все ведь хотят знакомиться, тем более через газету: во-первых, стесняются; во-вторых, многие намаялись со своими, теперь не верят в порядочность мужиков. А которые хорошо жили со своими, им другого не надо.
— Не отчаивайся,— повторил своё требование Валерий Петрович.— Счастье слепо: не везёт, не везёт, но должно же когда-то повезти.
     И Анатолию повезло. В понедельник он оказался в коридорах службы соцзащиты. Он намеревался прозондировать вопрос о приюте, если вдруг не найдёт спутницу. Он не намеревался оставаться один на старости лет. В приюте всё-таки люди, какое-никакое, но общество, однако вопрос этот он отложил. А способствовало этому вот что: На противоположной скамейке сидела интересная бабушка, накрашенная, накрученная, в рыжих кудряшках, маленькая, глазастая, длинноязыкая, в норковой шапке, белом мохеровом шарфике. Как родному, она выложила ему все подробности своей нелёгкой жизни.
— Вот пришла на перерегистрацию, с работы пришлось отпрашиваться. Надо перерегистрироваться — всё какие-никакие льготы будут: проезд в автобусе, уголь, электричество. Пенсия-то вся на питание уходит. Да вот ещё за сыночка плачу. Разбил он чужую машину. Хоть и не виноват, а платить надо, заставили. Тысячу зарплаты получаю, да от пенсии триста рублей остаётся. На это и живу. Да ещё если кто-нибудь за ветеринарные услуги заплатит. Сегодня ночью слышу — кто-то снежком в окно кинул. Стекло зазвенело, проснулась. Телёнка пришлось принимать, неправильно шёл. Вперёд должны передние копытца показаться, а пошла голова. Пришлось ножки выправлять, в матку входить.
     Анатолий слушал, развесив уши, смотрел, расширив глаза,— напахнуло близким, родным. Не раз и не два он принимал роды у коровы. Корова, телёнок, солома... всё близкое, своё, и бабушка такая простая и красивая...
— Муж умер. Сын в армии. Вот уже два года одна живу. Когда сын был рядом, весело было, а теперь тоска заедает. Дочь в Волгограде живёт. Хорошо живут с мужем, деньги хорошие получают, да я не хочу с них тянуть. Пусть живут. Я за них рада.
— Корову держите? — поинтересовался Анатолий.
— С мужем держали, а одной зачем она? Есть поросёнок, куры.
     Она щебетала и щебетала. За полчаса он узнал о ней, кажется, всё, кроме главного: как её зовут. Его так и подмывало спросить, и он не удержался, пересел к ней на скамейку, приблизился и тихо, чтобы не услышали другие пенсионеры, сидевшие в очереди, спросил:
— Познакомиться не желаете?
     Щебетунья умолкла, отстранилась, устремила подведённые глаза на Анатолия, осмотрела его оценивающе. В глазах мелькнул озорной огонёк.
— Не много ли хотите? — спросила лукаво.
— Скажите, как вас зовут?
— Люда.
— Где работаете за такую маленькую зарплату?
     И Люда снова затараторила. Оказывается, она не на полной ставке. Штатную единицу ветврача сократили, а чтобы не увольнять работника, зарплату другого разделили. Жить-то всем хочется. Пенсия у неё маленькая, а тут хоть и маленькая, но всё же зарплата. Оказывается, работает она в районной ветлечебнице. Большего Анатолию и не надо было. Теперь он сможет узнать и фамилию, и адрес, стоит только зайти в ветлечебницу.
     Люда прошла перерегистрацию. Анатолий увязался за ней. Он ещё раз предложил познакомиться. Люда загадочно улыбнулась и опять уклонилась от прямого ответа.
— Вы мне понравились,— признался Анатолий.— И я вас найду.
     Люда засеменила ножками по крыльцу, бойко спрыгнула с последней ступеньки и скрылась за углом. Даже в походке её Анатолию виделось что-то родное, хотелось думать, что он давно знает её. С ней он связал бы свою жизнь без колебаний, но всё-таки два дня он ещё колебался, на третий не выдержал и приехал в ветлечебницу.
     Люды в лечебнице не оказалось.
— Скажите, а Люда сейчас здесь? — спросил Анатолий у пышнотелой дежурной.
— Титова? — переспросила дежурная.— Нет, она уже ушла домой.
— А вы не скажете её адрес?
     Дежурная подозрительно посмотрела на Анатолия.
— А вам зачем? Мы домашних адресов не даём.
— Корова у меня должна телиться. Вдруг ночью? Возможно, за ней приехать придётся,— соврал Анатолий, не моргнув глазом.
— Цветочная, шесть — два.
— Спасибо,— поблагодарил Анатолий и поехал домой в надежде всё-таки познакомиться с Людой поближе.
     Он решил написать ей письмо, долго корпел над бумагой, несколько раз рвал написанное, прежде чем запечатать конверт, несколько раз перечитал.
     «Люда, Вы мне очень понравились,— написал Анатолий.— Нам можно бы соединить судьбы — думаю, у нас получится. Специальности у нас близкие: Вы ветврач, я агроном. Я помогу Вам выпутаться из долгов. Думаю, мы сможем найти общий язык и с вашей дочерью, и с сыном. Вдвоём нам легче будет жить. Я деревенский, держал корову и другую живность. Зовут меня Анатолием, мне шестьдесят восемь, давайте познакомимся. У нас должно получиться. Я это чувствую».
     Он сначала хотел отправить письмо почтой, но передумал и решил доставить лично, и если получится — познакомиться ближе. Но познакомиться ближе не получилось.
— Вот видите, я вас нашёл, как и обещал,— сказал он, когда Люда вышла из калитки.
     Люда жила в деревянном двухквартирном доме с прилегающими к нему двором и огородом. Она что-то жевала. Вероятно, Анатолий поднял её из-за стола. Её внешний вид несколько разочаровал Анатолия. Она была в безрукавке, сшитой из байкового одеяла, на ногах толстые вязаные носки и тяжёлые галоши. Волосы не прибраны, джинсовые брюки не чистые. В таком одеянии крестьянки обычно управляются по хозяйству.
     Люда будто ждала Анатолия, нисколько не удивилась. Обернувшись, она плотно прикрыла калитку.
— Ко мне нельзя...— сказала она решительно.— Я потом вам отвечу.
     Анатолий понял, что явился не ко времени. Он даже несколько растерялся, но письмо всё-таки решил отдать. Почему сейчас к ней нельзя, он ещё не знал.
— Вот, прочитайте... на досуге...— протянул конверт.
     Люда спрятала письмо во внутренний карман куртки и взялась за скобку калитки, словно боялась, что кто-то может её открыть. Она явно не желала продолжения разговора.
— Я потом вам отвечу,— повторила Люда и сделала движение к калитке.
— До свидания,— сказал Анатолий и поспешил удалиться.
     Он был обескуражен. «У неё кто-то есть!» — догадался он и пожалел, что отдал письмо. Через два дня он получил от Люды письмо. Оно пришло уже на его адрес. Девчата-почтальоны засунули его между тесин калитки на видное место.
     «Вы меня простите, Анатолий,— писала Люда.— Я не сказала Вам правду. Вы красивый и, наверное, умный. Вы мне понравились, и я была бы не против познакомиться с Вами ближе, но у меня есть мужчина. Вид у него, конечно, похуже вашего, но я его пожалела. Он больной. Мы с ним познакомились через газету. Я его приняла. И мне его жалко. Вот сейчас пойду в аптеку за лекарствами для него. Если бы раньше нам встретиться. В общем, я останусь с ним».
     Анатолий долго сидел у топящейся печки. Слов у него не было. Были только грусть и тоска да щемящая боль в сердце.

Рассказ пятый

МАРИЯ ИВАНОВНА

     Уже заканчивался апрель. Надо было что-то решать: либо заниматься огородом, ремонтировать городьбу и убирать прошлогоднюю дурную растительность, готовить почву под вспашку, либо искать новое место жительства. Анатолий не находил себе места. К решительным действиям его подтолкнули гостьи, нагрянувшие к обеду. Звякнула щеколда на воротах, Анатолий выглянул в окно и увидел в ограде Катьку и её сестру Прасковью. Он даже растерялся: таких гостей он не ждал, не сразу решил, принимать ли их. На всякий случай он решил не пускать их в дом, быстро накинул куртку и вышел навстречу. В голове вертелся вопрос: с чем они к нему пришли? — и готов был ответ: если с повинной, то он её не примет — предавший однажды предаст и дважды; если с претензией — приготовился дать отпор. Анатолий встретил незваных гостей в ограде.
— Верни мне гармошку, которую ты брал на ремонт! — вместо приветствия громко заявила Прасковья.
     Анатолий удивлённо смотрел на неё. Гармошку, которую он брал у Прасковьи, он оставил у Катьки и даже показал её Катьке.
— Я оставил её там, во времянке. Она не подлежит ремонту.
— Это не та гармошка,— заявила Прасковья.— Моя была зелёная.
— Да твоя это гармошка,— отвечал Анатолий в крайнем удивлении.— Ты её где взяла? Ты мне её из-под крыльца вытащила, вот туда же её обратно и забрось.
— Нет, это не моя гармошка. У меня была хорошая, верни мне хорошую!
     Прасковья не умела говорить тихо. Она даже обычную беседу с соседками вела на повышенных тонах. Такая уж у неё была привычка. Такая же коробочка, как и Катька, она казалась нахохленной, словно клушка перед боем с кошкой. Прасковья была из тех людей, которые никогда своего не упустят, а если можно, то и чужого прихватят. Анатолий уже твёрдо знал это и понял, что Прасковья решила насолить ему ещё больше, понял, что она не отступится, пока не добьётся своего. Если её что-то не устраивало в отношениях с соседями, она могла кричать на всю улицу, если даже перед ней никого не было. Спорить с ней мало кто решался. Все понимали, что если Прасковья что-то вбила себе в голову — колом не вышибешь. В чём-либо переубедить Прасковью было невозможно. Анатолий попробовал всё-таки вразумить Прасковью:
— Да твоя это гармошка.
— Не моя! Отдай мне мою! — кричала Прасковья так, что прохожие заглядывали в открытые ворота.
     Что было делать? Перед такой наглостью Анатолий просто терялся. Противоядия он не выработал против такого явления, несмотря на длительный жизненный путь и печальный опыт.
— Да отдам я тебе свою, подавись,— не сдержался и он от повышенного тона.— Только кто у тебя играть на ней будет? Сама ты не умеешь, и в родове вашей ни одного гармониста нет! И окажется моя гармошка тоже под крыльцом.
— А это уже не твоё дело,— кричала Прасковья.
     А Катька ещё добавила крика:
— А мне отдай сапоги! Если не вернёшь, мы в суд подадим!
— Сволочи вы! — ответил Катьке Анатолий.— А не боишься, что я тоже подам в суд, чтобы ты заплатила мне за мой трёхлетний труд?
— Подавай,— парировала Катька.— Ещё неизвестно, кто кому больше должен.
     «Нет, с такими бабами не договоришься,— понял Анатолий.— Скандалы и суды — это их стихия». Он вынес из дома свою, одну из трёх из его коллекции, почти новую гармошку и отдал Прасковье. Та даже вырвала её из рук Анатолия.
— Мы тебя засудим! — пригрозила на прощание Прасковья.
     За гостьями закрылись ворота, а у Анатолия созрело твёрдое решение — уехать: от таких женщин можно ожидать чего угодно. И снова он возился у печки, готовил макароны себе на обед, а в голове вертелся тот же вопрос: чего же ещё было надо Катьке, чтобы жить с ним? Нет, не находил он ответа. Деньги? Так он их ей приносил немало. От калымов всё отдавал до копейки, пенсия у него чуть ли не в два раза больше Катькиной — тоже вся была в её руках. У него даже карманных не оставалось. Непонятно! И что она за человек, ему, пожалуй, и не разгадать вовсе. И помогал ведь он той же Параше и с сеном, и с огородом управляться и дочери её помогал во всём, внуков возил в город и из города. Нет, всё равно чем-то не угодил! Свояк, муж Параши, советовал: «Двинь ты Катьке пару раз между глаз, она и остепенится». Он так поступал со своей Прасковьей, когда пьян напивался. Но Анатолий так не мог, он просто был неспособен на такое. Он тогда так и ответил свояку, сказал, что жена должна быть женой, а не боксёрской грушей. Снова всплыл вопрос о приюте.
     Когда при очередной беседе с другом он заикнулся о приюте, Валерий Петрович возмутился:
— Ты что же, решил сдаться обстоятельствам? Я говорю, не хнычь: подумаешь, бабы! Кого испугался-то?
— Я знаю их. Они не отступятся, пока не выживут меня отсюда или, ещё хуже, пришьют, как предыдущих Катькиных.
— В самом деле боишься их?
— Да не боюсь я, просто не хочу тратить нервы на них. И так уже предостаточно потратил. Устал я от этих бабских выкрутасов.
— Продолжай искать. Кто ищет, тот всегда найдёт — помнишь бодрую советскую песенку?
— Она на развод подала, а расходы за развод с меня взыскали. Уеду куда-нибудь. Больно смотреть на свой труд, когда мимо прохожу. Лучше не видеть.
— Ну, смотри,— согласился Валерий Петрович.— Тебе виднее. В «Шансе» много объявлений из Абакана и других городов. Пробуй, ты ничем не рискуешь.
— Кроме своей репутации...— продолжил мысль друга Анатолий.
— Я серьёзно, а ты ёрничаешь. Ищи.
     И Анатолий решился, купил очередной номер «Шанса», выписал несколько адресов женщин, предлагавших знакомство, и поехал в Абакан по указанным адресам.
     Он позвонил по первому из телефонов:
— Здравствуйте, Мария Ивановна, звоню по вашему объявлению. Мы, правда, не совсем совпадаем по возрасту, но, если вы не возражаете, мы можем познакомиться. Авось наши взгляды на жизнь совпадут, мы понравимся друг другу. Я буду не в претензии, если это будет не так. Если разрешите, я к вам приеду, и мы поговорим.
— Кто вы? — был ответ.
     Анатолий представился, рассказал коротко о себе.
— Здравствуйте, Анатолий Николаевич. Вы интересный человек и так интересно о себе рассказываете. Вы и вправду стихи пишете?
— Бывает.
— И на гармони играете?
— И на баяне тоже.
— Да вы талант!
— Когда можно будет посмотреть друг на друга?
— Приезжайте вечером после пяти,— и незнакомка назвала адрес.
     Анатолий сильно волновался, подходя к дому Марии Ивановны. Она жила на окраине города в одноэтажной двухквартирке, каких много было понастроено и в сёлах, и в деревнях во время строительного бума в советское время. Её половина дома выгодно отличалась от соседской. У Марии Ивановны всё было покрашено: оконные рамы, наличники, даже стены блестели, обшитые вагонкой и покрытые лаком. Анатолий пытался по внешнему виду дома определить характер хозяйки. Внешний вид дома говорил в её пользу. Возле ворот лежала куча навоза, привезённая для огорода. Маленькая косматая собачка дружелюбно вильнула хвостом. На веранде тоже всё выкрашено, чисто, застелено дорожками. Анатолий постучал во входную дверь. За дверью откликнулись:
— Входите.
     Анатолий вошёл и увидел пред собой шикарную женщину. Для своего возраста она выглядела великолепно. Полнота была не излишней. Белое, чуть скуластое лицо, тонко и правильно очерченные нос и губы, прямые плечи, сильные руки. Чуть раскосые глаза говорили о присутствии в её родословной азиатских корней. Чувствовалось, что женщина умеет поддерживать форму. «Наверное, занимается культуризмом, тренажёрами»,— подумал Анатолий, ожидая, что первыми её словами будут: ну, рассказывайте.
— Здравствуйте. «В душе поэт» перед вами. Зовут меня Анатолием Николаевичем.
— Здравствуйте,— протяжно приветствовала Мария Ивановна.— Моё имя вы уже знаете.
     Мария Ивановна оценивающе смотрела на Анатолия, остановившегося у порога.
— Проходите, проходите, раздевайтесь,— пригласила Мария Ивановна, продолжая разглядывать пришельца.
     Анатолий снял куртку, пиджак, туфли и прошёл в зал, вручил Марии Ивановне цветы.
— Садитесь,— указала Мария Ивановна на кресло, сама устроилась в кресле напротив.— Ну, рассказывайте,— подтолкнула Мария Ивановна Анатолия, чем и подтвердила его догадку, что перед ним учительница.
— Если рассказывать мою биографию подробно и в картинках, будет и долго, и смешно,— начал Анатолий.— Долго потому, что за всю жизнь много всякого случалось, а смешно потому, что случалось больше именно смешного. Мне всю жизнь не везло. Я частенько сам себе говорю: какой же я всё-таки недотёпа!
     Анатолий старался рассказывать о себе самокритично, ёрничая и утрируя. Выходило на самом деле смешно.
— Ну зачем вы так о себе? — сказала Мария Ивановна.— Не надо так. Так ведь и в самом деле можно сделать вывод, что вы неудачник. Ведь дети, внуки у вас, говорите, хорошие, вас уважают?
— Да, дети — это моя отрада.
— Ну вот видите. Не всё, оказывается, у вас так плохо.
— Конечно, не все рогатые мужья бараны, но я похож,— продолжал самоуничижаться Анатолий. Он нарочно это делал, а зачем — сам себе не смог бы ответить.— Первая жена была у меня из гулящих. В том, что жёны гуляют, виноваты, я думаю, сами мужья. Значит, что-то я ей недодавал. Надо было уделять ей побольше внимания, а я не мог, не умел, да и некогда было.
— А может быть, не хотели? А если мужья гуляют — жёны виноваты? Я с таким утверждением не могу согласиться,— возразила Мария Ивановна.— У меня биография тоже смешная. Было два мужа, и оба гуляли.
— От такой женщины?!
— Увы и ах! По-вашему выходит, что я тоже им чего-то недодавала? Но я не вижу такого, в чём меня можно было бы упрекнуть. С первым я прожила пять лет, со вторым двадцать. Оба пили. Инициатором разводов была я. Со вторым поначалу жили хорошо. Он работал шофёром, я учителем. Ревновал он меня очень, унижал, всё говорил: «А ты-то кто?!» Уходил несколько раз, возвращался. А пить научился постепенно. Сначала с работы приходил навеселе, говорил, что с друзьями после работы по поводу. Потом стал выпивать без повода, стал спиртное в холодильнике хранить. Я была против. Он говорил: «Пусть стоит, когда захочу, выпью стопочку». Вот так, стопочка по стопочке... Потом в гараже стал водку прятать. Приду из школы, а у него тут кабачок в тринадцать стульев. Завидят меня — разбегаются. Дальше — больше, продавать начал детали от мотоцикла, от машины и другое. Я попросила уйти насовсем, подала на развод. Ну вот не вижу я своей вины в его пьянстве и распутстве. Ушёл он к той, с которой связался, да не пожилось ему у неё. Теперь болтается один.
     «Да, она учительница»,— повторил для себя Анатолий и вспомнил предупреждение Валерия Петровича: «Ты, Николаевич, учительниц побаивайся. У них в школе вырабатываются командирские привычки. Будешь опять, как у Катьки, оловянным солдатиком». Но перед Анатолием сидело красивое, казалось бы, самое добросердечное создание. Не хотелось верить, что Мария Ивановна — командир, не терпящий возражений.
— Я вот тоже не вижу, чего я своей мог недодать, но чего-то же ей не хватило.
— И все тридцать лет она вам изменяла?
— Нет, конечно. Она меня любила, любит, наверное, и сейчас, но по-своему, эгоистично, любовью вампира. Трения между нами начались на третьем десятке. Помните песню: «Полюбила агронома, его вечно нету дома»? С утра до ночи я в поле. Вымотаешься — едва до постели дотянешь. Это для посторонних работа агронома кажется отдыхом на свежем воздухе, а сколько суеты и нервов в ней, мало кто видит. О сексе забывал. Она напоминала. Я не отказывался. Секса ей вроде бы хватало.
— Вы уверены?
     Анатолий не ответил. Он не был уверен и сказал другое:
— Я взял её по залёту. До меня она знала не одного и не двух. Это, наверное, и сыграло свою роль. Так сказать, опыт имела...
— Любви, наверное, между вами не было. Да, печальная у вас биография, хотя вы и рассказывали о себе весело,— констатировала Мария Ивановна.— А сами-то супружескую верность соблюдали?
     Анатолий на секунду замешкался с ответом. Были и у него поползновения, но они заканчивались ничем. Так что его верность тоже могла поколебаться, если бы он умел тогда так же подходить к женщинам, как умеет это делать сейчас.
— За мной греха не было,— сказал он и понял, что Мария Ивановна ему не поверила.— Да, да, не было, хотя жена приписывала мне многое. Даже к дикторшам телевидения ревновала!
— Что-то не очень уверенно вы ответили,— прищурилась Мария Ивановна.— Ну да ладно, оставим это на вашей совести.
     Эти её слова неприятно укололи Анатолия. Он не рассказал о своих второй, третьей и четвёртой, посчитал, что пока хватит и рассказа о первой. Анатолий лишь вскользь прошёлся по последним годам, сказал, что после потери первой семьи, да ещё в такие годы, очень трудно найти вторую.
— И давно вы один?
— Второй месяц
— Значит, были ещё жёны?
— Да.
— И много?
— Четыре,— откровенно ответил Анатолий и так же откровенно продолжил: — Трудно в такие годы сходиться. Это мужчины не так привязаны к детям и внукам, как женщины. В такие годы у каждой свои дети, внуки, болячки, проблемы. Не каждая решится на новый союз, а если и решится, то не всегда это получается. Вон у последней моей ни детей, ни внуков, и всё приобрели сообща, зарегистрировались, однако всё равно не получилось.
— В этом вы, пожалуй, правы,— согласилась Мария Ивановна.— Я тоже пыталась создать союз, да вот не получается. Три года одна живу. Три раза давала объявления в газету. Откликаются мужчины, но мне таких не надо. Вот завтра должен приехать ко мне один. Я ему отказала, а он всё приезжает и приезжает.
— Вот видите, не всё так плохо. У вас даже выбор появился.
— Да уж... Навоз вон привёз для огорода.
— Деньги ему отдадим.
     Мария Ивановна удивлённо посмотрела на Анатолия.
— А мы вроде бы ещё не обвенчались.
— Ну так в чём же дело? Я вам делаю официальное предложение.
— Так скоро? И правда, вы необычный человек. Вы всем женщинам вот так сразу и руку, и сердце?
— Нет, только тем, которые нравятся.
— И какие вам нравятся?
— Такие, как вы.
— Вы меня только что увидели. Внешнее впечатление часто бывает обманчиво. Что у меня внутри, вы ещё не знаете. Может, я ведьма, мегера?
— Все женщины в какой-то мере...— Анатолий не договорил.— В каждой есть что-то от лукавого...
— Не пугайтесь, я не стерва, но характер — не сахар. Выработался такой. Тридцать пять лет педагогической работы... А дети сейчас знаете какие...
— Если не сахар, но ещё не стерва — терпеть можно.
— Узнаете — сбежите.
— Посмотрим.
— Вы и вправду необычный человек,— повторила Мария Ивановна.— А если я драться буду?
— Свяжу, у меня сил хватит. Верёвку с собой носить буду.
— Учтите, жена не рукавица: с белой ручки не стряхнёшь да за пояс не заткнёшь...
— Но и муж не валенок: с ноги не сбросишь да на печку не забросишь...
     Оба расхохотались.
— С вами не соскучишься, давайте чай пить.
     За чаем Анатолий узнал, что у Марии Ивановны единственная дочь, и живёт рядом, что у неё тоже не складывается личная жизнь, узнал многое другое, что, по её мнению, ему надо было знать.
— В общем, проблем куча. На работе вымотаешься, придёшь домой, плюхнешься в кресло и сидишь, притаившись. Долго сидишь, но ведь надо вставать, печь топить, квартира-то неблагоустроенная. Что-то готовить надо. Надо жить, шевелиться, а ничего уже не хочется.
— У кого их нет, проблем-то? У вас серьёзно с тем, который навоз привёз?
— Было бы серьёзно, разве я дала бы объявление?
— А если завтра приедет?
— Не знаю, я в неудобном положении. Ведь сказала же: не приезжай.
     На лице её появилась досада.
— Я его выпровожу, а станет упираться — вытурю.
— Уж как-нибудь сама. Это моя проблема.
— Отругать его надо хорошенько.
— Умела бы — отругала. Не умею я грубить, всё по-хорошему, по-доброму хочу, а он не понимает.
— Ну, я-то сумею объяснить, поймёт!
— Не надо, я сама,— запротестовала Мария Ивановна.— Вы так говорите, будто мы уже повязаны.
— Так в чём же дело?
— Ну и ну! — покачала головой Мария Ивановна.— Вы, однако, ещё и отчаянный. Помните, что пословица говорит: не зная броду...
— А не побредёшь — глубины не узнаешь.
     Мария Ивановна посмотрела на него со значением, отдавая ему должное.
— Разве он так плох, что вы его отталкиваете? — опять спросил Анатолий.
— Уровень у нас разный, а ведь с ним жить надо, общаться, разговаривать, в одну постель ложиться. Нужно, чтобы какое-то взаимное притяжение было, какие-то чувства, близкие интеллекты. Секс ведь не главное в отношениях между мужчиной и женщиной.
     Анатолий вспомнил анекдот, услышанный ещё сорок лет назад от любимого всеми студентами руководителя их группы.
— Мария Ивановна, хотите анекдот?
— Давайте, люблю анекдоты, только умные, без пошлостей.
— Сначала вопрос: чем отличается учёный от неуча?
     Мария Ивановна долго перечисляла, чем может отличаться учёный от неучёного, умный от дурака, эрудит от непросвещённого, пока Анатолий не остановил:
— Всё объясняется гораздо короче и проще. Учёный отличает Гоголя от Гегеля, Гегеля от Бебеля, Бебеля от Бабеля, Бабеля от кабеля, кабеля от кобеля, а кобеля от суки, а неуч — только последнее.
— Красивый анекдот. Он, пожалуй, про него. Уж слишком он приземлён. Не смогу я с ним, а к вам у меня появилась симпатия. Правда, желательно, чтобы вы были помоложе.
— Значит, я для вас стар?
— Не ловите меня на слове. Десять лет — не такая уж великая разница. Мне бы на пенсию пора, да не отпускают, не хватает педагогов моего профиля, и, если честно, боюсь. Боюсь уходить на пенсию: дома одна вообще с ума сойду. А разница в возрасте — не такая уж большая беда. Вон Никита Богословский старше жены на сорок лет — и ничего, живут. А Табаков, а Евтушенко? Они старше своих жён на тридцать лет. Я об этом уже подумала.
— Но вы мне, я вижу, не совсем верите.
— А вам можно верить? Вы не пьёте?
— Я не трезвенник, но и не злоупотребляющий. Не алкаш.
— Я не терплю пьющих. Насмотрелась!
— Я буду стараться не досаждать вам этим делом. Я не принц на белом коне, но и не считаю себя свинопасом, хотя и принцы бывают свинопасами.
— Поживём — увидим.
— Это что? Знак согласия?
— Понимайте, как хотите. Мне просто не хочется вас выгонять.
— А я и не уйду! — заявил Анатолий, смеясь.— От таких женщин не уходят.
— Однако вы ещё и льстец!
     В дверь постучали. Анатолий напрягся: не предшественник ли? Придётся разбираться. Но вошла молодая женщина в чёрном пальто, подчёркивающем изящную фигуру. Меховой воротник из чернобурки оттенял прелестное личико. Чёрные бархатные глаза блестели слезой. Она была похожа на хозяйку дома и была чуть навеселе. Это Анатолий определил по заторможенности движений и виноватой улыбке.
     Молодая женщина молча кивнула Анатолию в знак приветствия. Анатолий поздоровался таким же молчаливым кивком. Мария Ивановна вгляделась в лицо вошедшей.
— Что-то случилось?
     Но вошедшая не ответила, молча сняла пальто, шапку, прошла к столу, села на поставленный стул, поправила причёску.
— Мам, у тебя что-нибудь выпить осталось? — виновато улыбаясь, спросила она.
— Что-то серьёзное? — переспросила Мария Ивановна.— Что у вас произошло?
— Ничего серьёзного. Мы поссорились.
     Мария Ивановна достала из холодильника бутылку, поставила на стол.
— Знакомьтесь,— обратилась она к Анатолию.— Моя дочь, Оля. У неё очередной семейный скандал. А это Анатолий Николаевич,— обратилась она уже к дочери.
     Оля оживилась, с любопытством осмотрела нового знакомого.
— Это тот самый, который звонил утром? — Оля, оказывается, присутствовала при разговоре матери по телефону и была в курсе.— Ой, как интересно! И гармонь у вас есть?
— И баян, но с собой только гармонь.
— Ой, хочу гармонь! — капризно сложила губки Оля.
— Будет и гармонь, и баян,— пообещал Анатолий.
— Хочу сейчас!
— Что случилось-то? — настаивала Мария Ивановна.
— Я же сказала: ничего серьёзного. Мам, я налью маленько. Давайте за знакомство, мам?
— Ты же знаешь, что я не пью,— отказалась Мария Ивановна и вопросительно посмотрела на Анатолия.— Может, Анатолий Николаевич?
— Не хочется.
— А бывает, что хочется?
— Бывает.
— И часто?
— По настроению.
     Оля налила себе в рюмочку, смущаясь, выпила.
— Ну вот,— сказала она.— Вы пришли знакомиться. А тут дочь алкашка...
— Дело житейское,— неопределённо ответил Анатолий.— Не похожи вы на алкашку.
— Я вам мешать не буду. Я только маленько ещё выпью, успокоюсь и уйду. А мама у меня самая лучшая в мире! Это я вам правду говорю.
     Оля налила ещё, выпила, закусила пловом и поднялась из-за стола.
— Всё, я ушла. Разговаривайте. Только не обижайте маму,— обратилась она к Анатолию.— Мне почему-то кажется, что я вас знаю. Знакомое лицо. Где я вас могла видеть? — она пристально вгляделась в лицо Анатолию.— Нет, определённо я вас где-то видела.
— Всё может быть. И мне ваше лицо кажется знакомым,— слукавил Анатолий.
— Нет, не могу вспомнить, но мы с вами знакомы,— уверенно заявила Оля после некоторого раздумья.
— Теперь уж точно знакомы,— подтвердил Анатолий.
     Оля так же тихо вышла, как и вошла. Мать проводила её и долго не возвращалась. Анатолий снова устроился в кресле и стал смотреть телевизор.
     Мария Ивановна вернулась с улицы расстроенная.
— Муж у Оли любитель выпить, её втягивает, переживаю я за них. Всё чем-то он недоволен, всё его обделяют. Известно: где водка, там и скандалы. Родители у него тоже любят выпить. Нет чтобы остановить — сами идут к нему с бутылкой. Могут всю ночь просидеть за столом.
     Анатолий не стал продолжать эту тему.
     Мария Ивановна приставила к его креслу стул, села рядом. Анатолий осторожно приобнял её одной рукой, другую положил ей на колено. Она не освободилась от объятия, не убрала руку с колена. Так и сидели они до конца сериала, который Мария Ивановна смотрела с удовольствием.
— Можно мне остаться? — тихо спросил Анатолий, когда фильм закончился.
     Мария Ивановна ответила не сразу:
— Пожалуй, нет. Сейчас внучку Оля приведёт,— Мария Ивановна помолчала.— Да и неприлично как-то сразу... Надо присмотреться друг к другу, подумать.
— Времени на раздумья у нас уже нет. Да и чего думать? Мы ведь не юноша и девушка, у которых вся жизнь впереди.
— Нет, надо подумать.
     Анатолий не стал настаивать.
— А позволишь мне завтра поработать? У меня руки чешутся — давно физически себя по-настоящему не нагружал. Пока ты на работе, перевезу навоз в огород. Тележка или тачка, лопата, вилы есть?
     Анатолий незаметно для себя перешёл на ты. Мария Ивановна ответила тем же:
— Приезжай, всё найдёшь во дворе под навесом.
     Уезжал Анатолий окрылённым. Всё складывалось. И женщина хороша! Возможно, даже слишком хороша для него, что несколько и настораживало. Назавтра он приехал рано, нашёл в сарае вилы, лопату, тачку, расчистил от остатков мусора в огороде площадку и перевёз большую кучу навоза с улицы в огород. Пот катился по спине ручьём, а он с наслаждением работал. Потом он подмёл в ограде, убрал инвентарь и уехал к сестре, оставив записку с её телефоном. Почему он не стал ждать Марию Ивановну с работы, Анатолий и сам себе бы не ответил, но что-то его заставило уехать. Вечером в квартире сестры раздался телефонный звонок. Сестра передала ему трубку.
— Спасибо за навоз,— благодарила Мария Ивановна.— А почему меня не дождался?
— Сам не знаю,— чистосердечно признался Анатолий.— А надо было? И можно было остаться?
— Можно,— был ответ.
     У Анатолия трепыхнулось сердце. В том, что он боится сближения, Анатолий признаться себе не хотел. Он не считал, что у них разные уровни, но разницу всё-таки чувствовал. В чём она? Ответа на этот вопрос у него не было.
— Извини,— виноватым голосом проговорил он.— Завтра приеду, отпразднуем Первое мая.
     Вечером он поехал к Марии Ивановне, не забыв прихватить гармошку. У ворот стояла легковая машина. Анатолий насторожился, но в дом вошёл решительно. Его встретил накрытый стол. За столом сидели Оля, молодой человек, видимо её муж, и мужчина лет пятидесяти, худой и носатый. Мария Ивановна стояла в стороне. Она была чем-то сильно расстроена. Лицо её было пунцовым. Она даже не поздоровалась и не пригласила Анатолия. На столе в вазе стояли три красные гвоздики. Анатолий догадался, что приехал претендент на руку и сердце. Молодые недружно поздоровались. Анатолий оценил обстановку и поначалу не знал, что сказать. Немая сцена грозила затянуться.
— Куда поставить машину? — наконец нашёлся он и повёл себя хозяином.— Где ключи от гаража?
     Надо было дать понять сопернику, кто здесь является хозяином положения.
     Мария Ивановна молча сняла с гвоздя на стене ключи и подала Анатолию. Анатолий вышел, открыл гараж, загнал машину и долго не входил в дом, ища заделье и ожидая, когда соперник уйдёт. Ведь должен же он понимать, что отвергнут. Ну в самом деле — не драться же с ним.
     Наконец соперник уехал. Анатолий вошёл в дом.
— Ну, здравствуйте, с праздником вас,— бодрым голосом приветствовал он.— Давайте пить-гулять. Оля, вот и гармонь приехала.
     Ответом ему было молчание.
— Это был он?
     Мария Ивановна согласно кивнула.
— Он больше не явится?
— Надеюсь,— неуверенно ответила Мария Ивановна.— Вот ведь какой! Говорила: не приезжай! Я просто в растерянности, в таком неудобном положении. Даже как-то не по себе.
— Ничего, перемелется,— подбодрил Анатолий.— Успокойся, ты вся горишь. Давайте знакомиться.
     Анатолий подошёл к молодому человеку, представился, протянул руку.
— Женя,— назвал себя молодой человек.— Евгений.
— Это мой супруг,— сказала Оля.— Садитесь, Анатолий Николаевич. Вы не против, если я буду называть вас просто дядей Толей? Мы уже по две рюмашки выпили, не считая маму, конечно. Вам штрафную положено. Выпьем, гармонь послушаем, песни попоём. Люблю гармонь!
     Анатолий достал из пакета бутылку шампанского, попросил Евгения её открыть, а сам вынул три белых розы и коробку с часами-будильником и торжественно преподнёс это Марии Ивановне.
     Она зарделась ещё больше.
— Щёки горят как обожжённые,— она приложила ладони к щекам.— Спасибо,— поблагодарила за подарок и цветы.— Не дай Бог, ещё заявится. Что за человек! Ведь сказано было: «Не приезжай!»
— Заявится — будет иметь дело уже со мной.
     Из зала выбежала внучка, пухленькая, румяненькая девочка лет десяти, похожая на бабушку.
— Ой, какие красивые! — увидела она коробку с нарисованными на ней часами.
— Сейчас мы их соберём и зажжём,— сказал Анатолий, принял из рук Марии Ивановны коробку и передал её девочке.— Неси в зал, там их и поставим.
— Я сама соберу, можно?
— Можно, можно,— разрешил Анатолий.— Лампочку вверни, абажурчик положь — и можно включать.
     Юлька, так звали внучку, убежала в зал, а Анатолий начал разливать шампанское, но пить его было некому. Анатолий долго уговаривал Марию Ивановну выпить за праздник, а молодые сказали:
— Мы лучше водочки. Шампанское не про нас.
     Подняли бокалы и стопки, Анатолий спохватился:
— Подождите. У меня есть поздравительные стихи.
     Все приготовились слушать.
— Моё обращение к дамам,— начал Анатолий.

Дорогие наши дамы
Жёны, дочери и мамы!
Мы, мужчины, любим вас
Без бахвальства и прикрас.
От души желаем вам
Не потворствовать годам,
Не сдаваться, не стареть,
С каждым годом молодеть,
Чтоб жилось, пилось и елось
И ещё хотелось.

     Стихотворение было длинным. Написано оно было к 8-му Марта. Но Анатолий счёл уместным прочесть его перед Марией Ивановной и Олей. Он сократил его, из него выпало упоминание о 8-м Марта. Получилось, как ему показалось, уместно.
     Оля захлопала в ладоши:
— Как здорово! Вы настоящий поэт!
— Ну, до настоящего мне не дотянуть, просто, когда есть время и возможность, пытаюсь выразиться.
— Вы и на гармони сыграете?
     Анатолий взял в руки гармонь, заиграл плясовую. Из зала выскочила Юлька, заплясала посреди кухни. Оля хлопала в ладоши, пробовала петь частушки, но после первой же запнулась.
— Жалко, не знаю я частушек,— огорчилась Оля.
— Запевайте песню,— предложил Анатолий.
     Но и песен молодые не знали. Евгений, похоже, вообще был «не в курсе». Он как-то вяло пытался следить за действием и, кажется, выпадал из ситуации. Рыхлый, как мешок с соломой, со стриженной под машинку головой, он сидел сутулясь. Анатолий понял, что верховодит в семье Оля. Евгению остаётся только лишь высказывать претензии. Взять инициативу на себя он не в состоянии.
— Эх, вы — дети магнитофонов, радиол и компьютеров! — укорил Анатолий молодых и запел «Златые горы».
     Оля подхватила, даже Евгений попытался бурчать что-то, но слова, какие они помнили, быстро кончились. Анатолию пришлось допевать одному. Мария Ивановна пробовала подтянуть, но настроение было не певческое, и она замолчала.
     Зато распелась и расплясалась Юлька. Она спела песенку про маму, про то, как она её любит и какая она хорошая. Потом Юлька спела про бабушку, и тоже выходило, что лучше её бабушки никого на свете белом нет. Юлька до того закружилась, что пришлось её останавливать.
     Выпили за праздник, за здоровье женщин, за лад и достаток в семьях. Анатолию и Марии Ивановне хватило одного бокала на все тосты, а Оля и Евгений каждый раз наливали себе по беленькой. Они заметно захмелели.
— Вам, пожалуй, хватит,— остановила детей Мария Ивановна.— У вас скоро через край польётся.
— Мы ещё на танцы в Дом культуры сходим. Пусть Юлька с вами побудет. Через час-два мы её заберём.
     Мария Ивановна не стала их удерживать, только высказала сомнение:
— Сейчас на танцы-то ходят одни малолетки. Как вы там будете выглядеть?
— Да мы только посмотрим.
     Молодые ушли, а Анатолий с Юлькой собрали часы, зажгли лампочку под абажуром, проверили звонок, завели и водрузили на стол поближе к кровати.
     Мария Ивановна всё ещё пребывала в расстройстве. Убирая со стола, она то и дело останавливалась как бы в забытьи, вздыхала. Анатолию хотелось подойти и утешить.
     Раздался телефонный звонок. Мария Ивановна подняла трубку, молча слушала несколько секунд, потом бросила трубку на телефон, закрыла лицо руками.
— Он? — спросил Анатолий.
— Нехорошее слово обо мне сказал. Наверное, я в самом деле такая.
— Нет, ты хорошая,— возразил ей Анатолий. Ему хотелось верить, что Мария Ивановна хороший человек.— Ты хорошая. Я это чувствую,— больше для себя сказал Анатолий.— У меня сильная интуиция...
     Но интуиция держала его пока настороженно, и говорил он так для того, чтобы успокоить Марию Ивановну и убедить себя.
— Надо же! Я вся горю!
     Анатолий прислонил тыльную сторону своей ладони к её щеке. Щека была горячей.
— Плюнь, правильно сделала, что выгнала его.
— Вот и познакомься с человеком. Не знаешь, какой он. Меня предупреждали, что он в нетрезвом состоянии буйный. Я ведь заплатила ему за навоз, так он ещё на бутылку сверх того потребовал. За моральный ущерб, сказал. Вот, видимо, выпил...
— Не расстраивайся. Он не заслуживает твоих переживаний.
     Анатолий приобнял Марию Ивановну за плечи. Твёрдые, крутые, они были похожи на мужские. На такие плечи хорошо опираться. «Как у культуристки»,— невольно подумалось Анатолию. Он вспомнил талию, за которую обнимал позавчера Марию Ивановну. Она тоже была упругой. Эти её твердые формы действовали на Анатолия почему-то отталкивающе.
     Юлька смотрела на них во все глаза. Ребёнок всё понимал. Мария Ивановна отстранилась.
— А дядя Толя будет у нас ночевать? — спросила Юлька.
— Ну не выгонять же его на улицу среди ночи,— сказала Мария Ивановна.
— Дядя Толя, а вы про Чебурашку песню знаете? — оживилась Юлька.
     Дядя Толя ей явно понравился.
     Анатолию снова пришлось брать гармонь. Они спели и про Чебурашку, и про голубой вагон, и про ёлочку зимой, потом включили магнитофон. Юлька станцевала всё, чему её успели научить в танцевальном кружке. Снова пришлось её останавливать. Успокоившись, она уже было пристроилась спать, но пришли Оля с Евгением и увели её домой.
     Анатолий и Мария Ивановна остались вдвоём. Время было уже за полночь, и Мария Ивановна предложила:
— Наверное, пора спать? Где ляжешь, на кровати или на диване?
— На кровати и с тобой! — заявил Анатолий с лукавинкой.
     Мария Ивановна на его лукавство не отреагировала, молча пошла в спальню, разобрала кровать.
— Можешь ложиться.
— А ты?
— Я позже. Мне надо себя прибрать.
     Анатолий разделся и лёг, напрягся в ожидании. Давно он не спал с женщиной. Возникла эрекция. Но Мария Ивановна не шла. Она всё была на кухне, сначала сделала ингаляцию, затем накрутила бигуди, поплескалась под умывальником. Целый час Анатолий лежал в ожидании. За этот час он сгорел. Когда Мария Ивановна пришла и легла рядом, он уже не мог.
— Хочешь, я стихи почитаю? — предложил он только для того, чтобы расслабиться.
— Свои? Читай.
— Нет, я свои почему-то не люблю. Наверное, они слабые.
     И он начал нашёптывать ей на ухо из Фёдорова, Евтушенко, Щипахиной.

О женщина, краса земная,
Родня по линии прямой
Той первой, изгнанной из рая,
Ты носишь рай в себе самой.
Я говорю библейским стилем
И возглашаю горячо:
Не Пётр ключарь, а я, Василий,
Заветным наделён ключом.
Мы любим по земным законам,
И соблазняешь ты меня
Не яблочком одним зелёным,
А сразу спелыми двумя.
О женщина, душа томится,
И жажда мучит всё сильней.
Пить, пить. Мне пить и не напиться
Бедовой радости твоей.

      Вот сейчас бы пить и пить, но эрекция не возобновлялась. Анатолий прижал Марию Ивановну к себе, и — о Боже! Плотное её тело, крутые плечи, сильные руки казались ему мужскими. В темноте, не видя её лица, он охладевал. Её сильное тело действовало на него отталкивающе. И снова полились стихи:

А жизни суть, она проста:
Её уста — его уста.
Она проста по главной сути,
Лишь только грудь прильнёт ко груди.
Весь смысл её и мудр, и прост,
Как стебелька весенний рост.
А кровь солдата,
А боль солдатки,
А стронций в куще облаков?
То всё ошибки и накладки
И заблуждения веков.
А жизни суть —
Она проста:
Его уста —
Её уста!

— Очень мудрые стихи! Это твои?
— Нет, Василия Фёдорова.
     Надо было спать, но уснуть он не мог, оставалось читать стихи, и он читал и читал. Новые часы светились циферблатом. Было уже два часа ночи. Мария Ивановна показала на часы:
— Пора спать.
     Анатолий впился губами в её губы, долго не отпускал. Она ответила легким поцелуем, а он снова и снова целовал и целовал. Но эрекция не возобновлялась. Анатолий в изнеможении откинулся на подушку.
— Прости, не получается,— прошептал он виновато.
— А я ведь могу и обидеться,— проговорила она внятно.— Я ведь живая...
— Прости, ночью получится. Я отдохну, успокоюсь.
— Ночь даётся для сна,— сказала она тем же ровным голосом.— Я ведь в школе работаю, с детьми. Чтобы быть в форме, мне надо выспаться. Спи. Я уйду на диван.
     Удерживать её он не имел права, и она ушла. Анатолий долго вертелся с боку на бок, вздыхал, клял себя: ну почему? Почему?! В деревне с Катькой всё было как надо. Она даже злилась, что так много секса, однако супружеский долг исполняла исправно. Почему же сейчас он не может? Года? Скорее, да, но до сих пор всё было в порядке. Вопросы, вопросы, и успокоиться он не мог. Он ещё надеялся.
— А меня к тебе тянет! — в надежде, что ещё всё получится, сказал он.
— Я вижу, тебя уже никуда не тянет! — ответила Мария Ивановна сердито.
     Анатолия обожгло стыдом с головы до пят. Такого фиаско он ещё не знал! Не было ещё с ним такого. Дожил! До сегодняшнего дня был полноценным, а теперь — вот, пожалуйста. Она осерчала не на шутку! Как теперь ей в глаза смотреть? Его словно током ударило. Осознав свой позор, он встал, прошёл на кухню, включил свет, оделся, взял ключи от гаража, выгнал машину, зашёл в дом, повесил ключи, выключил свет и вышел, ругая себя последними словами. У сестры он выпил полный стакан водки и плюхнулся в постель. Прощайте, женщины!
     На следующий день Анатолий отправил Марии Ивановне коротенькую записку: «Прости!»

Рассказ шестой

ОЛЯ

     Два дня, как и многие российские мужики, Анатолий с горя пил водку. Сестра, как и многие российские женщины, выговаривала ему:
— Не пей — опустишься, себя потеряешь! Ты же опытный, грамотный, знаешь, чем это кончается.
     Анатолий знал, чем кончается пьянство, но ему хотелось забыться, залить водкой горечь. Горечь от сознания, что он уже не мужчина. Сестра с болью наблюдала.
— Толя, прекрати.
     Анатолий рассказал сестре о своём позоре. Она только усмехнулась:
— Ну и что? Не ты первый стареешь, не ты первый оказываешься в таком положении. В конце концов, сейчас медицина научилась продлять мужскую силу. Вон сколько препаратов производится для этого! Загляни в любую газету, в тот же «АиФ». Наверное, читаешь его? Ну вот. Наверное, видел там в отделе «Здоровье» массу препаратов?
— Я как-то не обращал на такие объявления внимания. Притом считаю, что препараты — польза временная: от старости не убежишь. Всё в жизни должно быть естественным.
— Зря! Теперь так не считай.
     Сестре, а звали её Надеждой, исполнилось семьдесят пять. Она на своих руках вынянчила брата, и ей было больно за него. Надя часто ездила к нему в гости и была в курсе всех его дел. Это была худенькая женщина, с нездоровым румянцем на заострённом лице и жиденькими белыми волосами, но старушкой её назвать было неприлично. Несмотря на свой измождённый вид, она ни при каких обстоятельствах не теряла присутствия духа, сохраняла остроту мышления, восприятия происходящих событий, культурный уровень и старушек — божьих одуванчиков, умирающих от мыльных сериалов и страдающих старческим маразмом, не любила. Несмотря на то, что страдала раком кишечника, ела мизерные порции за столом, всегда говорила: «У меня всё хорошо!» Она любила всех разумных, многое людям прощала, даже маразматических старушек прощала, понимая, что их маразм — не их вина, это вина общества, в котором они жили и живут, что маразм идёт от воспитания, что маразм — это, в конце концов, болезнь. Она не хотела видеть такое явление у родного брата, которого любила, как она сама выражалась, до смерти и всеми силами всегда помогала ему превозмогать жизненные невзгоды.
— У меня есть подруга. Зовут её Оля,— предложила Надя «план по спасению».— Мы с ней вместе работали в ДДТ. Она, правда, моложе тебя на пятнадцать лет. Она давно одна. Муж у неё сгорел с вина. У неё хороший сын, музыкант, но любит выпить. Она сама музыкантша, преподаёт музыку. К ней несколько лет на летний сезон приезжал строитель из Молдавии, обещал приехать насовсем, но вот уже три года как и не пишет, и не приезжает. Она тоже давала объявление в газету, однако не нашла постоянного друга. Я дам тебе её адрес, скажешь, что пришёл по моей рекомендации. Могу сама с тобой поехать к ней,— предложила Надя.
— Нет уж! Я как-нибудь сам!
— Она учительница в доме детского творчества, очень общительная, доверчивая, рукодельница... Ну, ты же знаешь, что я с плохими дружить не буду.
     Анатолий отлично знал, чем заканчивается пьянство. Насмотрелся на своём веку на алкашей и когда работал агрономом, и в отделе кадров, и в профсоюзе, и в нарсуде, где многие годы был народным заседателем, даже в городе, где работал простым сантехником, видел, что всюду эта российская беда порождает всевозможные катаклизмы. Становиться в ряд алкашей он не хотел, а потому принял предложение сестры, после двухдневной отдышки поехал на новое знакомство.
     «Такая же двуквартирка, как у Марии Ивановны, и опять ничего не получится»,— думал Анатолий, подходя к дому новой незнакомки. Небольшой дворик заасфальтирован, всё подметено, побелено, покрашено. Над невысоким крылечком высокий навес, половичок домашней вязки. Напахнуло тем же, что и на усадьбе Марии Ивановны, родилось предчувствие очередной неудачи.
     Двери открыла миловидная женщина лет пятидесяти на вид, худенькая, с приветливой улыбкой на лице.
— Здравствуйте,— опередила она с приветствием.— Вы ко мне? — спросила так, будто в доме, кроме неё, были ещё жильцы.
— Наверное, к вам,— ответил Анатолий.— Здравствуйте. Вы Оля?
— Да. Ну, если ко мне, то проходите.
     Анатолий прошёл и в нерешительности остановился у порога. Оля с интересом рассматривала пришедшего. Анатолий топтался на месте, не находя подходящих слов для начала разговора. Немая сцена затягивалась. Из неловкого положения его вывела Оля. Она, конечно, догадалась о цели визита незнакомца.
— Вам что-то нужно? Говорите.
     Анатолий не хотел говорить, что пришёл по рекомендации сестры. С предыдущими знакомствами было проще, там были объявления, Выручил уже приобретённый опыт. С женщинами надо быть решительней, нерешительных они не уважают. Анатолий так прямо и заявил:
— Вот, Ольга Павловна, пришёл знакомиться,— и, хоть не видел в газете её объявления, добавил: — По вашему объявлению.
     Оля удивилась:
— Моё объявление было давно. Как вы долго собирались ко мне! Я уже и не ждала никого. Ну, если уж пришли, проходите, будем знакомиться.
     Анатолий вынул из пакета букет цветов. Оля смущённо приняла букет.
— Ой, спасибо! Какой вы галантный!
     На столе оказалась бутылка водки. Её он принёс на всякий случай, имея в виду сына Оли.
— А вот этого можно было не приносить. Водка — не лучший помощник в таких делах.
— А мы можем и не пить её вовсе, хотя она способствует откровенному разговору. По чуть-чуть не помешает.
     И хоть высказала Оля недовольство, однако стопочки на стол поставила. Появилась нехитрая закуска. Анатолий налил по половинке. Оля с интересом наблюдала за поведением незнакомца, пряча улыбку. Чокнулись, пригубили и отставили стопочки в сторону. Оле было интересно, как пришедший поведёт себя дальше. Анатолий видел её улыбку, понимал своё щекотливое положение, однако старался держать марку.
— Вам, наверное, смешно, Ольга Павловна, и я, наверное, не первый такой с цветами? Вы уж меня простите за неловкость. Я к вам с открытой душой. Надежда Николаевна рекомендовала мне вас с хорошей стороны.
     Анатолий всё-таки сказал про сестру, посчитав, что если сестра будет хоть и незримо, но присутствовать при беседе, это поможет им сблизиться, довериться друг другу.
— Алфёрова? Вы знакомы с Надеждой Николаевной?
— Я её родной брат.
— Да?! Скажите, как её здоровье? Я давно у неё не была. Надежда Николаевна очень хороший человек. Десять лет мы с ней работали в ДДТ.
— Она медленно угасает, но не сдаётся.
— Жаль Николаевну. Мы все в школе называли её: наша Николаевна. Она для всех находила доброе слово. И дети её любили. Она и работала до последнего, вела кружки. Эрудированная, выдержанная, и всё у неё всегда хорошо.
— И диагноз она свой знает, только говорит всем, что у неё дисбактериоз.
— Вы на неё похожи. Если и внутренний мир у вас такой же, как у сестры, то вам цены нет. Я с удовольствием с вами познакомлюсь. Как вас зовут? Я знала, что у неё есть брат. Почему мы с вами раньше не познакомились?
— Анатолием,— и он рассказал о себе.
     Рассказ его на этот раз был сухим и кратким. Он устал рассказывать про себя. Говорил заученно и несколько меланхолично. В самом деле, сколько можно!
— С первой я расстался десять лет назад, пытался найти новую спутницу, но, увы... Находились, но как-то не сваривалось. Вот уже второй месяц один. Дети далеко, самостоятельные, внуки уже взрослые, правнучки есть.
— Даже правнучки! Да вы ранний! А сохранились хорошо. А у меня муж был пьющим. И погиб по этой причине. Нашли его за городом в бурьяне. Пил там с друзьями, уснул и не проснулся. Друзья ушли, оставили, думали, он спит. Давно его уже нет, больше пятнадцати лет. Искала я себе спутника, объявления давала, но не нашла. Приходили с бутылкой, напивались, и я их выпроваживала. Много таких, кому бутылка дороже женщины. И идут только для того, чтобы пристроиться, не дать, а взять, Хорошие-то мужики в семьях живут, а перекати-поле болтаются по белому свету.
     Анатолий почувствовал неловкость. Про него тоже можно было сказать, что он перекати-поле, тоже вот болтается по белому свету и никак постоянного места не найдёт. А он чувствовал себя несчастным человеком. Всплыло в памяти признание родителя: «Несчастен тот человек, кто потерял первую жену!» Мать Анатолия умерла в сорок пять. Отец женился во второй раз, и хоть внешне жизнь его во втором браке казалась благополучной, отец сделал ему вот такое признание. Пришла на ум народная мудрость: «Первая жена от Бога, вторая от добрых людей, третья от лукавого». А у него было четыре, и все от лукавого. И вот ищет пятую... От кого она будет, если будет?
     Разговаривали они долго. Больше говорила Оля. Рассказала она и про мужа, и про сожителя-молдаванина. Ждала она его два года. Обещал приехать насовсем, но вот уже четвёртый год не подаёт никаких вестей. Приезжал он весной, уезжал осенью, когда строительство заканчивалось. Мужчина хороший, непьющий, а родной, от которого сын, пил много, её обижал, за домом ухаживать не любил. Это сожитель во дворе порядок навёл. Анатолий увидел на антресоли баян и не преминул спросить:
— Оля, вы сами на баяне играете?
— Нет. Я преподаю пианино.
— Я тоже маленько музицирую, когда настроение приходит.
— Вот и точка соприкосновения у нас с вами. Это если у нас с вами, как вы говорите, «сварится». Это муж играл на баяне, когда на дачу отдыхать ездили да по большим праздникам. У меня пианино. Мне хватает музыки в ДДТ. Сын, Дима, тоже музыкант, но у него свои инструменты.
— Можно, я его проверю?
— Конечно, можно.
     Анатолий достал баян с антресоли, растянул меха. Они «дышали», стало ясно, что его давно не брали в руки.
— Да вы, Оленька, подзапустили инструмент.
— Я как-то не подумала, что он может испортиться. Там, наверху, сухо и не пыльно. Я его вон и салфеткой прикрыла.
— Вы, как музыкант, должны были знать, что инструмент должен храниться в футляре в прохладном месте. Ну ничего, мы его приведём в норму...
     Играть на баяне было невозможно. Рассохшиеся меха «дышали» так, что баян хрипел и сипел. Он требовал капитального ремонта. Оля спохватилась:
— Сегодня же суббота. Давайте баню истопим, помоемся.
— С удовольствием! — согласился Анатолий.
     Они истопили баню, помылись, правда не как муж и жена, а по одному, ещё посидели за столом, по чуть-чуть выпили, а потом сидели перед телевизором, смотрели фильм «Сладкая женщина», будто специально для них включённый в сегодняшнюю программу. Сидели, прижавшись друг к другу, как два голубка. Анатолий был рад, что Оля доверяла ему, и понимал, что в этом заслуга, в первую очередь, сестры. Спать легли вместе. И опять у Анатолия ничего не получалось. Предчувствуя очередную неудачу, он не стал настаивать, привлёк к себе Олю, да и уснул спокойным сном, каким спит мужчина рядом с любимой женщиной. Анатолий надеялся на утро, но и утром эрекции не было.
— Оленька, прости, у меня не получается,— прошептал Анатолий, когда Оля проснулась.
— За что простить? — переспросила Оля.
— Я трудно привыкаю к другой женщине. То ли психология у меня такая. Мне надо привыкнуть...
     Оля поняла:
— Это не ты виноват. Это я не хотела секса. Да и не он главное в отношениях между мужчиной и женщиной. Главное — взаимопонимание, доверие, чувства. А секс будет, если есть чувства. Но и без секса можно жить душа в душу. Ты мне нравишься, а разница в возрасте — не помеха совместной жизни. Я не против жить вместе, но надо ещё немного подождать. Возможно, мой друг из Молдавии всё-таки приедет. Подождём до июня?
     Анатолию ничего не оставалось, как согласиться.

Рассказ седьмой

СВЕТКА

     И снова потянулись безынтересные дни одиночества. Анатолий уговаривал себя махнуть на всё рукой, да и доживать оставшуюся жизнь как сложится. Ничего не предпринимать, ничего не искать. Но приближавшееся лето заставляло думать и что-то решать. На всякий случай и ещё для того, чтобы как-то загрузить себя физически, он всё-таки чистил огород, поправлял городьбу, привычно готовился к лету. От неуверенности в завтрашнем дне он спал плохо. Просыпаясь среди ночи, снова и снова ворошил прошлое. В памяти всплывали такие подробности, которые он в своё время, кажется, не замечал вовсе. Они пролетали мимо, не очень-то задевая душу и сердце. Зато вот сейчас, перед лицом одинокой старости, мелочи эти всплывали, ярко озаряя сознание истинным своим смыслом
     Мысли, воспоминания, думы... Анатолий часами лежал в темноте, не включая телевизора, не зажигая света, которого он добивался целый месяц. (Электроэнергию легко отключить, да не так-то просто подключить.) Читать ничего не хотелось: зачем чужая жизнь, когда своя вон какие сюжеты закручивает?! Вину за свои злоключения он возлагал больше всё-таки на себя. А женщины что?! Женщины — они и есть женщины! Спрос с них какой? Да никакой! В разрыве с первой, с родной, Светкой, он винил тоже больше себя, говорил себе: «Ну что возьмёшь с безрассудной?! Ну, а я-то, а я-то!» Он отлично помнил тот вечер, когда привёл Светку к себе в избу, которую построил с другом в таёжной геологоразведке. Она тогда была миловидненькой, с округлыми формами, кроткой нравом. Ничто не предвещало в ней ту, какая она есть сейчас. Светка была сиротой, росла с тёткой. Светку знали все как объект лёгкого поведения. Знал это и Анатолий, но пытался оправдать: «Что возьмёшь с безотцовщины?!» Родители её погибли по пьяному делу, отравившись суррогатом, а чему могла научить её тётка, если она сама была лёгкого поведения? Светка стала приходить к нему часто, а когда призналась в беременности, он оставил её у себя навсегда. Первые годы супружества Светка вела себя тихо и кротко, но дурная наследственность дала о себе знать. Постепенно она превратилась в вечно недовольную, ворчащую и указывающую. А когда выросли и отошли дети и появилась свобода, вспомнила молодость, нашла себе любовника.
     Любил ли он Светку? Скорее, это было сексуальное увлечение, которое со временем прошло, потом он её жалел — жалел за сиротство, за недалёкость, потом за детей. Анатолий жил со Светкой без горячих чувств, жил, считая, что так живут многие. Он винил себя за то, что много оставлял её одну. Он, выйдя из юношеского возраста, поумнел (так о нём говорили), окончил заочно агрономический факультет института, стал работать агрономом. Работа в поле отнимала много времени. И весной, и летом, и осенью он с утра до ночи находился в поле. Выпадали лишь редкие выходные в непогоду. Промежутки между посевной и сенокосом, сенокосом и уборкой были совсем короткие либо их вовсе не было. Зима для агронома — отпуск, но, зная его безотказность, на него взваливали совсем не агрономические обязанности. Некоторые из таких обязанностей требовали длительных отлучек. Своих кормов в хозяйстве частенько не хватало, и он ездил с отрядом заготовителей в другие районы страны. Уделять Светке должное внимание и время он не только не мог, но и не очень-то желал. Рядом с ней ему было неуютно.
     «Что же, если с Олей не сварится, буду доживать век один»,— после долгих раздумий решил Анатолий и совсем уж было успокоился, но пришло ещё одно письмо. Оно было без обратного адреса. Анатолий долго вертел его в руках. На конверте стоял абаканский штемпель. «Почему Оля не написала обратный адрес на конверте? — подумал Анатолий.— Или эта ещё одна претендентка на руку и сердце?» Из конверта он вынул листок, исписанный Светкиными каракулями. «Вот ведьмочка!» — ругнулся Анатолий и уже собрался было всунуть листок обратно и запечатать конверт, но заметил, что в конверте есть что-то ещё. Он вытряхнул содержимое конверта на стол. Из него посыпались земля и волосы. Удивлению его не было предела. «Это ещё что такое?!» Чтобы уразуметь, он сел на стул, озадаченно глядя на рассыпанные по столу землю и волосы. Читать Светкины каракули не хотелось. В них опять будут упрёки, обвинения, ругательства. После недолгих колебаний он всё-таки взял листок и начал читать.
     «Ты даже не читаешь мои письма, отправляешь их обратно мне нераспечатанными. Но это письмо ты прочтёшь, и я буду рада, что ты его прочтёшь. Это последнее письмо. Всё! Ты для меня не существуешь. Тебя нет для меня на этом свете. Вот тебе земля с твоей могилы и волосы с твоей головы. Ты для меня покойник. Я тебя прокляла!»
     Анатолий долго сидел в раздумье. «Ну и слава Богу! — наконец вздохнул он.— Покойник так покойник, не будет больше досаждать». Но на душе было муторно. «Дура! Психотравма! — Анатолий вспомнил кличку, какую дали Светке в больнице, когда она лежала там после операции на щитовидке.— Что за чёрт в ней сидит!? И ведь не может понять, что я отец её детей! Ей не нужен, а детям, внукам, правнукам? Говорят, психами не рождаются. Выходит, рождаются! Глупцами тоже. Глупец — это я! Не надо было рано жениться на первой подвернувшейся...» Но сколько бы ни ругал себя Анатолий, дело-то было сделано, жизнь прожита, и финал ясен. Надо жить с тем, что нажито.
     «Ах, как хитро сумела всучить мне это письмо! — дивился Анатолий.— Кого-то упросила написать мой адрес на конверте, увезти в город и уже в городе опустить в почтовый ящик. Где-то она глупа, а где-то ох как хитра! Но откуда земля и волосы? Не с моей же могилы, которой ещё нет, и волос я в деревне вроде бы не оставлял. Вот ведьмочка! О-хо-хо-хо... Ну да Бог ей судья». Он разобрал постель, разделся, лёг и заснул крепким здоровым сном. Вместе с проклятием пришло облегчение: наконец-то Светка отстанет от него, перестанет допытываться у детей его адреса, перестанет бомбардировать разгромными письмами. Ему и так хватает нервотрёпки, и без неё.

Рассказ восьмой

ВЕРА

     Но судьба ещё не всё выдала ему из того, что приготовила. После того как он перестал опережать события, они сами догнали его и дали понять, что успокаиваться рано. Пришло письмо из города, где Анатолий последние годы работал сантехником, письмо от друга, которому он успел сообщить свои координаты и положение дел.
     «Анатолий,— писал друг.— Мы на днях отмечаем день города. По этому поводу намечается в коммунальном хозяйстве банкет. Приглашают всех бывших заслуженных работников, спрашивали о тебе. Если сможешь, приезжай. Подробности городской жизни узнаешь по приезде».
     Пока Анатолий раздумывал, ехать или не ехать по приглашению Дмитрия, пришло письмо из Абакана от Оли. Анатолий читал, и слёзы сами собой текли по щекам: «Ну надо же, и тут облом!» «Анатолий, я прошу меня простить,— писала Оля.— У нас ничего не получилось. Ко мне наконец-то приехал мой друг из Молдавии. Я останусь с ним. Но тебе я могу предложить свою старшую сестру. Она живёт в Абакане, работает старшим экономистом, одинока и согласна с тобой познакомиться. Приезжай». Однако ехать к её сестре, да ещё к старшему экономисту, Анатолию уже не хотелось. Хотелось лечь и лежать, ни о чём не думая и ничего не делая. Бог разгневался на него. Но за что? Анатолий долгое время был атеистом, не признавал никакую веру, но жизнь, приближающаяся к финалу, заставила задуматься о её сути. Что Бога на небесах нет, Анатолий ни на секунду не сомневался. Бог не на небесах, Бог должен быть в душе. Бог — это доброта, сострадание и прочие добродетели. Ну что толку оттого, что Катька каждую неделю ездит в Новоберёзовку в храм, молится там, свечки ставит? А человек-то она какой? Недобрый она человек! А Бог проповедует добро. Человек должен быть с добром в душе. Анатолий тоже съездил в храм, прошёл обряд крещения, но, в отличие от Катьки, старается сохранить в себе добро, не пакостить людям. Вон и Катьке простил её злобу: пусть живёт и пользуется тем, что он успел построить и отремонтировать за время совместной жизни с ней. Не в богатстве счастье. Нет собственной крыши над головой? А так ли это важно? В крайнем случае, он уедет к детям. Но это будет уже самый крайний случай. Не хочет он обременять их заботами о себе. Пока есть силы, надо жить самостоятельно. Много разных мыслей пришло в голову. Вот и от Светки одни пакости! Был у него дом в родной деревне, доставшийся от старшего брата, и тот Светка сумела продать, не спросив у него согласия. Ну почему ему не везёт с женщинами?! Что ни жена, то от лукавого! Наверное, хватит испытывать судьбу. Такова, видно, его планида! Мысли, мысли, мысли... и ничего светлого впереди. Но жить надо дальше. Не ложиться же в могилу преждевременно. И Анатолий поехал по приглашению Дмитрия. Захотелось повидаться с другом, сослуживцами, узнать, как живёт коммунальное хозяйство, как живёт город, да и развеять скуку одиночества.
     Для банкета был арендован обеденный зал городской столовой, наняты музыканты местного самодеятельного ансамбля, накрыты столы со спиртным и закусками. Застолье получилось широким. Затемнённый зал, вечернее время, праздничная приподнятость настроения и алкоголь способствовали развязыванию языков, взаиморасположению. Говорились пафосные речи, расточались похвалы в адрес отличившихся. Особенно преуспела в велеречивости профсоюзный лидер, солидная дама с пушком над верхней губой и копной чёрных волос на голове, полная, с пронизывающими глазками. Она раздавала всем сёстрам по серьгам, вспомнила и о стариках, в том числе и об Анатолии.
     Профсоюзному лидеру хлопали. Анатолию было приятно, что и о нём вспомнили. Он сидел рядом с другом Дмитрием, работавшим на компрессорных установках. Дмитрий был моложе Анатолия и по возрасту годился ему в сыновья, но они дружили с первого дня, как Анатолий пришёл работать на городские очистные, бросив в деревне строптивую Светку. Основой их дружбы стала тяга к литературному творчеству и музыке. Дмитрий был красивым молодым человеком, подтянутым и стройным, занимался в спортивной секции городского дворца спорта, но, как и Анатолий, носил супружеские рога. Об этом знал весь коммунхоз, кроме самого Димы. К жене и детям он относился трепетно, однако же, как и все увлечённые люди, много времени отдавал своему увлечению. Жена была недовольна, ворчала: «Что тебе дают эти стихи? Ты ими деньги не зарабатываешь, только понапрасну тратишь время, лучше бы поискал заработок на стороне. Денег вечно не хватает!» — «А кому и когда их хватает? — спрашивал жену Дмитрий.— Тебе сколько ни дай, на следующий день у тебя их нет». Случались на очистных сооружениях и левые заработки. Дмитрий получал немалые выплаты за рационализацию. Он был очень эрудирован в своей отрасли. Но семейные неурядицы часто сопутствуют таким увлечённым. Не обошли они и Диму.
     Когда Анатолий рассказал Дмитрию подробно о своей беде, Дима посочувствовал:
— Не везёт тебе, Анатолий Николаевич. Здесь ты мучился со своей городской, и в деревне тебе тоже не повезло. Сколько раз тебя Давыдовна выпроваживала? Три? Четыре! И каждый раз уговаривала вернуться? Тошно ей, видно, было без тебя?
— Она и в четвёртый раз уговаривала вернуться, прощения просила. Говорила: «Я сама не рада, что вот такая нервная. Терпи уж...» Да сколько же можно?!
— Зазнайка она. Уникальной себя считает, экстрасенса изображает. Языком умеет работать, лапшу на уши навешивать простачкам, деньги с них берёт, а помогают или не помогают её пассы руками, непонятно. Ты же знаешь, я лечился у неё, а облегчения никакого.
     Дмитрий действительно прошёл однажды курс лечения у жены Анатолия, заплатил деньги, но эффекта не почувствовал.
— Шарлатанка она,— сделал заключение Дмитрий.
— Ты разве один такой? — согласился с ним Анатолий.— Кто сам шёл на поправку, того она приписывала к своим заслугам. А кто не излечивался, от того она открещивалась: «Не мой больной!» Она пробовала и меня лечить, да не было эффекта. Я говорю: «Не чувствую облегчения от твоих пассов над моей головой»,— а она в ответ: «Ты спишь со мной рядом, вот и не чувствуешь эффекта. Я тебя лечу уже тем, что лежу рядом!..» А по улице идём, она меня локтем в бок: «Не забывай, с кем идёшь!» Это вроде бы я бомж какой-нибудь...
— Какой же ты бомж, Анатолий Николаевич?! — возмутился Дима.— Ты вон и машину купил, и квартиру, пока на очистных работал. И на работе в почёте был.
— Пришлось покупать. Сколько можно квартир снимать? На третий раз я уже в свою уходил. У неё две квартиры — деревенская на земле и городская в многоэтажке, но она меня не прописала ни в одну и не зарегистрировалась со мной. Хотя обещала после каждого возвращения. Проходило время, и она опять от регистрации уклонялась. Хитрая она и большая себялюбка.
— Что же ты, Анатолий Николаевич, ушами хлопаешь? — забубнил на ухо сосед по застолью справа — тракторист грейфера-бульдозера, грубоватый мужик, изображающий из себя рубаху-парня, слышавший весь разговор Анатолия с Димой. Его хорошо знали в коммунальном хозяйстве, не очень-то контактировали с ним. Не хотелось и Анатолию, но уж коли оказался рядом, пришлось выслушивать.— Разве у нас в коммунхозе нет баб? Что ты своими-то брезгуешь? Возвращайся сюда, выкупай свою квартиру обратно, бери в жены Верку Чернышову из бухгалтерии, да и живи себе с молодой женой...
— Никем я не брезгую,— ответил Анатолий только для того, чтобы отделаться от тракториста.
— Пойдём, я тебя представлю,— предложил уже изрядно подвыпивший тракторист.
— Не гони лошадей, Лёня.
— Да вон она, в торце столов, в синеньком платьице,— не отставал тракторист.— Видишь?
— Вижу,— ответил Анатолий, хотя ничего не видел на самом деле.
     В торце столов сидели четыре женщины, и в затемнённом зале не было видно, кто из них в синеньком.
     А Дима уцепился за идею:
— А что, Анатолий Николаевич, в самом деле тебе можно познакомиться с Верой. Молода, сорок пять всего.
— Ягодка!! — подхватил тракторист.— И квартира у неё есть, покупать не надо.
— Мне, если честно сказать, уже кажется, что все женщины гордячки.
— Верка не гордячка. А по-моему, так стреляй сороку и ворону — попадешь в сизую голубку.
     Тракторист Лёня прошел в торец стола, что-то наговорил на ухо женщинам и вернулся довольный собой, хитренько улыбаясь. Анатолий вгляделся в лица сидящих женщин и узнал в них своих бывших сослуживиц. Когда после очередного антракта снова зазвучала музыка, к Анатолию подошла Анжелика Павловна, женщина за пятьдесят, работающая оператором на блоке фильтров.
— Здравствуйте, Анатолий Николаевич, пойдёмте танцевать. Давно ли приехали, не насовсем ли? Рассказывайте. Мы вам здесь скучать не дадим.
     Анатолий хотел отказаться:
— Я так давно не танцевал, что уж и не помню, как это делается.
— А ничего делать и не надо,— засмеялась Анжелика Павловна.— Посмотрите на молодых. Они не делают ничего особенного, только в такт качаются. А кто и того хуже — сексуальные движения изображает.
     Анжелика Павловна бесцеремонно потянула Анатолия за рукав. Пришлось подняться и войти в круг, но качаться, как молодые, Анатолий не захотел. Он закружил Анжелику Павловну в вальсе. Она удивлённо и укоризненно воскликнула:
— А говорили, всё забыли! Вы ещё такой молодец! Ух, если бы не мой Василий, я бы за вас замуж пошла.
— Что вы, Анжелика Павловна, говорите! Ваш Василий золотой человек!
— А вы его знаете?
— Я вас знаю, и много слышал о нём от вас же. Да и стар я для вас. Вашему Василию памятник при жизни надо ставить.
— Это за что же?
— Сами же рассказывали, что он не курит и не пьёт, дети его уважают, денег достаточно зарабатывает... Что ещё надо? Я думаю, вы должны быть счастливы с таким мужем.
— А он со мной спорит! Он такой спорщик! И ведь всегда настоит на своём, бойкоты мне объявляет. Со мной сюда не пошёл. Да ну его! Нашли о ком разговаривать! Раньше пил, зато был мягкий, уступал мне. Уж лучше бы пил. Вредный — хоть разводись.
— Но вы его не выгоняйте,— смеясь, посоветовал Анатолий.— Его другая быстро подберёт. Такие мужики на дороге не валяются.
— А вы почему опять один?
— Я, наверное, плохой.
— Ой, не скажите. Мы вас знаем. Мы вас сегодня женим. Вон сколько сегодня у нас в зале холостячек!
     Анатолий решил принять игру:
— Ну, например, кто?
— Ну, например, Людмила Ивановна. Одна живёт, дети разъехались, работает кладовщиком. Например, Вера Чернышова, работает в бухгалтерии. Вон она, в торце стола, в синем. Такая красавица! Внучек-сиротка с ней живёт, но вы мужчина ещё в силе, поможете вырастить. Вера три раза пыталась найти счастье, да не нашла.
— Это та, что поближе к окну? — поинтересовался Анатолий.
— Да. Она скромная. Её надо вытащить на круг.
     На следующем танце Анатолия перехватила Капитолина Ивановна. Капа, как её звали в коммунальном хозяйстве, была такой же маленькой, как и Анжелика Павловна, пухленькой, чернявенькой, живой и смешливой. Ей только что стукнуло пятьдесят. Она была любительницей выпить, и редкий день от неё не наносило алкоголем. Капа была уже в изрядном подпитии. Она тараторила, сбивалась с такта, подставляла ногу.
— Капитолина Ивановна, куда вы спешите? — удерживал Анатолий партнёршу, но Капа снова и снова сбивалась.
— А знаете, Анатолий Николаевич, давайте мы с вами поженимся? — вдруг предложила она.
     Анатолий принял её слова за шутку, шуткой же и ответил:
— И будет у нас коммунальная семья втроём...
     Капитолина Ивановна не сразу осмыслила шутку:
— Почему коммунальная? А, это вы о муже? А мы его выгоним... Какой он муж... Так себе: сегодня живём, завтра разбежались...
— Но ведь он есть! Это он рядом с вами сидит? Видите, как он за вами наблюдает. Мне кажется, он вас любит. И вам его не жалко?
— А ну его! Надоел. Липкий какой-то.
— У нас с вами, Капитолина Ивановна, не получится,— видя, что Капа говорит серьёзно, серьёзно ответил Анатолий.
— Это почему? — удивлённо уставилась на него Капа.
— Потому что вы курите, а я нет.
— Ерунда! Я буду курить на балконе.
— Простите великодушно, Капитолина Ивановна, но я так не могу. Видите, сколько препятствий: муж, табак...— он ещё не назвал алкоголь, хотя его тоже надо было назвать.
     Капитолина Ивановна обескураженно замолчала. В следующем танце она кружила уже своего «липкого». Капитолина Ивановна жалась к нему, тормошила, запиналась, и вскоре он увёл её из столовой.
     Мастер по сантехнике, сидевший недалеко, как бы между прочим охарактеризовал и Анжелику Павловну, и Капитолину Ивановну:
— Ты, Николаевич, не вздумай с ними связываться. Они способны на многое... С Анжеликой муж живёт, но у них, как говорят, нашла коса на камень. Они даже спят в разных комнатах. А у Капитолины это уже третий муж. Она пьёт, курит больше его. Первый, от которого у неё дети, покончил с собой на почве ревности.
     А тракторист Лёня выразился ещё категоричнее:
— Шалаболки они!
— А Вера Чернышова — не шалаболка? — поинтересовался Анатолий.
— Нет. Верка — не шалаболка. Только ей не везёт.
— Попробуй, Анатолий Николаевич,— посоветовал Дима.— Если вам обоим не везёт, то, может, вместе повезёт?
     После такой «исчерпывающей» характеристики и советов Анатолий решил пригласить Веру на танец. Она не жеманилась, приветливо улыбнулась. Оказалось, что Вера умеет танцевать всё, чему когда-то в юности научился он. Вера шла легко, упреждая каждое его движение.
— Вы прекрасно танцуете! — восхитился Анатолий.— И всё умеете!
     Вера умела и вальс, и фокстрот, и танго — такие популярные в былые времена.
— Меня папа научил. Мы на моём выпускном вечере после десятилетки были единственной парой, кто танцевал не буги-вуги и твист.
— Давайте познакомимся,— предложил Анатолий.— Я хотел бы с вами продолжить танцы.
— Я Вера Чернышова,— без тени жеманства ответила Вера.— Работаю в бухгалтерии.
— А я Анатолий Алфёров. Работал на очистных сооружениях монтажником СТС.
— Я вас не один раз видела в бухгалтерии, и мне о вас рассказывали ваши работницы. Я вас буду называть Анатолием Николаевичем.
— А я невнимательный. Вас раньше не знал и в бухгалтерии не видел,— Анатолий поискал в своей зрительной памяти место, где могла сидеть бухгалтер Чернышова, и не смог найти.— Вы уж извините. Я тоже хотел бы называть вас по имени-отчеству.
— Не стоит. Я серая мышка, вот вы меня и не приметили. Я привыкла, что меня зовут просто Чернышовой.
— И всё-таки?
— Зовите меня просто Верой. Вы, кажется, сюда с гармонью пришли?
     Анатолий удивился: когда Вера могла увидеть его с гармонью?
— Да, только кому она здесь нужна? Вон какой громкий оркестр! От децибелов перепонки лопаются.
— Не скажите! Я, например, очень люблю гармонь. У меня папа был гармонистом. Его на свадьбы, в самодеятельность приглашали, пел хорошо. Вообще папа у меня был хороший. Он был для меня примером в жизни. Его все не то в шутку, не то всерьёз называли Михаилом Мудрым. Он и вправду был мудрым.
— Он жив?
— К сожалению, ушёл рано: рак желудка. Мама тоже по этой же причине: рак матки.
— И вы остались сиротой?
— Нет, я сиротой себя не считаю, я выросла при живых родителях. Я уже замужем была, когда они умерли. Так вы нам поиграете на гармони?
— Непременно, если мне дадут «окно».
     Теперь Анатолий не выпускал Веру из виду. Только начиналась новая музыка, он шёл к Вере, после танца провожал её до места. Вера была польщена его вниманием. Когда оркестранты решили отдохнуть и организовался перерыв в танцах, Вера попросила:
— Анатолий Николаевич, где ваша гармонь? Сыграйте, я хочу послушать.
     Анатолий прошёл к месту, где располагался оркестр, сел на стул и заиграл плясовую. Усевшиеся было за стол коммунальщики, повыскакивали на круг. Кто-то уже хорошо подвыпивший из мужиков рявкнул частушку про «милку свою». Возник круговорот пляшущих. Раззадорились и женщины, наперебой сыпали забористыми частушками.

Это чья така гармошка?
Это чей такой игрок?
Оторвать бы ему руки,
А гармошку под порог,—

напали на гармониста частушечницы.
Но нашлись и защитники:

Гармонисту за игру,
За игру игручую
Два стакана коньяка,
Картошку рассыпучую.

     Подбежали довольные плясуньи с рюмкой водки и ломтиком колбасы на вилке, остановили, заставили выпить, сунули в рот ломтик.
— Анатолий Николаевич, давайте что-нибудь споём,— громко попросила Анжелика Павловна, а на ухо шепнула: — Веру не упускайте!
     Застолье после очередного тоста загремело вилками и ложками. В зале организовался гул. После громкого оркестра и забористых частушек гул этот казался тишиной. И эту тишину разрезал резкий вскрик гармони. Анатолий заиграл общеизвестную «Огней так много золотых». Её подхватили все, даже мужики. Сосед-тракторист проворчал:
— И закусить не даст! — однако тоже забубнил: — «А я люблю женатого...»
     Женская половина застолья распелась. Анатолий сыграл «Подмосковные вечера», «Уральскую рябинушку» и ещё играл бы, но оркестранты взялись за инструменты. Им надо было отрабатывать аванс и оговоренную сумму заработка. Бухнул барабан, звякнула гитара, и зал наполнился децибелами. Кто помоложе, выскочили на круг, заизвивались. Анатолий убрал гармонь в футляр. Застолье становилось всё пьяней. Анатолий пригласил Веру на круг, но танцевать уже не хотелось.
— После вечера вас можно будет проводить? — спросил Анатолий.
     Вера посмотрела ему в глаза:
— Вы устали?
— Нет, что вы! — запротестовал он, хотя в самом деле устал.
     Но Вера заметила, что протестует он из приличия.
— Устали. Я вижу. Поехали домой? Я тоже немножко устала.
     Они оделись, вышли, остановили такси и вскоре были возле дома, где жила Вера.
— Может, зайдёте? — предложила Вера.
     Анатолий заколебался. В голове пронеслись предыдущие неудачи во встречах с женщинами. Он уже боялся.
— Наверное, поздно уже...
— Сыграете что-нибудь хорошее, я спою, у меня есть гитара, немного играю, чаю попьём, завтра выходной...
     А шёл уже двенадцатый час. Анатолий понимал, что снова идёт на риск, но отказаться от такого предложения?! Разве не ради этого он здесь? И он зашёл в подъезд. Они поднялись на второй этаж. В квартире было тихо. В зале, куда они вошли, было так светло от уличных фонарей, что можно было не зажигать света. Сквозь тюлевые занавески лился сказочный серебристый свет, бликами отражаясь от посуды, расставленной в серванте. Обстановка в квартире была городской, к какой Анатолий так и не смог привыкнуть за время городской жизни. Он всегда чувствовал некоторую стеснённость, когда приходилось ночевать в городской квартире Давыдовны. Они жили в квартире, что была на земле, а городскую Давыдовна держала про запас. Даже когда он купил свою, он её не полюбил. И здесь всё было по-городскому: мягкий диван, мягкие кресла, палас во весь зал, бра с часами на полочке, телевизор с широким экраном; и не скажешь, что Вера живёт бедно, хоть и одинока. Анатолий скромно присел на спинку дивана. Через дверной проём он видел, как Вера хлопотала на кухне, готовя чай. Он залюбовался ею. Всё в Вере было прелестным. Она не успела ещё растратить молодости. Вздёрнутый носик, рыжие веснушки, быстрые лёгкие движения, точёная фигурка — всё в ней нравилось Анатолию. Смущала только разница в возрасте.
— Анатолий Николаевич, идите на кухню, чай готов. Устраивайтесь,— подставила Вера стул.— Вот чай, вот кофе, пейте что пожелаете.
— Мы не так давно из-за стола — может быть, и рановато чаёвничать, но у такой красивой хозяйки нельзя отказываться. Я больше уважаю чай. Доктора говорят от него меньше вреда организму, а докторов надо уважать. Их ведь чему-то учат...
— Ну, чай так чай,— согласилась Вера.
     Она наполнила бокалы, села напротив Анатолия и принялась рассматривать его влюблёнными глазами. Он засмущался.
— Верочка, что вы так на меня смотрите?
— Как я смотрю?
— Я так стар?
— Что вы, Анатолий Николаевич, я дивлюсь тому, как вы молоды.
— Ну, уж вы скажете... Мне в марте уже шестьдесят восемь стукнуло.
— Ну и что? Возраст человека определяется его внешним видом.
— Это утверждение относится больше к женщинам.
— А к мужчинам нет? Неправда! Посмотрите на иностранцев, американцев тех же, хотя бы литовцев. Ихнему президенту семьдесят два года. Важно то, какой образ жизни ведёт человек. Мой первый муж умер в тридцать пять. Я за него и замуж-то пошла потому, что он тоже гармонистом был, как папа. Его тоже приглашали на свадьбы, на всякие другие торжества. Приучили его к стопке, запоями стал пить, и мы расстались. Он потом бомжевал, сожительствовал с такой же, как сам. Двадцатого декабря отмечали её день рождения и спьяна закрыли трубу с углями в топке. Угорели, и соседи в течение десяти дней не хватились. Потом заметили, что печка у них давно не топится, постучали в дверь — заперто, позвонили в милицию. Вскрыли квартиру, а они угоревшие на кровати лежат.
— Вера, с вами, мне сказали, внук живёт?
— Да.
— Где же родители?
— У меня был один сын. Попали они с невесткой в страшную автоаварию, погибли оба. Так что у меня сейчас нет никого, только внучек.
— Какая трагичная судьба! Ну а второй муж?
— Был и второй, и третий. Они гармонистами уже не были, были просто пьяницами. Я с ними рассталась и больше не пыталась искать четвёртого.
— Ну почему не везёт красивым?! — воскликнул Анатолий.
     Анатолий говорил правду. Вера действительно была красивой: полные белые руки, чуть раскосые карие очи. Не глаза, а именно ОЧИ! Вьющиеся тёмные локоны, здоровый румянец на лице... И это простодушие... Молодость... Она была молода. Для него молода.
— Ладно вам,— укоризненно качнула головой в его сторону Вера. Она сняла со стены гитару, проверила настрой.— В школе я участвовала в художественной самодеятельности, вроде бы неплохо пела, подыгрывала себе на гитаре.
— Я прошу вас, спойте.
— Давайте перейдём на ты?
— Давайте. Я прошу тебя, спой, пожалуйста.
     Вера взяла несколько аккордов и запела песню, которую Анатолий почти забыл:

Соколовский хор Уяра
Был когда-то знаменит,
Соколовского гитара
До сих пор в ушах звенит.
Раз, два, три —
Гитара, звени.
Мы с тобой прощаться будем
Возле моста у реки...

     «Господи, какую старину она помнит! — удивился Анатолий.— А ведь она моложе меня на целую вечность — двадцать три года!» Анатолий взял гармонь и стал подыгрывать, не заглушая гитары. Получилось очень красиво. Анатолий смотрел на Веру, жалел и желал её. Но крутилось в голове восклицание: «А разница в возрасте!» После осечек с Марией Ивановной и Олей он боялся новой неудачи.
     Вера спела ещё такую же древнюю: «Мой костёр». Анатолий знал слова, подпел, Вера благодарно улыбнулась ему, склонив голову. Далее были ещё шедевры из полузабытого репертуара. Спохватились они уже в три часа ночи.
— Ой, уже три часа! — взглянув на часы, ахнула Вера.— Давайте ложиться спать. Как говорят, соловья баснями не кормят, а я вас песнями пичкаю...
— А я бы сидел и сидел и на тебя любовался...
— Ой, что вы! Что во мне такого?
— Мы же договорились перейти на ты.
— Я предложила, а сама как-то не могу.
— А ты представь, что я тот мальчик, с которым ты дружила в школе. Ведь был же такой?
     Вера рассмеялась:
— Как же я представлю, если передо мной вы? Вы же вон какой... Мне о вас рассказывали ваши работницы, Анжелика Павловна и Капитолина Ивановна, и, я вижу, были близки к правде.
— Не надо мне льстить, Верочка. Я не ангел, но и не чёрт. У меня недостатков больше, чем достоинств. А тебя мне характеризовали довольно коротко и ярко.
— И кто? Ваш сосед по столу справа или слева?
     Анатолий понял, что Вера на вечере тоже не упускала его из виду.
— Справа,— ответил он.
— Представляю, как он меня вам охарактеризовал...
— Не подумай плохо. Он даже очень тебя хвалил.
— Ладно уж вам.
— Женщины наши о тебе тоже только хорошее говорили и, я вижу, тоже были недалеки от истины.
— Ну вот и расхвалили друг друга
— Анжелика Павловна советовала мне к тебе присмотреться попристальней... Верочка, а что если последовать её совету и нам объединиться?
— Я согласна,— без раздумий ответила Вера.
     Анатолий несколько даже растерялся:
— Верочка, не торопитесь с ответом. Я уже стар. Тебе кто-то помоложе нужен.
— Я уже устала ждать того, кто помоложе. Свободны только алкаши да придурки. Нормальные мужики и живут нормально, с семьями.
     Анатолий встал, перенёс свой стул на другую сторону стола, сел рядом с Верой, обнял за плечи.
— Я согласна,— повторила Вера.
     Она склонила голову ему на плечо, и так они долго сидели и молчали.
— Я тебя не буду обижать,— тихо пообещал Анатолий.
— У меня внучек маленький.
— И его не буду. Я умею с детьми ладить.
— Он хороший мальчик.
— Сколько ему?
— Четыре.
— Вырастим. Где он сейчас?
— У бабушки, мамы зятя. Завтра познакомитесь.
     И опять сидели и молчали. Наконец Вера сказала:
— Однако уже четыре часа ночи, поспать бы надо.
     Она осторожно освободилась от его руки, пошла в зал.
— Помоги мне разложить диван.
— Я могу и в кресле...
— Зачем же? Мы ведь договорились.
     Анатолий трусил: вдруг опять не получится, но не отступать же! Он послушно разделся и лёг. Вера легла рядом. Анатолий положил ей под голову свою руку. Помолчали.
— Хочешь, я расскажу о себе,— предложил Анатолий.
     Вера согласилась кивком головы.
— В детстве я едва не замёрз в сугробе. Катался на самодельных лыжах. У нас в селе место такое есть, Извозом называется. Это куда щедрые сибиряки вывозили навоз со своих подворий, вместо того чтобы на огороде его использовать. Навозили гору на краю села. Меня погнало туда уже к вечеру новые лыжи испытать. Отец мне их сделал. Трамплин там был, ну, я и сиганул с него в сугроб. Лыжина сломалась, и я оказался в сугробе со сломанной ногой. Лыжи в сугробе застряли, а я не могу ногами пошевелить. А мороз. Пролежал я в сугробе долго, замерзать начал. Кричу, а близко никого. Хорошо, что отец с матерью спохватились, отвязали собаку. Она и привела их на Извоз. Отец на руках меня домой принёс. Ноги мои и руки дома в холодной воде держали. Я кричал от боли. К чему я это? Да к тому, что жизнь наша случайна, целиком зависит от случая, и сами мы случайны на Земле. С тобой вот случайно встретились. Я родом из сибирской деревни, глупеньким был, женился, можно сказать, пацаном. Восемнадцать всего было. Дети у меня, двое. Дочь старше тебя. Вот видишь, какой я старый! Но дети умные, нас поймут.
— Я тоже деревенская,— начала рассказывать о себе Вера.— В школе у нас был парнишка, гармонист. Мне очень нравился, одноклассник мой, такой стеснительный. Мы дружили, даже собирались пожениться, но по окончании школы я уехала в город, он тоже, но в другой, и пути наши разошлись, связь потерялась. Может быть, что с ним я была бы счастлива.
— Я постараюсь сделать всё для этого.
— Я верю.
— Сколько бы ни осталось мне жить, я буду стараться прожить подольше...
     Вера обняла его, прижалась доверчиво:
— Господи, неужели я не могу быть счастливой?! — вдруг прервала она его, и Анатолий понял, что Вера плохо слушает его, думает о своём. Он замолчал, прижал её к себе, поцеловал.
— Я постараюсь,— прошептал ей в ухо.
     Она прижалась крепче.
— Соскучилась я...
     Вера потянулась вверх. Поцеловала его в губы, зубами потеребила мочку уха, чуть прикусила, дыша жаром, снова поцеловала в губы.
— Ты мне нравишься. Я буду тебя любить.
     Она скользнула ладонью ему по груди, потеребила сосок, опустила руку ниже. Рука скользнула по животу, ниже, ниже... Анатолий задохнулся от возбуждения, перевернулся и буквально подмял её под себя. Вера сразу обмякла, сделалась податливой...
     ...Шумно дыша, она откинулась на подушку. Анатолий хотел освободиться от её объятий, но Вера придержала его:
— Полежи, отдохни. Мне не тяжело, мне приятно, Я хочу запомнить твоё тело...
— Я всегда буду рядом,— пообещал он.

     Но быть всегда рядом не пришлось. Злой рок настиг их быстро. Кто из них был проклят больше? Наверное, сработало Светкино проклятие. Он вспомнил и землю, и волосы, высыпавшиеся из конверта. Вот оно, Божье наказание!! Но за что?! Анатолий никому не сделал зла. Светка первая изменила ему. Анатолий стоял на бойком перекрёстке и тупо смотрел перед собой. Тело Веры было распластано по асфальту, исковерканное и окровавленное.
     Несчастье произошло на следующий же день. Было воскресенье. Вера поехала к сватье за внуком, и вот оно... Пьяный водитель «жигулёнка» проскочил на красный свет, сбил на переходе двух женщин, вылетел на обочину и врезался в электроопору. Пьяница сам погиб и погубил Веру. Вторая женщина осталась жива, а Вера от многочисленных переломов и ушибов скончалась сразу.
     Анатолий смотрел незряче на дорогу, где суетились милиционеры, и ничего не видел, не хотел видеть, не хотел верить в произошедшее. Очень не хотел! На похоронах плакал. «Ну за что!? За что?! — задавал себе один и тот же вопрос и не находил ответа.— У неё вот такая убийственная судьба, и у меня не лучше. За что?!» Он вроде бы и не плакал, а слёзы текли сами. Анатолий хоронил едва обретённую надежду. Он шёл за гробом как муж. На него сочувственно смотрели работники коммунхоза, провожавшие Веру в последний путь.
     Анатолий был опустошён! Был расшиблен! Был вял и неразговорчив. Дмитрий, у которого он остановился, старался не обременять его разговорами. Два дня ушло на восстановление, на борьбу с самим собой, на обретение работоспособности.
— Дима,— обратился он к Дмитрию на третий день,— отнеси вот эту бумажку в редакцию городской газеты. Скажешь, что от меня. Меня там знают. Если опубликуют, перешлёшь экземпляр мне.
     И Анатолий уехал в Екатериновку, не разогнав скуки, как надеялся, а наоборот, нагнав её ещё больше. А в голове возникал всё тот же безответный вопрос: «За что?!»
     А в бумажке Дмитрий прочёл следующие поэтические строки:

Дай счастья нам,
Дай счастья нам,—
Просили мы у Бога.—
Хотя б чуть-чуть,
Хотя б чуть-чуть,
Совсем немного.

К воротам в рай,
К воротам в рай
Не запирай засовы.
Открой их нам,
Открой их нам
Волшебным словом.

Нас поманил
Любви мираж,
Любви одежды.
Но Бог вошёл,
Вошёл в кураж,
Убил надежды.

И покарал,
И покарал,
За что — не знаю.
Знать, рождены,
Знать, рождены
Мы не для рая.

Мы не прошли,
Мы не прошли
В него таможню.
А счастье было,
Счастье было
Так возможно.

Рассказ девятый

ИРИНА НИКОЛАЕВНА

     Долго не мог прийти в себя Анатолий. Было очень горько от неудач; видно, и в самом деле его преследует злой рок. Чем жить далее? Пойти на работу в какое-нибудь предприятие? Но какое предприятие в деревне? Колхоз, школа, почта, сельсовет — вот и все предприятия. Да и кто его возьмёт на работу? Разве что сторожем. Нет, такое ему не подходит. Да и возраст его уже не тот, здесь даже молодым рабочих мест не хватает. Да работа и не решит проблемы одиночества. На помощь опять пришёл друг. Вот уж поистине народная мудрость: не имей сто рублей, а имей сто друзей! Когда Анатолий рассказал Валерию Петровичу о своих новых злоключениях, тот только головой покачал:
— Ну и невезуч же ты, друг!
— Такова, видно, моя судьба,— согласился Анатолий.
— А ты не забыл, что я тебе советовал?
— А что?
— «Не падайте духом, поручик Голицын, корнет Оболенский, надеть ордена…»
— Ты, как всегда, шутишь.
— Нет, я вполне серьёзно. Тебя приглашали в клуб? Приглашали. Ты не пошёл? Не пошёл. А почему, тебя спросить? Стесняешься? Нет! Вон как хорошо играл со сцены на Восьмое марта! Организуйте хор ветеранов. Хотя не обязательно здесь, в Екатериновке. Можно и в Идре. Ты в соцзащиту заходишь? Там и бильярд есть, и гармошка. Возьми, чёрт возьми, себя в руки!
— Ничего мне уже не хочется. Хочется лечь, уснуть и не проснуться.
— Я заходил в соцзащиту. Там есть бильярдная, внизу, в подвальном помещении. Съезди, развлекись. Там есть кабинет лечебной физкультуры, можешь в него записаться и заниматься на тренажёрах. Там есть кабинет дневного пребывания. Там проводятся различные соревнования. В общем, там можно отвлечься от рутины, забыть о старости. Действуй и не хнычь.
— А сам-то ты заперся в четырёх стенах, редко из них выходишь.
— Ну, про меня разговор другой. Я не один. Гавриловна моя, какой бы ни была, она со мной. За ней нужен уход, а это уже работа.
— Ну да. Работа...
— Да, работа, а помрёт — и мне будет то же самое, что и тебе.
— Когда уж развлекаться, май вон перевалил во вторую половину. Огород пора пахать, картошку сажать, а у меня ни ведра картошки...
— Всю за зиму съели с Катькой?
— Где там! Восемьсот вёдер осенью накопали! Катька вон, говорят, вчера на пятнадцать тысяч сдала.
— Сволочь,— только и сказал Валерий Петрович.— Неужели она тебе нисколько не даст?
— Да я и не зайду к ней. Сено вон тоже перетащила к племяннице. Ей-то уже не нужно оно. Без меня она и скотину не будет держать. Зайди — она опять кричать начнёт, сапоги требовать... Уехать бы мне.
— Вот и уезжай хотя бы в Идру. Шевелись, не опускай руки. Завтра же поезжай в Идру. А про картошку не беспокойся — выручу.
     Это был приказ старшего и по возрасту, и по воинскому званию. Надо было подчиняться.

     В бильярдном зале играли пенсионеры. Время было строго расписано: до обеда играют только пенсионеры, после — все, кто хочет. Было десять часов утра. Анатолий занял очередь. Он впервые оказался здесь, в бильярдной. О ней ранее он даже не подозревал. Когда-то в молодости он занимался бильярдом, но вот уже лет сорок не брал кий в руки. В первой же партии его вышибли. Когда-то он играл на среднем уровне, но сейчас шары упорно не шли в лузу. Анатолий занял очередь во второй раз, но его снова обыграли. Пришлось присесть и смотреть, как играют хорошие игроки. Внимание его привлекла гармонь, стоящая на полке для шаров. От нечего делать он взял её в руки и, отойдя подальше от игроков, потихоньку заиграл. Чья это была гармонь и кто здесь на ней играл, Анатолий не знал и поискал взглядом, отреагировал ли кто на его игру. Но никто не отреагировал. Анатолий понял, что музыка здесь — привычное явление. Он заиграл смелее, перебрал весь военный репертуар, заиграл вальсы, потом перешёл на лирические песни.
     В бильярдной появился мужчина средних лет, прилично одетый, быстрый в движениях. Было видно, что он в расцвете лет, энергичен, красив и всё это о себе знает. Он сразу повёл себя хозяином, говорил громко, придавая своему голосу бодрость:
— О, сегодня Михалыч играет?! Это наш лучший игрок! Как здоровье, Михалыч? Если неважно, я сейчас медсестру сюда пришлю. Она вам всем тут давление измерит, таблеток даст.
     Голос его звучал несколько наигранно.
     Лучший игрок Михалыч играл, однако, не лучшим образом, мазал не только шаром по шару, но и кием. Игроки, потрафляя Михалычу, не брали с него штрафа, но Михалыч всё равно проигрывал. Выигрывали у Михалыча все, выиграл и Анатолий. Когда Анатолия снова вышибли, он опять взял в руки гармонь.
— Вы хорошо играете,— сказал тем же бодрым голосом подошедший к Анатолию красивый мужчина.— И на баяне можете?
     Анатолий положил руки на мех, утвердительно кивнул. Приятный во всех отношениях мужчина обрадованно прищёлкнул пальцами.
— Как хорошо! Где вы живёте?
     Анатолий сказал.
— А зовут вас как?
     Анатолий назвался.
— Нам для выступления в Доме культуры нужен гармонист.
— Там же есть профессионал.
— Профессионал сам по себе, а любители тоже нужны.
— Кому нужны?
— Народу. Готовьтесь к двадцать второму июня, выступите с военным репертуаром. Я за вами приеду и обратно увезу.
     Анатолий хоть и засомневался насчёт двадцать второго — этот трагический для страны день никогда концертами не отмечался,— но согласился.
— К нам в группу здоровья ходят женщины, которые поют. Хорошо бы организовать пусть не хор — вокальную группу.
— Я не против, но как я буду ездить из деревни? Автобус ходит только два раза в неделю. Вот если бы на жительство сюда переехать.
— У вас семья, дом?
     Анатолий обсказал своё положение.
— Мы можем выхлопотать вам место в общежитии для пенсионеров.
— Я бы хотел отдельный дом. У меня машина, мотоцикл, мотоблок, вещи, мебель.
— Тогда вам нужна женщина с домом,— рассмеялся приятный мужчина.— Я найду вам и женщину. Как вы к этому отнесётесь?
— Положительно.
— Ну, вот и хорошо! Готовьтесь к двадцать второму, а я поговорю с женщинами.
     Анатолий не очень-то вдохновился от просьбы приятного мужчины, назвавшегося Виталием Ивановичем, однако вечером взял гармонь и весь вечер штудировал военный репертуар. Набралось двадцать пять песен, которые он и планировал вместить в предоставленные ему Виталием Ивановичем пятнадцать минут. Получалось попурри от «Двадцать второго июня» и «Священной войны» до «Эй, встречай да крепче обнимай». Однако втайне он всё-таки надеялся, что Виталий Иванович выполнит вторую половину своего обещания.
     С определением постоянного места жительства надо было торопиться: приближалась посадка огородов, остаться без привычного сельского труда Анатолий не хотел. Его тянуло к земле, хозяйству. С Катькой у них было всё. Она вон без него уже всё порешила — и скотину, и свиней, видимо из боязни, что Анатолий предъявит свои права. «Неужели она ещё и за сапоги на меня в суд подаст? — задавал себе вопрос Анатолий.— А что с дуры возьмёшь? Она может!» И тут он вспомнил, что у Катьки осталась его соковыжималка. «Фига вот ей! — обрадовался Анатолий.— Я прикроюсь соковыжималкой, она по стоимости равна её сапогам». Подумав так, Анатолий засмеялся: «Какую глупость я думаю!»
     Через пару дней он снова был в соцзащите. На этот раз из игры его вышибли не сразу. Пару партий выиграл он, не беря в счёт Михалыча, а когда вышибли, взялся за гармонь. Виталий Иванович где внимательно, где вполуха выслушал попурри. Нахваливал он Анатолия восторженно. Анатолию от его похвал даже неловко сделалось.
— Вот и отлично! Вот и отлично! Вот в этом духе и выступите.
     Анатолию хотелось узнать насчёт второго обещания, но задать вопрос он не решался. Виталий Иванович сам продолжил разговор на щекотливую тему. Отозвав Анатолия в дальний угол бильярдной, он полушёпотом сообщил:
— Я поговорил с одной женщиной. Она не против с вами познакомиться,— и дал её адрес Анатолию.— Она активистка, постоянно ходит в группу оздоровления, бывший профсоюзный работник, вашего возраста, физически хорошо выглядит. Зайдите, познакомьтесь.
     Перед отъездом домой Анатолий нашёл дом, где жила названная Виталием Ивановичем женщина, но дома её не оказалось. Анатолию не понравилась её квартира. На втором этаже, без усадьбы и огорода. Вокруг дома — голый, неогороженый двор. Он заехал в соцзащиту и сказал Виталию Ивановичу следующее:
— Виталий Иванович, я не застал её дома. Скажите ей, что я не согласен жить в её квартире. Если она согласна на переезд в Екатериновку, пусть приедет ко мне, там и познакомимся, и поговорим.
     Женщина приехала вечерним автобусом. Она надеялась, что успеет и познакомиться, и поговорить, пока автобус сходит до Мензота и обратно. Но за чаем и разговором быстро протекло время, и автобус успел пройти через Екатериновку обратно в Идринское. Несмотря на то что дом Анатолия был недалеко от остановки, автобус они упустили.
— Ну что ж, оставайтесь ночевать,— предложил Анатолий.— И поговорим подробнее, и познакомимся поближе, Ирина Николаевна (так звали новую знакомую). Ну что это за знакомство за двадцать минут? Так — шапочное. А завтра я вас увезу.
     Ирине Николаевне не очень-то хотелось оставаться, но и вправду: какое это знакомство за такое время? Они стояли возле захламлённой автобусной остановки, Ирина Николаевна раздумывала.
— Нет, вы меня сейчас увезите,— возразила она.— Приезжайте в Идринское там и поговорим.
     Настал черёд задуматься Анатолию. Женщина не понравилась ему, как три года назад не понравилась Катька. Не понравилась не только внешним видом. Ирина Николаевна была несколько старше Анатолия, с такой же квадратной фигурой, как и у Катьки, но за лицом ухаживала. Оно у неё было белым и чистым, с тонкими бровями, подкрашенными губами и аккуратным правильным носом. Но глаза, их выражение... Они смотрели строго, как бы заранее внушая собеседнику правоту ею сказанного. И было что-то ещё, а что — Анатолий не мог себе ответить. Может, он ошибался, но что-то настораживало. Не получится ли то же самое , что получилось у него с Катькой? Однако давать конкретный отказ он не решался, боясь обидеть женщину. Да и упускать её после стольких неудач не очень-то хотелось. Он попробовал ещё раз отговорить Ирину.
— Может, всё-таки останетесь? Не бойтесь, я не обижу. Ну невозможно ведь делать выводы и решения за столь короткое знакомство. Что вы теряете?
— Это же деревня,— возразила Ирина Николаевна.— Завтра же люди скажут, что вы женились... Здесь ничего не скроешь.
— Ну и пусть говорят. На каждый роток не накинешь платок. Здесь, в деревне, пересуды являются чем-то вроде развлечений. Но ничего в этом нет страшного: вас тут не знают, а с меня словно с гуся вода.
      И в самом деле, мимо них проходили сельчане в магазин и из магазина, здоровались с Анатолием, с интересом оглядывая Ирину. Наверняка завтра по деревне пролетит слух о новой жене Анатолия.
— Даже если я вас увезу сейчас, мы не избежим деревенских толкований. Здесь у людей глаза не только впереди, они ещё и на затылке...
     Ирина улыбнулась удачной шутке, посмотрела на Анатолия с признательностью. Несколько секунд думала — и наконец согласилась. Ей тоже было интересно поглубже узнать Анатолия: он ей нравился.
— Уговорили, но, чур, не баловать.
— Разве я похож на озорника?
— Да кто вас знает...
     И они вернулись в дом. Разговор предстоял долгий. У них впереди был целый вечер и ночь. Анатолий сбегал в ещё не закрывшийся магазин, купил лёгкого вина, несколько суповых пакетов, свежего хлеба. Продавщица отпускала ему продукты с многозначительной улыбкой. Анатолий понял, что она «уже в курсе».
     Ирина вызвалась готовить ужин. Они принялись делать это вместе. Собственно, готовить было не так уж сложно: мешок картошки, что выделила ему Катька, кончился. Разносолов она ему совсем не выделила, несмотря на то что погреб был забит банками и бачками с солониной и вареньями. На столе оказались только хлеб, колбаса да горячий «бомжовский», как называл Анатолий, суп из пакетов и чай. Анатолий налил вино в гранёные стаканы, другой посуды у него не было — та, что он привёз в Екатериновку, осталась у Катьки. Она наделила его чашкой, тарелкой, вилкой и ложкой лишь в одном экземпляре, здраво рассудив: «Зачем холостяку много посуды?» Надо было говорить спасибо умершим хозяевам дома: от них Анатолию досталась не только старая мебель, но и старая посуда, в том числе вилки, ложки.
— Не взыщите, Ирина Николаевна, более мелкой тары пока не имею. Давайте по русской традиции выпьем за знакомство,— предложил Анатолий, поднимая стакан, наполненный на четверть.
     Подняли, выпили, надо было начинать серьёзный разговор.
— Расскажите о себе поподробнее,— попросил Анатолий.— Теперь у нас есть достаточно времени. Вам обо мне, наверное, уже рассказывал Виталий Иванович.
— Я бы хотела наоборот: сначала вы. Виталий Иванович о вас тоже не много знает.
— Хорошо,— согласился Анатолий и рассказал о себе всё — от первой жены до четвёртой, не опуская подробностей. Пусть Ирина знает о нём всё и пусть выведет для себя нелестное о нём мнение. Анатолию почему-то этого хотелось.
— Да, незавидная судьба! — определила Ирина.— Не знаю, что и сказать. Как-то у вас получается, что все женщины, с вами жившие, плохие.
     Анатолий пожал плечами:
— Я рассказываю так, как оно было на самом деле, а это уже ваше дело — вынести вердикт. Не хочу приукрашивать себя. Если захотите меня проверить, можете у местных жителей про меня выспросить. У вас есть знакомые в Екатериновке? Я здесь уже четвёртый год живу, и меня здесь знают.
— Хорошо,— согласилась Ирина.— Есть у меня здесь знакомые, выспрошу,— и усмехнулась лукаво.
— Ну вот. А теперь расскажите о себе.
     Но Ирина Николаевна продолжила допрос:
— Вы пьёте?
— Пьёте — понятие растяжимое,— ответил Анатолий.— Кто-то пьёт по праздникам, бывает, что и напивается. Кто-то пьёт по стопочке за вечер. Кто-то и по литру. Кто-то каждый день. Кто-то через полгода-год месячными и более длительными запоями. Кто-то вусмерть. Кто-то в меру. Кто-то и в рот не берёт. Я отношу себя к первым. Детство и юность мои прошли в пьющей среде. Возможно, если бы я вырос в среде непьющих, я, пожалуй, и не пил бы вовсе. Но уж что есть, то и есть, не буду красить себя розовыми красками.
     Ирина была удовлетворена ответом.
— Верю, но проверю...— хитроумно выразилась Ирина.— О себе мне недолго придётся рассказывать,— начала она свою исповедь.— Родилась и выросла в Идринском. Окончила школу, институт, по специальности агроном, но на агрономической работе находилась недолго. Избрали в комитет комсомола, потом в райком секретарём комсомола, потом долгие годы в райкоме профсоюза, оттуда и на пенсию вышла.
— А в личной жизни?
— А в личной, можно сказать, ничего хорошего не было.
— И не любили, и замужем не были?
— Всё было, но было так, как не должно было быть. Я давно одна. Есть взрослая дочь, которая уже тоже бабушка, внучек единственный учится в Красноярске. Я к нему вот недавно ездила, денежки ему увезла. Он — наше с дочерью золотко, институт заканчивает. Вот снова накоплю и повезу ему. Живу я вы, наверное, уже знаете где, огород не сажаю, хозяйства нет никакого, кроме кошечки.
— А что же с мужьями-то случилось? Сколько уже лет вы одна?
— Двадцать пять!
— Ого-го!! — невольно воскликнул Анатолий, а про себя подумал: «После стольких лет одиночества ей уже никакой муж не нужен».
     Он уже знал, что в одиночестве постепенно вырабатываются навыки одинокого жития, и вмешательство извне человеком, привыкшим к одиночеству, воспринимается как агрессия. «Нет, с ней у нас ничего хорошего не получится!»
     Анатолий вспомнил свою жизнь со второй женой, Валентиной Васильевной, которая прожила одиноко четырнадцать лет. Первые четыре года он был у неё Толиком, потом грёбаным Толиком, а последние два года был просто грёбаным. Вольная жизнь в течение такого длительного времени выработала в её характере вольное поведение. За вольный период она имела много любовников. Жизнь в семейных рамках ей наскучила. Она и пить стала больше его, и любовников иметь, когда Анатолий отвлекался из дому по работе. Вполне возможно, что и у Ирины Николаевны произойдёт отторжение. На своём веку он знал не одну «комсомолистку», так он называл комсомольских вожаков женского пола, работавших в совхозах и райкомах, большинство из них были девицами лёгкого поведения. Может быть, так уж сложилось на его пути, но это было так, и у Анатолия в отношении их было негативное предубеждение. Одна из райкомовских секретарей, в бытность его членом райкома, предлагала ему интим. Он был женат, имел детей и от связи уклонился, к тому же знал о её связи с директором совхоза, в котором работал.
— А с мужьями у меня как-то не сложилось. Первый ревновал сильно, второму я не смогла угодить, ну а третьего не было: не встречались подходящие...
     Анатолий не стал настаивать на более детальном рассказе, понимая, что рамки приличия переступать нельзя. Судьба их знакомства для него была предрешена: продолжения оно не получит. Ирина же Николаевна, наоборот, заинтересовалась его былым. Начала более подробные расспросы:
— Анатолий Николаевич, из вашего рассказа можно сделать вывод, что вы всесторонне правильный человек. Почему же тогда жизнь ваша так неудачна?
— Ну, я так не оцениваю свою жизнь. У меня всё-таки есть дети взрослые, внуки, даже правнучки. И хоть я не совсем ими доволен, но они есть и меня уважают. Это во-первых. Во-вторых, я не гол, как многие бомжи, у меня есть всё для полноценной жизни, есть квартира, приватизированная пополам с первой женой. В-третьих, у меня есть постоянный доход в виде пенсии. В-четвёртых, я ещё трудоспособен и кое-что зарабатываю. Вот видите, сколько у меня преимуществ перед нищим бомжем. В конце концов, я могу кое-что отсудить и у Екатерины, мог бы отсудить и у Валентины Васильевны, и у Валентины Давыдовны. Я им оставил много своего труда и средств. Но мне этого не надо. Не хочу я драться с женщинами, уходил от них с одним чемоданом, выжил, и сейчас выживу. Пусть не найду вторую половинку, буду один. Вы ведь живёте одна столько лет.
— Одинокая женщина и одинокий мужчина — разные вещи.
— Почему — разные?
— Ну, как-то так уж сложилось, выработалось мнение, да и по жизни видно, как одинокие мужчины быстро спиваются, опускаются, оттого и мало среди них пригодных к супружеству.
— А много ли пригодных к супружеству одиноких женщин?
     Ирина Николаевна некоторое время пребывала в раздумье, но на вопрос ответить уклонилась:
— Чаще всего в разрыве семейных отношений виноваты мужчины. Часто они считают женщину приложением к постели и кухне.
— А куда от кухни и постели деваться-то женщине? Карьера? Тогда ни мужа, ни кухни, ни постели, ни даже детей... Ну, вообще-то детей можно заиметь и без мужа. Я иронизирую, но жизнь именно так и поступает с крутыми женщинами. Посмотрите на артистов и артисток. Они даже выставляют напоказ свои семейные разборки для поддержания известности. Сколько среди них «несчастных»! А кто виноват? Да сами же! Завышают требования друг к другу, и чаще это делают женщины, ждут принца на белом коне, а является казак на сивой кобыле, да ещё и шашкой размахивает. Если даже и явится принц, то он и требования к женщине предъявляет принципиальные, на кухню не идёт и постель требует мягкую, а придёт кухонный муж, ей с ним становится скучно и тошно.
     Ирина Николаевна снова задумалась.
— Говорите вы всё правильно, но что-то здесь не так.
— Вы хотите всё переложить на мужчин?
— Нет. Я хочу найти истину, так сказать, золотую середину.
— Но возможна ли она? Мне думается, что в каждой семье она определяется по-своему. Где-то командует муж, где-то жена. Говорят, что крепкие семьи — это те, где один любит, а другой позволяет себя любить. И чаще любящим бывает муж. А жена лишь позволяет ему это и манипулирует им. И хорошо, если им обоим это нравится.
— Вы нарисовали неверную картину,— запротестовала Ирина.— Вы всё на женщин нападаете. Мало ли среди женщин любящих, добрых, мягких, ну и так далее... Сколько песен о них складывается мужчинами! Да женщина — это...— Ирина Николаевна не сразу нашла сравнение.— Это центр, вокруг которого мир вращается.
— А сколько серенад им поётся! — подхватил Анатолий.— А попробуй-ка оскорби невзначай — на всю оставшуюся жизнь обиду затаит и при удобном случае припомнит.
— Не надо так огульно всех охаивать. Ну, есть среди нас дуры, но и среди вас немало сволочей. Извините за откровенность, мне просто не верится, что в ваших брачных неудачах нет вашей вины. Где-то и в чём-то вы тоже виноваты. Мужчина должен быть снисходителен к слабостям женщины.
— Ой, не надо! Натерпелся я этих «слабостей»! К слабостям, но не к дуростям!
— Ну, уж так прямо и есть: все четыре ваши жены — дуры? Есть, есть и за вами какой-то грешок.
— А я и не снимаю с себя вины, и делаю это по многим причинам. Во-первых, я, наверное, их по-настоящему не любил, а потому не смог стать подкаблучником; во-вторых, не умею выбирать. Не хочу хвастать, но они были интеллектуально ниже меня. В-третьих, я, наверное, слишком правильный. Ну, вы понимаете, о чём я говорю. Всё жду равноправия от женщины, а как вокруг погляжу, нет его в семьях. Всюду правят женщины. Только муж попытается вылезть из-под каблука, как женщина даёт ему знать, что он превысил свои полномочия. И хорошо, если муж умный, воспринимает её командование с иронией, через шутку. Кто-то называет жену генералом, кто-то главнокомандующим, кто-то — семейным прокурором, но смысл тот же.
— И всё-таки вы опять валите на женщин, по вашим словам опять получается, что курица — не птица, баба — не человек.
— Я так не говорю, но эмоциональность в женщине заложена от рождения. Она руководствуется больше не разумом, а чувствами, эмоциями.
— Хотите сказать, что мужчины живут разумом? Они живут животными инстинктами.
— Ну вот и договорились до ссоры,— рассмеялся Анатолий.— Ну не умею я уступать женским глупостям, а женщин это бесит. Я вроде бы мягкий, но всегда пытаюсь отстоять справедливость. Вы, наверное, по жизненному опыту знаете, что правдолюбцев у нас не любят. Я, наверное, из тех мужчин, с которыми женщине хочется спорить. Они чувствуют, что могут подмять меня под себя, а я гнусь, да не даюсь. Это их и выводит из себя. Действуют они интуитивно, вопреки логике. Валентина Васильевна, с которой я жил после развода с первой, хотела оторвать меня от моих детей, запретила им приезжать ко мне и мне ездить к ним, а когда не получилось, выгнала меня среди зимы. Мог бы и не уходить, но как жить, если нет справедливости? Я уже не говорю о чувствах. Месяц я жил в котельной, в которой работал. Она грозила: найму киллеров; а когда уехал, письмо с уведомлением прислала: «Толик, если вернёшься, приму».
— Вам бы в судьи, или в прокуроры, или в генералы, там бы накомандовались, наборолись за справедливость, а дома бы ходили в подчинённых...
— А я был много лет в суде заседателем. Уж такого там насмотрелся и наслушался!..
— Однако мы засиделись,— сказала Ирина Николаевна.— Не пора ли ложиться спать?
     Анатолий, помня своё обещание не баловаться, предложил ей лечь на его диван в горнице, а сам решил устроиться на старый диванчик, оставленный хозяевами на кухне. Ирина Николаевна согласилась, не преминув одарить Анатолия взглядом, значение которого было понятно его опытному уму. Нет, сам он не предложит совместную постель. Он не свяжет с ней свою судьбу. В семье она будет командиром, а он этого уже натерпелся выше крыши.
— Ну, и каково будет наше решение? — Ирина Николаевна взяла бразды правления в свои руки.— Вы согласны? Жить мы будем здесь, а идринскую квартиру держать для зимы. Или наоборот — жить в Идре, а эту усадьбу держать как дачу. Тут будем и огород садить, и отдыхать летом...
     Нельзя было отказывать женщине сразу, резко и категорично. Нельзя унижать женщину, какая бы она ни была. Анатолий в этом отношении накопил достаточный опыт и потому ответил уклончиво:
— Мне надо посмотреть вашу квартиру.
— Когда приедете?
— Завтра же. Мне ведь вас увезти надо будет.
     Ирина Николаевна была удовлетворена его ответом, а он всю ночь думал, как выкрутиться из сложившегося положения. Уж лучше надо было увезти её вечером. Ему, видите ли, захотелось узнать её глубже. Ночью он ворочался, слушал шорохи на диване в горнице и молил Бога, чтобы ей не пришло в голову перебраться к нему. Утром он, пока Ирина не встала, сбегал к Валерию Петровичу, упросил его увезти Ирину, пообещав побыть возле Гавриловны.
— Вообще-то мне в Идру надо,— сразу согласился Петрович.— Лекарства для Гавриловны кончились. Я попрошу соседку посидеть возле неё.
— Подъезжай будто бы за мной, и увезешь её.
— Кто она?
— Увидишь.
     Так и сделали. Анатолий сказал, что приедет позже, может быть завтра, сказал это так расплывчато, что опытная Ирина Николаевна поняла: она отвергнута.

Рассказ десятый

СВАТОВСТВО

— Сегодня уже двадцатое мая! Ты что-нибудь думаешь? — с напускной суровостью спросил Валерий Петрович.
     Он пришёл к Анатолию с намерением выяснить его состояние и дальнейшие планы. Уже надо было пахать огород. В Екатериновке огороды пашут поздно, подтягивая пахоту под самый июнь. Сразу же сажают картошку. Петрович уже вспахал свой и намеревался вспахать у Анатолия. Он уже и картошку для него припас, а Анатолий два дня не показывался ему на глаза. Петрович понял, что друг опять в сплине. Анатолий и впрямь пребывал в унынии. Уже не хотелось ни в соцзащиту ехать, ни на гармони играть. Два дня он лежал, изредка вставал, жевал сухой хлеб с колбасой. Наступили тёплые, даже жаркие дни. Не надо было топить печь. Не хотелось что-либо варить. Он ставил электротермос и пил чай без заварки, кидая в бокал ложечку сахара для смягчения: вода в колонках была жёсткой. По екатериновским меркам время до посадки огорода ещё было, и он пролежал бы, пожалуй, ещё день, если бы не пришёл Петрович.
— Лежишь, лежебока? Ну-ка подними майку: поди, уже пролежни есть? Огород сажать надо.
— Успею ещё — сегодня только двадцатое.
— Добрые люди уже урожай скоро будут снимать, а у тебя на огороде ещё, так сказать, конь не валялся...
— И не надо, чтобы он там валялся.
— Шутки — в сторону. Вставай, пойдём у меня посадим, картошку тебе привезём и тебе вспашем. Опять хандришь? Ты после таких «похождений» должен быть уже таким закалённым! Никакие неудачи тебе не должны быть страшны. Вставай-вставай, поможешь мне. Да лучше мы и тебе у меня посадим. Много ли тебе одному надо? У нас огород большой. Всё равно придётся людям часть отдавать.
     Пришлось вставать.
— Хорошо, я сейчас приду. Только вот мимо Катьки не хочется идти.
— Боишься?
— Больно. Всё там моими руками сделано. Собака выскакивает и потом от меня не отстаёт. Иду мимо как побитый.
— М-мда! — только и сказал Валерий Петрович.— Давай я за тобой на машине приеду.
— Ладно уж, пойдём сейчас вместе.
     Посадка огорода заняла весь день. Картошку Петрович уже вынес в огород, в специальную загородку, сделанную на солнцепёке. Она там хорошо проросла. Оставалось только набирать её в вёдра и разносить по огороду. Посадили и Петровичу, посадили и Анатолию, а земля ещё осталась.
— Давай посадим весь,— настаивал Анатолий.
— Кого я буду картошкой кормить? — протестовал Валерий Петрович.— Свиней мне держать уже тяжеловато, да и некогда с ними. Кто картошку будет обрабатывать, копать?
— Ну, об этом не беспокойся, я помогу, у меня мотоблок, и прополю, и окучу, и копать помогу.
— А у самого летучее настроение... Улетишь в Идру, а то и ещё дальше, и поминай как тебя звали.
— Не утрируй.
— Я не утрирую, а говорю, как оно есть. Оставшуюся землю я отдам соседу. Он помоложе, справится. А нам уже посаженного хватит. Ты свой участок и обработаешь сам, сам же выкопаешь, сам же съешь.
— Что я тебе за картошку должен?
— Ничего, вот посадил и, если возможность будет, прополоть поможешь.
— Понял. А я тебе помогу ещё и печь прочистить и что-то где-то подремонтировать, если нужно будет. В общем, когда нужен буду — крикнешь...
— Ладно. И ты не хнычь. Если я нужен буду, тоже не молчи. А то придумал на диване валяться.
     На том и порешили.
     На другой день Анатолий уехал в Идру. Там его уже ждали. Виталий Иванович, увидев в бильярдной Анатолия, обрадованно закричал:
— О! Какие люди сегодня у нас! Добрый день, Анатолий Николаевич! — и увёл Анатолия в дальний угол.— Я разговаривал с женщинами,— убавил он децибел в голосе,— они хотят тебя видеть. У нас тут и баян есть в дневном отделении. Мы создадим вокальную группу, будем выступать на праздниках здесь, в соцзащите, будем ездить по приютам, организовывать праздники улиц, ездить по одиноким пенсионерам с поздравлениями и приветствиями. В РДК будем выступать!
     Последние слова Виталий Иванович произнёс приподнятым тоном, в интригующих интонациях, с придыханием, как объявляют о будущих программах по телевидению.
     Анатолий слушал его и думал: «Зачем он так говорит?» И лишь спустя какое-то время он понял: Виталий Иванович говорит таким тоном специально. У него задача по работе такая: поддерживать дух пенсионерам, чтобы они настроения бодрого не теряли. Он, видимо, рассуждал по старинной поговорке: «Что мал, что стар — одно и то же». Вроде бы у малых ещё нет ума, а старые из него уже выжили. Но никто из стариков не возражал против такого его тона, даже наоборот — сами придавали своему голосу повышенные нотки, превращая разговоры в словесную игру. Не стал возражать против такой игры и Анатолий. Ему даже интересно стало. А Виталий Иванович где в бильярд с пенсионерами сыграет, где в шашки, где в нарды, и всюду слышен его подбадривающий голос. У него такая работа — вся в игре.
— Я не против,— повторил своё согласие Анатолий,— только вот ездить сюда часто я не смогу, на бензин много денег уйдёт.
— А мы что-нибудь придумаем,— хитровато улыбнулся Виталий Иванович.— Возьмите гармонь, поднимемся ко мне в кабинет ЛФК, там и поговорим. Пойдём, пойдём,— затормошил он Анатолия, увидев, что тот замешкался.— Да вы для нас — находка! Да мы с вами чудеса будем творить! В Минусинск на зональный смотр поедем, а там и в Красноярск!
     Анатолий поднимался вслед за Виталием Ивановичем и молчал, сказать ему пока было нечего. В деревне он баян и в руки-то не брал, всё на гармони да на гармони. Баян в деревне и не требовался вовсе. Да и в городе, где он прожил шесть лет с Давыдовной, баян он в руки брал тоже редко. Давыдовна была категорически против его участия в самодеятельности. Чтобы выходить на сцену, надо играть хотя бы на среднем уровне. А он не имеет игровой практики. «Ну ничего,— думал он, следуя за Виталием Ивановичем,— восстановимся». Анатолий научился играть на баяне ещё пятьдесят лет назад и надеялся быстро обрести былые навыки.
— Вы познакомились с Ириной Николаевной? — на ходу поинтересовался Виталий Иванович.
— Познакомились.
— И каково решение? — Виталий Иванович говорил уже нормальным тоном. Тема была серьёзной и не позволяла какой-либо игры.
— Не получится у нас с ней,— ответил Анатолий.
— Почему?
— Ирина Николаевна командир, а я уже досыта наелся женского командования. Мне бы женщину попроще.
     Виталий Иванович расхохотался:
— Как ты, Анатолий Николаевич, быстро её раскусил! Она покомандовать любит!! — незаметно для себя Виталий Иванович перешёл на ты.
— Зачем же тогда ты мне её подсовываешь? — перешёл на ты и Анатолий.
— Я думал, вы столкуетесь. Ну, если не смогли, то у нас тут не одна Ирина Николаевна...
     В кабинете ЛФК их ждало женское общество, состоящее из десяти женщин, чинно усаженных за стол. На столе были расставлены чайные приборы, вазы с печеньем, конфетами и фруктами. Стояла початая бутылка вина. Женщины пили чай. Анатолий, не ожидавший такой ситуации, несколько растерялся. Он остановился у дверей, не зная, как себя вести. Но наигранно-весёлый Виталий Иванович вежливо и настойчиво потянул его к столу:
— Проходи, проходи Анатолий Николаевич, не бойся,— и, уже обращаясь к женщинам, объявил: — Это Анатолий Николаевич. Он вам и сыграет, и повеселит вас. Он отлично играет на гармони. Прошу любить и жаловать.
     Женщины пришли в движение, освобождая место за столом для Анатолия и Виталия Ивановича. Всё их внимание было обращено к Анатолию. Ему было неловко под изучающими взглядами, но мимолётным взглядом он всё-таки успел окинуть застолье и для себя отметить, что все они были уже не моложе шестидесяти. Они были все примерно одинакового возраста. Выделялась лишь одна: в седом парике, в цветастом полушалке, накинутом небрежно на плечи, в юбке-гофре, с заметно подведёнными бровями и подсинёнными веками, она являла собой довольно привлекательный образ, но и она была уже пенсионного возраста. При появлении Анатолия женщина выскочила из-за стола и стала усаживать его.
— Садись, Анатолий Николаевич,— подвёл его к столу Виталий Иванович,— сыграешь тут женщинам, пусть споют, а поговорить мы с тобой потом поговорим...
— А что же ты, Виталий Иванович? — спросил его Анатолий, видя, что тот усаживаться за стол не собирается.
— У меня дела. Меня ждут в бильярдной. Я сейчас приду...
     И Виталий Иванович мгновенно удалился. Анатолий остался один на один с женским коллективом. Такого подвоха со стороны Виталия Ивановича он не ожидал. И хоть бы одна женщина была знакома! Но надо было выкручиваться, и он, отчаянно улыбнувшись, тоном, перенятым у Виталия Ивановича, громко поприветствовал женский коллектив:
— Здравствуйте, дорогие женщины! У вас сегодня праздник? Кого поздравить и с чем?
     Привлекательная женщина, усадившая Анатолия, кокетливо отмахнулась уголком платка:
— А, у нас каждый раз праздник, когда собираемся вместе. У нас дружная группа. Вот приносим кто что может и празднуем. И женщины в группе все боевые. Сегодня вот день рождения Анны Григорьевны отмечаем. Вам налить, Анатолий Николаевич? — показала взглядом она на бутылку.
— Спасибо, не надо,— отказался Анатолий.— Я пришёл не пить, я пришёл играть. Если вам музыка не нужна, я уйду, не буду вам мешать.
     Анатолий поискал взглядом Анну Григорьевну. Женщина, сидевшая рядом, склонила голову, давая знать, что это она виновница торжества.
— Поздравляю вас, Анна Григорьевна. Но, девушки, я лучше уйду.
— Что вы, Анатолий Николаевич! Вы нам ой как нужны! Мы вам чаю сейчас нальём.
— Что же я буду среди вас один-то? Виталий Иванович вон куда-то сбежал.
     Анна Григорьевна положила свою ладонь ему на руку:
— А вы не гоняйтесь за ним. Он всегда так: соберёт нас, организует, а сам сбегает. Это у него работа такая — нас организовывать.
     Анатолий понял, что попал сюда неслучайно, что Виталий Иванович уже провёл среди своих физкультурниц «определённую работу», что женщины о нём уже наслышаны. Деваться было некуда, надо было держать марку. Он отпил чаю и пристальней вгляделся в лица женщин. Ирины Николаевны среди них не было. Это облегчало его положение, но разговаривать с совершенно незнакомыми женщинами, да ещё с таким большим коллективом... Но женщины не были бы женщинами, если бы не стремились к своей цели. Они уже знали об Анатолии всё, что им необходимо было знать. Они и взяли инициативу в свои руки.
— Зачем вам уходить, Анатолий Николаевич? Посмотрите, в каком малиннике вы сидите! Сколько тут красавиц! Кстати, вы женаты? — это говорила привлекательная женщина в цветастом платке. Она, как и Виталий Иванович, говорила несколько повышенным тоном, вызывая на игру и Анатолия.
— К сожалению, нет,— развёл руками Анатолий.— Недавно развёлся.
— Ах, какая беда!! — посочувствовала привлекательная.— Но мы это дело можем исправить. Выбирайте — вон сколько у нас невест!
     «И ты первая»,— подумал Анатолий, но привлекательная тут же его разочаровала:
— Я не в счёт! У меня есть муж, но вот, например, у Валентины Васильевны мужа нет.
     И привлекательная указала на женщину, сидевшую напротив Анатолия. Анатолий только сейчас увидел, что напротив него сидит такая же привлекательная: пышные чёрные волосы, молодая высокая грудь, чуть подкрашенные брови, красивая и скромная. Она вроде бы даже старалась быть незаметной. На щеках горел молодой румянец. Беглым взглядом Анатолий определил её возраст: не более шестидесяти. Одета она была не вызывающе, совсем не как ведущая этот девичник женщина в цветастом полушалке. Но привлекательности в Валентине Васильевне было не меньше. Она сразу же Анатолию понравилась. Одного беглого взгляда хватило, чтобы он, как нынче говорят, на неё запал.
— Ну, как невеста?! — тем же высоким тоном торжествующе спрашивала ведущая.
— Хороша! — вынужден был признать Анатолий.
— Так в чём же дело?
— Дело за ней,— отвечал Анатолий.— Я не слышу её согласия.
— Да она согласна,— отвечала за Валентину Васильевну ведущая.— Валентина Васильевна, ты согласна? — обратилась ведущая к Валентине Васильевне.
     Валентина Васильевна смотрела на Анатолия и не знала, что ответить.
— Бери!! — страстно шепнула Валентине Васильевне на ушко соседка по застолью.— Хороший мужик! У меня дочь в Екатериновке живёт. Она его нахваливает. Бери! Не пьёт, не курит, в Екатериновке усадьбу всю отстроил...
— Валентина, посмотри, какой молодец перед тобой! — вступила в агитацию и Анна Григорьевна.— Гармонист! — больше она пока ничем похвалить Анатолия не могла, но было видно, что ей очень хочется их объединить.
— Я согласна познакомиться, а там видно будет,— наконец вымолвила Валентина Васильевна.
     В душе Анатолия затеплился огонёк надежды: неужели сбудется? Но он тут же спрятал этот огонёк подальше.
— Ваш адрес, Валентина Васильевна?
     За неё ответила соседка, назвала и улицу, и дом, даже объяснила, как проехать. Валентина же Васильевна пребывала в смущении.
— Упустишь — дурой будешь! — тем же страстным шёпотом на ухо говорила ей соседка.
     Как потом узнал Анатолий, она была соседкой Валентине Васильевне не только по застолью, но ещё и соседкой по месту жительства и близкой подругой.
     Анатолий галантно поклонился в сторону Валентины Васильевны:
— Не премину воспользоваться вашим согласием.
     Вопрос со знакомством был решён, женщины продолжили торжество. Анатолий сделал ещё попытку уйти, но женщины опять запротестовали:
— Никуда мы вас не отпустим! Мы сейчас петь будем!
     Ведущая подала Анатолию в руки гармонь:
— Играйте!
— Что играть?
— «Отчего деньги не ведутся...»
— Это неинтересно.
— Почему?
— Потому что их всегда не хватает, сколько бы их ни было.
— Это верно.
     Одна из женщин вышла на ковёр:
— Прошу «Цыганочку»!
     И началась круговерть: цыганочка, русская с частушками, вальс, фокстрот, даже пытались вспомнить полечку и краковяк, пока весёлые старушки не выдохлись.
— Мы теперь всегда будем вас приглашать на наши девичники,— пообещала ведущая.— Но играть вы будете на баяне. Я вас записываю в нашу вокальную группу и завтра же назначаю репетицию! — говорила она тоном, не терпящим возражений.
     Анатолий попытался возразить, но привлекательная женщина в гофре протестующе подняла руку:
— Возражения не принимаются! Мы вытащим вас на всеобщее обозрение, чего вам киснуть в какой-то Екатериновке! Валентина Васильевна будет вам прекрасной женой, даю в этом гарантию на все сто процентов!
     Анатолию и впрямь Валентина Васильевна очень понравилась: небольшого роста, чёрные, словно смородинки, глаза, смуглое лицо, было в ней что-то азиатское, вела себя скромно, за всю круговерть, что происходила в кабинете ЛФК, она произнесла не более двух слов. Анатолию хотелось с ней поговорить, потанцевать, но он играл и не мог этого сделать, зато рассмотрел её со всех сторон. Ему хотелось прикоснуться к ней, потрогать её ещё не располневшую талию. Она не плясала, не участвовала в частушечном конкурсе. Она танцевала, она пела, и Анатолий отметил её красивый высокий голос. Она походила на Веру. Анатолий смотрел на неё, и у него подкатывала под сердце тёплая волна. Но надо было уходить. Неприлично было ждать окончания торжества. Когда женщины снова налили чаю, он уклонился:
— Спасибо, девушки, мне пора. Я и так злоупотребил вашим временем. До свидания.
     Удерживать далее его не стали, однако ведущая проводила его строгим наказом:
— Репетиция завтра в десять! Здесь! И никаких отговорок!
— Слушаюсь! — козырнул он шутливо и удалился.
     Вернувшись в Екатериновку, Анатолий в первую очередь заехал к другу, хотелось поделиться хорошей новостью, но то, что он увидел, его потрясло. Валерий Петрович был пьян! Такого за другом он не замечал ещё ни разу. Вместе с ним за столом, заваленным грязной посудой и разными объедками, сидел сосед, закадычный выпивоха. Анатолий удивился больше не тому, что друг пьян, а тому, с кем он пьёт.
— Это что такое?! — тоном строгого учителя спросил он у друга.
     Валерий Петрович даже испугался такого натиска:
— Николаевич, у меня горе! Гавриловна!
     Из глаз друга текли слёзы. Он с трудом произносил слова.
— Что Гавриловна?
     Первая мысль Анатолия была: умерла. Он заглянул в её комнату, Гавриловны на кровати не было.
— Она в больнице. Я сегодня утром увёз её, приступ у ней. Она вся отекла, и нога чёрной сделалась. Ей ногу отрежут...— плохо связывая слова, рассказал Петрович.
     Он плакал. Слёзы текли по щетинистым щекам, стекали на подбородок, каплями падали на грудь. Таким друга Анатолий ещё не видел. Ему стало жаль его до слёз, и слёзы в самом деле накатились на глаза. Что такое чёрная нога, Анатолий знал не понаслышке. От чёрной ноги ему в восьмидесятых пришлось спасать собственного сына. Сын тогда получил серьёзную производственную травму, и из-за не принятых своевременно мер врачами ему отрезали ногу по самый пах. Анатолий силою воли прогнал накатившие слёзы и постарался сохранить строгий тон:
— И по этому поводу пьянка? Это что, радость какая, что ли?!
     Анатолий так посмотрел на соседа-алкаша, что тот тут же поднялся из-за стола и поспешил ретироваться:
— Да я вот… Да я ничего... Я уйду...
— Петрович, я не ожидал от тебя такого,— внушал Анатолий другу.— Разве водкой кому-то чего-то докажешь? Ну, если только сам уйдёшь на погост преждевременно. Не забывай о возрасте: тромб оторвётся — и либо инфаркт, либо инсульт. А у тебя инфаркт уже был. Тебе ещё за Гавриловной ухаживать придётся. Ногу ей отнимут, и она будет жить, а ты можешь уйти внезапно.
     Валерий Петрович трезвел на глазах.
— Николаевич, прости, больше такое не повторится,— как провинившийся школяр, обещал друг.— Это Иван вот зашёл, а у меня настроение... Говорит, давай купим одну, а потом и вторую купили...
— Понимаю твоё настроение, но себя-то угроблять зачем? Всё вон жалуешься на головные боли, а они ведь неспроста мучают.
— Анатолий Николаевич, всё! Даю слово больше такого не допускать!
     Анатолий не смог сдержать улыбки, так почётно — Анатолием Николаевичем — друг его ещё никогда не называл. После первого же дня знакомства он называл Анатолия просто Николаевичем. Улыбнулся сквозь слёзы и Валерий Петрович:
— У нас вон пиво осталось, выпьем за здоровье Гавриловны? Не ругай меня, пожалуйста, виноват — исправлюсь!
     Он уже был похож на себя прежнего. Они выпили по бокалу.
— Тебе на сегодня хватит,— убрал под стол бутылку Анатолий.— Ты лучше порадуйся за меня. У меня намечается перспектива.
— Да что ты говоришь!! Ну вот! Я же говорил!!
— Не торопись радоваться, не сглазь.
— Ладно, ладно, не буду. А ты молодец! По морде мне надо было за пьянку-то. А Ваня-то, Ваня как быстро смылся!..
— Может, тебе здесь что-то помочь?
— Ничего, я сам. Я уже протрезвел. От твоих слов протрезвел.
— Меня уговаривал не киснуть, а сам раскис.
— Всё, замётано! Железно! Больше ты меня таким не увидишь.
     На том и распрощались. Жаль было Гавриловну, жаль Петровича, жаль самого себя. Но жизнь есть жизнь. Если родился, надо жить... Анатолий думал о завтрашнем дне.

Рассказ одиннадцатый

ВАЛЯ-ВАЛЮША

     Анатолий явился на репетицию ровно к десяти.
— Как штык! — отрапортовал он женщине, приятной во всех отношениях, которую, оказывается, звали Ларисой Александровной.
     Лариса Александровна предложила столько разных песен, что Анатолию оставалось только удивляться:
— И вы их все знаете?!
— А я песенки люблю! — игриво ответила она.— Я певчая птичка. Не могу жить без песен,— и тут же потребовала: — Ну-ка покажите своё умение!
     Анатолий заиграл вальс «На сопках Манчжурии», сбился и смущённо начал оправдываться:
— Я давно не брал баян в руки, давайте я лучше на гармони.
— Нет! — решительно отклонила такое предложение Лариса Александровна.— Я буду петь только под баян! Через неделю мы едем в Краснотуранск, с ответным визитом. У них будет праздник. Они приезжают к нам, мы приезжаем к ним. Вот такой происходит культурный обмен. Там нам нужно будет спеть две песни. Я предлагаю «На побывку едет» и «Милую рощу». Будем их репетировать.
     «На побывку едет» Анатолий ещё как-то сыграл, а вот «Милую рощу» вспомнить не смог. Но «певчая птичка» Лариса Александровна была неумолима, заменять её другой песней не согласилась.
— Со мной нельзя спорить... Со мной надо всегда соглашаться... Только баян, и только те песни, что я хочу петь!
     Анатолий сразу всё понял и больше не пытался возражать. «Роща» так «Роща», он научится и её играть. Сейчас он думал больше не о песнях, а о предстоящей встрече с Валентиной Васильевной. Кое-как подобрав на клавиатуре злополучную «Рощу», Анатолий поехал навстречу своему счастью.
     Домик, к которому Анатолий подъехал, походил на крестьянскую избу: два окна в палисад, три во двор, просторные сени удлиняли его в глубь двора. К сеням был пристроен ещё и дровяник, далее шли крыши, предназначенные для скота. Вся эта постройка выглядела как вереница отдельных крыш, кое-как соединенных между собой. Широкие ворота перекошены, калитка осела и задевала за землю при открывании. Подгнившие столбики палисадика покосились и едва держали штакетник, который тоже был во многих местах поломан. Крыши, пристроенные к сеням, тоже зияли дырами. Баня в углу сада не стояла, а, наклонившись, уныло смотрела маленьким оконцем в землю. В правой стороне двора стояла времянка, пристроенные к ней стайки тоже были с развалившимися крышами. «Упадок!» — с ходу определил Анатолий состояние хозяйства Валентины Васильевны. Однако сделанный вывод нисколько не напугал Анатолия. Скорее наоборот. У него даже зачесались руки: «Будет работа!» Ещё промелькнула в сознании надежда: он тут нужен, его тут ждут!
     Собаки во дворе не оказалось. Анатолий прошёл мимо окон к крыльцу. На крыльце его встретила Валентина Васильевна. Анатолий смотрел на неё и не узнавал. Вместо пышных чёрных волос на голове Валентины Васильевны блестели крашеные в чёрно-рыжий цвет жидкие короткие волосы. И одета она была в бывшее когда-то зелёным осеннее пальто, наброшенное второпях на плечи (дул прохладный ветер), на ногах были галоши. Она, засмущавшись, скинула на руку это не очень-то красящее её пальто.
     Анатолий стоял и молчал. Валентина Васильевна его несколько разочаровала, как когда-то разочаровала Людмила. Вчера она была такой красивой, а сегодня оказалась такой обыденной!
— Не узнали? — спросила Валентина Васильевна.
— Не узнал,— честно признался Анатолий.— А это, оказывается, вы!
— Я,— подтвердила Валентина Васильевна.— Та самая. Я вчера была в парике, а сегодня простоволосая и в галошах...
— Здравствуйте,— поздоровался Анатолий и вручил Валентине Васильевне цветы.— А это вам... Вот...
     После стольких встреч с женщинами Анатолий всё-таки каждый раз терялся. Хотелось каждый раз выглядеть оригинально. Но каждый раз получалось как-то скомкано и неуклюже. По крайней мере, так ему казалось.
— Извините, я такой неуклюжий, даже в целлофан цветы не завернул.
— Ничего,— успокоила его Валентина Васильевна.— Мы их сейчас же поставим в вазу. Идёмте в дом.
     Анатолий прошёл вслед за Валентиной Васильевной в дом, который состоял, как и многие крестьянские дома, из двух комнат: кухни и горницы. Зато убранство комнат было на современном уровне. В просторной кухне были и сервант с многочисленной посудой, и стиральная машинка-автомат, и двухъярусный холодильник, и раковина с холодной и горячей водой. В дальнем углу кухни был отгорожен угол для туалета. Всё это Анатолий быстро оценил намётанным глазом. Жила Валентина Васильевна небедно. Кто она? Уж не учительница ли опять? Эта мысль пришла в голову Анатолия, и он несколько поколебался в своей уверенности, что у них что-то может сладиться. Но опасения его оказались напрасными. Знакомство их прошло, если выразиться высоким слогом, при полном взаимопонимании. Они сидели друг напротив друга, пили чай и мирно беседовали. Как-то так получилось, что у Анатолия исчезли всякие сомнения. Он всем, что в нём есть,— и обонянием, и осязанием, кожей,— почувствовал: «Это ОНА!!» Он смотрел в её чёрные смородинки-глаза, слушал её мягкий грудной голос и порой не слышал, что она говорит. «Она! Она!» — кричало его сердце, и ему хотелось жить, хотелось прямо сейчас взять в руки топор, молоток и устранять несоответствие внешнего вида дома с внутренним.
— Четвёртый год я живу одна,— рассказывала Валентина Васильевна.— Муж умер. Мне думалось, что здоровья у него хватит на троих, а он не берёг его, пил, по женщинам бегал. Была у нас с ним дочь, да не повезло ей — родилась с пороком сердца. Умерла в шестнадцать лет. Я тогда едва умом не тронулась. Ничего не видела вокруг, никого не слышала, жила как будто чужая сама себе, изболелась вся. Только через два месяца опомнилась — надо жить, людей услышала. Они мне то же самое говорили. И вот живу, а зачем? Одна, братьев было двое, их уже нет. Дети их, мои племянники, далеко, в Москве. Зачем им я? Живу, небо копчу, никакой перспективы впереди.
— Ну, вдвоём-то легче будет коптить... Работать будем — вон сколько у тебя работы во дворе! Огород бурьяном зарос. Одна не справлялась, а вдвоём справимся.
     Анатолий сразу увидел: Валентина Васильевна — женщина без претензий, простота души слышалась в каждом её слове. Она не спрашивала, пьёт или не пьёт Анатолий, есть ли у него дети, сколько у него было жён, она доверилась ему без каких либо предисловий. Анатолий сам рассказал ей о своих многочисленных знакомствах, о фатальных неудачах, и Валентина Васильевна ни на секунду не усомнилась в искренности и правдивости его рассказа. По крайней мере, не подала вида. Она достала из серванта бутылочку самодельной настойки.
— Не возражаешь? — вопросительно посмотрела она на Анатолия.
— Не возражаю,— дал он согласие.
     Они выпили по одной, потом по второй — и совсем стали родными. Анатолий любовался Валентиной. Она прибрала свои чёрно-рыжие волосы, спрятала их под косынку. Лицо её загорелось молодым румянцем. Смородинки-глаза заблестели. В них забегали задоринки. Она вдруг запела:

Я закрою глаза, я обиду забуду
И прощу всё, что можно, и всё, что нельзя.
Приходите в мой дом —
Мои двери открыты.
Буду песни вам петь
И вином угощать.

Буду песни вам петь
Про судьбу и разлуку,
Про весёлую жизнь
И нелепую смерть.
И, как прежде, в глаза
Мы посмотрим друг другу,
И, конечно, ещё мне захочется петь.

И когда я спою —
До слезы, до рассвета,—
Будет время дрожать
На звенящей струне.
И я буду вам петь
И надеяться где-то,
Что не скажете худа никогда обо мне.

Я закрою глаза, я обиды забуду,
Я прощу всё, что можно,
И всё, что нельзя,
И другой никогда,
Никогда я не буду.
Если что-то не так,
Вы простите меня.

     Анатолий впервые слышал эту песню. Валентина Васильевна пела, глядя ему в глаза. У Анатолия навернулись слёзы. «Господи! Как долго я тебя искал!» — думалось ему. Валя пела и пела. Одна песня сменяла другую, и все были такие жалобные, что Анатолий не мог остановить слёз.
— Ну что ты плачешь? — остановилась она.— Всё будет хорошо. Мы уже вместе.
— Сам не знаю. Да я вроде и не плачу.
— Я вижу слёзы в твоих глазах.
— Это слёзы радости. Давай что-нибудь споём вместе.
— Давай,— согласилась Валя и запела про тонкую рябину.
     Анатолий подхватил. Когда песня кончилась, он сказал:
— Не надо тебе ко мне перебираться. Я сам к тебе переберусь. Завтра же!
     Они разговорились о былом. Оказалось, что у них в былом много общего. Матери и отцы умерли в одном возрасте. Мало того, они были похожи характерами, работали на одних и тех же должностях, были уважаемы и в семьях, и в людях. И детство у Анатолия и Валентины крестьянское, и школу окончили в один год, потому что ровесники. Они рассказывали друг другу свою жизнь и всё более дивились такому сходству. Ну вот бывает же так! Оба родились в год Кота!
— Вот ведь жизнь какая! — воскликнул Анатолий.— Я кот, ты кошечка, ну что бы жизни не свести нас смолоду? Я бы не прошёл эти пять кругов ада, ты бы не намучилась с мужем-алкашом.
— Увы и ах! Жизнь вертит нами как хочет. Мы думаем, что поступаем правильно, а получается не очень-то хорошо. И никто не знает, что ждёт его завтра.
— Ну, я-то знаю, что меня ждёт завтра,— возразил со смехом Анатолий.
— Что? — не сразу поняла Валя.
— Переезд к тебе.
— Я буду ждать. Но завтра я иду на физзарядку. Приедешь, и если меня не будет дома, ключ будет в условном месте. Я тебе покажу.
— Завтра же надо будет вспахать огород.
— У меня денег нет заплатить за пахоту.
— Не надо денег. У меня мотоблок, я сам вспашу.
     Валентина Васильевна склонила голову в знак признательности.
— Вот видишь, как мы быстро спелись...
— И спились...— добавила Валентина Васильевна.— Я редко вот так... напиваюсь...
— Да разве мы пьяны? Если я и пьян, то пьян тобой.
— Старые мы уже,— вздохнула Валя.
     Анатолий вспомнил стихотворение Людмилы Щипахиной:

Не ищите излишнюю сложность
В неспокойный наш атомный век.
Возраст — это, ей-богу, оплошность,
Если молод душой человек.

Если даже вы сгорбились малость
И сгустились морщины у век,
Возраст — это, ей-богу, формальность,
Если молод душой человек.

Пусть лицо озаряет улыбка,
Пусть не старится сердце вовек.
Возраст — это, ей-богу, ошибка,
Если молод душой человек.

Разве солнце убавит свеченье,
Разве звёзды убавят свой бег,
Разве возраст имеет значенье,
Если молод душой человек?

     Анатолий в своё время увлекался моралистическими стихами. В его записных книжках — стихи Гамзатова, Евтушенко, Фёдорова и других поэтов. Они помогали и помогают ему жить, прагматически смотреть на жизненные коллизии.
— Я знаю это стихотворение,— сказала Валя.— Очень правильное стихотворение, но душа — душой, а тело — телом. Оно стареет, несмотря на душу. Человечество ещё не научилось бороться со старостью. Но отодвинуть её можно. У меня есть тётушка. Ей девяносто шесть лет, и она, тьфу, тьфу, сохранила разум. Правда, слух и зрение уже не в норме, но разум в полном порядке. Она помнит мельчайшие детали из детства. Она родилась в тысяча девятьсот одиннадцатом году. Помнит революцию тысяча девятьсот семнадцатого, помнит дореволюционную жизнь — она у неё получается в светлых красках; помнит коллективизацию двадцать восьмого – тридцатого — она у неё в красках чёрных; войну сорок первого – сорок пятого. Обо всём рассказывает с некоторым даже юморком, говорит: «Сейчас люди жалуются — жизнь тяжёлая; пожили бы современные люди в условиях того времени!» Вот такая у меня тётушка. Она в Минусинске, в приюте для престарелых. Со мной жить не хочет, говорит: «Зачем я тебе? Буду донимать тебя своей старостью. Мне в приюте лучше. Там я не одна. Там такие же, как я. Там врачи, санитарки, тёплые туалеты». Вот такая она, хотя никаких особенных мер для самосохранения не применяла, и жизнь её не баловала. Это я к чему? Да к тому, что всё относительно, но стремиться к самосохранению надо.
     «Я буду тебя любить!» — хотел сказать Анатолий, но вспомнил, что уже говорил такие слова Вере и что получилось в итоге, и промолчал про это, боясь накликать новую беду. Вслух он сказал:
— Я тоже буду ходить на физзарядку.
— У тебя будет другое занятие. Лариса Александровна заполнит твоё время песнями.
— Я и с тобой буду петь. На баяне снова выучусь. У нас с тобой вон как неплохо получается! Тебе в народный хор надо ходить.
— Я пою только дома. Мне не хватает смелости на сцену выходить.
— А по профессии ты кто?
— Учительница.
— Да?! — удивлённо воскликнул Анатолий.
— Чему ты так удивился?
— Тому, что мне встречается уже четвёртая учительница, и со всеми у меня неудача.
— Каждый человек — индивидуум. Так и учителя — разные люди. Я думаю, со мной у тебя получится. Я — «синий чулок», я без больших запросов. Я — курица.
— Не курица, а курочка,— поправил Анатолий.— Которая несёт золотые яйца. Кошечка... моя. Между прочим, ты вторая Валентина Васильевна на моём пути. Но какие же вы разные!
— А ты Котик... мартовский. Вон сколько у тебя было женщин! Счастливый…
— Скорее несчастный. Что в этом хорошего? Сплошная маета и разочарования!
     После застолья Валя провела Анатолия по своим владениям. Огород в десять соток кончался крутым обрывом в старое русло Идрушки. Земля уже пересохла, с пахотой Валя явно запоздала.
— Вот с этой стороны надо будет поставить забор. Соседка посягает на мою площадь.
— Поставим!
— Вот этот угол справа нужно распахать, зарос сорняками.
— Распашем!
— Баню надо обновить...
— Обновим!
— Крыши все прохудились.
— Перекроем!
     И так по всей усадьбе: починим, поправим, отремонтируем... Валя только улыбалась в ответ на его заявления. А Анатолий всё планировал:
— Кроликов разведём. Будет своё мясо. Не горюй, я тебя в обиду не дам. Окружу заботой со всех сторон... Вот под этой крышей я настрою клеток. Вот под этой можно будет сено хранить. Малина вон запущена, надо обиходить, яблоньки старые убрать. Много работы — это хорошо, некогда предаваться меланхолии.
     От таких его заявлений у Валентины Васильевны наворачивались на глаза слёзы: наконец-то в её доме появится настоящий хозяин. Анатолий и впрямь до вечера успел всласть наработаться.
     Наступило время ложиться спать. Анатолий начал оправдываться:
— Валюша, я трудно привыкаю к другой женщине. Сегодня я, наверное, не смогу...
     Валя поняла:
— Секс для меня не обязателен. Да и возраст наш уже не тот. Будем жить как брат с сестрой. Ничего страшного. Проживём и без этого.
     Но прожить без этого не получилось. Получилось всё так, как и должно было получиться.

ЭПИЛОГ

     Прошло два года. Первого октября 2009 года в кабинете лечебной физкультуры центра социальной защиты населения собрались пенсионеры. Праздновался День пожилого человека. Перед пожилыми людьми выступали руководители центра, председатель совета ветеранов, председатель недавно образованной партии пенсионеров. Была и художественная программа, представленная группой «Элегия» в составе двух певчих пташек: Ларисы Александровны и Марии Ивановны. Пели они под аккомпанемент баяна, на котором играл Анатолий. Он полностью вернул себе прежние навыки игры и уже не смущался неизвестных ему песен.
     По счастливой случайности День пожилого человека совпадал с днём рождения Валентины Васильевны. Дружная группа физкультурниц, регулярно посещающая занятия, воспользовалась удобным случаем и решила коллективно поздравить своего организатора и вдохновителя с её семидесятилетием. Были накрыты столы из того, кто что принёс. Были подарки. А самое главное — была та духовная и душевная атмосфера, от которой хотелось петь и петь. Тамадой, как всегда, была приятная во всех отношениях Лариса Александровна. Песни она всегда выбирала сама. В этот раз она выбрала задорную:

В лесу, говорят, в бору, говорят,
Растёт, говорят, сосёнка.
Уж больно мне понравился
Молоденький мальчонка! —

спела она.

     Лариса Александровна и пела, и плясала, и успевала распоряжаться праздником.
— А сейчас,— взывала она к вниманию собравшихся,— мы дадим слово Анатолию Николаевичу, супругу нашей юбилярши! Просим, Анатолий Николаевич!
     Анатолий вышел на середину зала. Он уже не очень-то смущался выходить на сцену. За два года выступлений в компании с певчими пташками он научился прятать смущение.
— Я прочитаю стихи, посвящённые моей дорогой, моей любимой, мною написанные: как говорится, сам написал, сам на память выучил...

Путь по жизни прошёл я большой
С неспокойной, больною душой.
Не нашёл своё счастье нигде.
Где же ты, моя милая, где?

Я бродил средь утёсов и скал,
По степям на коне я скакал,
Звал тихонько и громко кричал,
Но такую, как ты, не встречал.

Понапрасну я тратил слова,
Поседела моя голова.
Я в пути притомился, устал
И тебя уж искать перестал.

Ты нежданно возникла, и вот
Я счастливый, как тот идиот.
В восхищении выдохнул я:
«Ах ты, Боже, родная моя!»

После длинных и трудных дорог
Я обрёл свой родной уголок.
Это надо же столько пройти,
Чтоб тебя наконец-то найти!

Пусть года утекли, как вода,
Но и в семьдесят ты молода.
И теперь я доволен судьбой,
Потому что я рядом с тобой.

Видно, Бог, посмотрев на меня,
Увидал, как же мучаюсь я,
И, подвластных себе всех любя,
Ниспослал мне в награду тебя!

     Шквал рукоплесканий прогремел в зале.
— Валентина Васильевна, как тебя любит Анатолий Николаевич! — слышались возгласы.
— Они и дуэтом поют хорошо! — не преминула напомнить ведущая.
     Посыпались просьбы спеть что-нибудь.
— Спойте, супруги Алфёровы! — присоединилась к общей просьбе и Лариса Александровна.
     Деваться было некуда, надо было просьбу выполнять. И Анатолий с Валей запели:

Одинокая ветка сирени
У тебя на столе стояла.
Этот памятный день рожденья —
Ты со мною его встречала.

Плыл по городу запах сирени.
До чего ж ты была красива!
Я твои целовал колени
И судьбе говорил спасибо.

Одинокая ветка сирени…
Сколько лет уж прошло, но всё же
Вспоминаю тот день рожденья
И тебя, что мне всех дороже.

Плыл по городу запах сирени.
До чего ж ты была красива!
Я твои целовал колени
И судьбе говорил спасибо.

     Они спели задушевно, склонившись друг к другу, но пели каждый от себя. Анатолий по тексту, а Валя: «Ты мои целовал колени». Для слушателей такое разнословие осталось незамеченным.
— Я хочу сказать ответное слово! — поднялась из-за стола Валентина Васильевна.
     Все одобрительно зашумели:
— Слушаем, Валентина Васильевна.
     Валя вышла на середину зала, низко поклонилась присутствующим:
— Спасибо, дорогие мои друзья и подруги, за поздравления и подарки. Я очень вам всем признательна,— Валентина Васильевна одобрительно высказалась о каждой из подруг, досталось добрых слов и Виталию Ивановичу.— Вот он с нами возится, организует, дух нам поддерживает. Спасибо всем! Хочу сказать спасибо и своему супругу Анатолию Николаевичу. От себя я ему прочитаю стихотворение. Написала я его не сама. У меня нет таких талантов. Это стихотворение Людмилы Щипахиной:

Когда спасенья ты искал,
Когда земля казалась адом,
Когда ты руки опускал,
Прости, что я была не рядом.

Когда ты жил, не зная бед,
И был твой взгляд хозяйским взглядом,
Для полноты твоих побед,
Прости, что я была не рядом.

Когда та женщина в тот день,
Придав особый смысл нарядам,
Возникла за тобой, как тень,
Прости, что я была не рядом.

И каждый час, и каждый миг
Неумолкающим набатом
Ты должен слышать этот крик:
«Прости, что я была не рядом!»

Прости, что годы не спасти,
Как незаполненные соты,
За все бессонницы прости,
За все не взятые высоты.

И поздней встречи торжество
В осенний день с дождём и градом
Прости! Но более всего
Прости, что я была не рядом!

     И опять был шквал аплодисментов. Праздник длился долго: бабушки-спортсменки пели хором и поодиночке, танцевали, даже пытались плясать, но быстро умаялись и снова перешли на песни.
     Анатолий и Валя вернулись домой поздно.
— Я не представляю, как бы я сейчас жила одна! — сказала Валя, оглядывая двор.— Баня новая, крыши все перекрыты, огород вон с осени вспахан. И от строптивой соседки ты меня защитил вон каким высоким забором! И малина урожай стала давать. И мясо мы не покупаем. И машина на всякий случай есть... Ты для меня надежда и опора. С тобой жить интересно. Ты всё умеешь…
— И музыкант, и стихотворец...— подхватил Анатолий.— Не перехвали! — остановил он Валю.— Я делаю то, что обязан делать каждый хозяин. Не более того. Спасибо тебе за то, что восстановила во мне веру в женское благоразумие. Я уже готов был всех женщин валить в одну кучу непригодных. А оказывается, они есть, умные да благоразумные...
— Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку?
— Нет, в нашем случае всё без басен.

Январь 2010