Евгений МАРТЫНОВ
ГЛИНОМЕС
Крупицы были.
Собираю рассказы.—
Клёв. Зоркий голубь.
Лопасти
хлопающие —
глиномес.
Евгений Мартынов
А всё-таки мне везёт — какие-то высшие силы в самые критические моменты моей жизни выступают, вступают в действие, в мою защиту со всей их неземной мощью, не вскользь, а напрямую. Судите сами.
Этот агрегат был изготовлен по моему сборочному рабочему эскизу, созданному согласно объяснениям на пальцах и жестах обеими руками, в буквальном смысле, бывшего гончара-горшечника городских оранжерей Котовой Арины, которая крутила эти горшочки с дыркой исключительно ловко. Производительность, быстрота была недосягаемой. Что-то около 400 штук в смену! Уметь надо!!
Какими бы они, эти горшки, на первый взгляд ни казались простыми, а сядешь за гончарный круг — и «скиснешь», не вытянешь, не выточишь, не выкрутишь и одного за смену с первого раза. Ручаюсь («Убеждён!..» — как говаривал в своё время премьер-министр Черномырдин), что и с десятого не получится. Так что поучиться было чему.
У них там была задействована лопастная самодельная, соответствующая первоначальным потребностям, глиномешалка. Потом её заменили на винтовую (шнековую) фабричную, более производительную, а старую куда-то задевали — может, сдали в качестве металлолома.
Начинал я организацию мастерской художественных изделий из керамики, как говорится, с нуля.
Но сборочный рабочий эскиз — это одно, и во многом другое — деталировка, рабочие чертежи…
Глиной я запасся — навозил достаточно. На три-четыре зимы хватит. Разных сортов и расцветок. И белой, и красной — жирных, и рыжей тощей, и — оптимальной для лепки — голубой. Но, опять же, заготовить — это одно дело, а надо же её довести до кондиции, смешивая в нужных пропорциях. Для гончара — своя масса, для лепки художественных изделий — другая. Тут дело знать надо. На то и профессия.
Потребность в готовой для поделок массе нарастала. Школы тогда ещё не угодили (как теперь) в демографическую яму-карьер. Вручную не наготовишься для такого количества учащихся. Стало не под силу. И вот тут-то возник вопрос по изготовлению соответствующего механизма.
Основные составляющие глиномеса, естественно,— электромотор достаточной мощности и редуктор, снижающий его обороты до шестидесяти в минуту.
И вот входящие в агрегат механизмы были найдены и заполучены. Электромотор я нашёл во дворе расформированной школы. Достался задарма. Редуктор — тоже бесплатно (этот был выставлен за ненадобностью из помещения техникума на хозяйственный двор, под открытое небо).
СМУ (строительно-монтажное управление) — какое именно, теперь уж и не помню,— что расположено во втором районе города, неподалёку от КПП, взялось глиномес изготовить, в качестве шефской помощи, по сниженным ценам.
Договаривался. Уламывал, чтобы на льготных условиях-то, издалека заводил разговор: не учатся ли ваши дети в нашем заведении УПК?.. Ездил в управление несколько раз. Выбивал. Продвигал.
И вот наконец-то агрегат доставлен к нам и установлен (на отрезок старой, бывшей в употреблении, тёртой прорезиненной ленты конвейера; лоскут должен теперь служить в качестве амортизатора для уменьшения предполагаемого шума). Всё, что нужно было добыть-заполучить, ухитрился — достал… Подключили.
Несмотря на все доделки и усовершенствованья, все предусмотренные блокировки, о которых можно и забыть, увлёкшись работой, агрегат получился, надо признаться, страшноватым. Я всё же начал его эксплуатировать: замешивать-перемешивать, доводить до кондиции глиняную массу по нужде, будь то для лепки или для гончарства.
…Глиномес вздрогнул, затрясся, замахал забористыми лопастями со стальными отъёмными лопатками, зарычал, заработал!..
После месячного периода обкатки, внедрения на этой махине с глубоким железным корытом, которое запомнилось мне навсегда, стало можно получать глиняную массу из сухих компонентов. Но неполадки случались досадно часто.
То одно, то другое: то не проворачивает (пришлось укоротить камеру и уменьшить рабочие площадки каждой лопасти), то гайки крепёжных болтов лопаток ослабли… и тому подобное.
Да, лопасти страшного размаха. Выгребать готовую массу приходилось руками, перегибаясь, свешиваясь в «бездну» головой. Волей-неволей, будь добр, помни, хотя этот дурацкий агрегат и был выключен, о лопастях: а что, если!..
Жизнь такова — всё надо, да побыстрей…
Напряжённо трясётся, перемешивает, лопатит рыжую тощую, белую жирную глину в нужных пропорциях с малым количеством воды, почти всухомятку проворачивает агрегат, как некое не слишком доброе существо. Смотреть страшно, как заграбастывает скудель глиномес. Того и гляди, захватит и твои красивые руки. А ты то и дело заглядываешь, интересуешься: не готова ли масса?
Но ближе к сути…
Обслуживали комбинат, где я тогда работал уже мастером производственного обучения, три сантехника ЖКУ. Один из них — пенсионного возраста, быстрый на ногу,— ходил в качестве бригадира, или «старшого», при двух молодых подчинённых. Ходили они по цехам, классам и закуткам комбината почему-то вместе, гужом, приноравливаясь к быстрому шагу бригадира. В первую очередь, конечно, по «узким», с их точки зрения, местам. Зимой ощупывали батареи теплосети, приглядывались, нет ли где течи. Пётр — двухметрового роста, а второй — среднего; ни имени, ни фамилии не помню или не знал.
У Петра обращали на себя внимание его внушительные руки-ручищи. И я при встрече с ним нередко отмечал про себя: надо же такому богатырю уродиться, вымахать. Немножко сутуловат, правда. Когда я с ним здоровался, протягивая ему свою интеллигентскую кисть, то она в тот же миг утопала, полностью скрывалась в его длани. Правда, пожатие было вялым… Но ведь теперь, как я заметил, у многих похожая манера. Не то что в наше время. Мы фиксировали свою признательность стискиванием ладошки приветствующего человека и, как в песне поётся: «Давай пожмём друг другу руку…»
Богатырь Пётр, в дополнение к навыкам по профессии слесаря-сантехника, умел ещё и неплохо держать в руке «качественный» электрод: сколько-то варил. По мелочи, конечно. Где когда «прихватить» или наложить неответственный шов: не вызывать же дипломированного сварщика ЖКУ.
Вот и на этот раз, помнится, одна из девяти лопастей вместе с ножкою, как всегда неожиданно, не выдержала нагрузки на изгиб, отвалилась под корешок, рядом со старым сварочным швом (естественно, в зоне перегрева: грубая структура стали — отжига-то, нормализации для снятия напряжений после сварки не проводилось).
Ох, ох, ох — боязливому на этой махине делать нечего!..
И… надо было её, эту ножку с лопастью, предварительно выправленную, отрихтованную, восстановить, приварить заново…
Появилась острая нужда в электросварке. Доложил о ней заместителю директора комбината по производственной практике Скудельному Анатолию Кузьмичу. Он договорился насчёт сварщика. А я со знанием предстоящего дела тщательно подготовил места сварки: отскоблил от глины и ржавчины, потом зачистил лоскутком наждачного полотна.
У нас был свой сварочный аппарат постоянного тока. В термичке стоял. Это — метрах в семидесяти от смесеприготовительного отделения.
Вместе с Петром, распуская тяжёлый моток, протянули-проложили кабель до места… Сантехник заправил оголённый конец электрода в стальную трезубую вилку, подхватил в правую руку щиток с ручкой и с затемнённым стеклом и «нырнул» в ёмкость.
Пётр свесился вниз головой, прикрыл лицо щитком, возбудил вольтову дугу и стал «брать на прихватки» эту выдранную лопасть с ножкой. Я придерживал, отвернувшись, чтобы не нахватать «зайчиков», был за подсобника.
С трескотнёй пошёл сам процесс, я же, поделав что-то по необходимости, встал возле кнопки пуска. Плотник столярного цеха, Блохин Борис, торчал в дверях. В работе участия не принимал — так, любопытствовал. Больше в приготовительном отделении никого и не было.
Дело близилось к концу. А я, надо признаться, ещё и глуховат, с аппаратом в левом ухе. Задумался что-то и гляжу на Бориса. Вдруг он, отчётливо слышу, отрывисто кричит:
— Всё, включайте!..
Ну, я и включил, не глянув на сварщика, ткнул большим пальцем, утопил синенькую, заляпанную глиной кнопку пуска!.. Глиномес вздрогнул и зарычал, как злое живое существо!..
В сердце кольнуло, молотом по голове будто стукнуло, в глазах потемнело…
— Ты чё делаешь?!..— зарычал, заорал, завопил благим матом побледневший Пётр, поднимая вверх скрюченные — но целые!.. — руки, пальцы которых сжимались в кулаки.
Я глядел немо, представив ситуацию образно, вживую. Остолбенел… ноги мои отнялись, подкашивались. Ёкало сердце.
Плотник Блохин отступил в тёмный коридор. Исчез из виду.
— Ты чё делаешь… мать твою перемать!!..— матерился Пётр, приходя в себя.
Казалось, по всем параметрам случившегося, исход был предрешён, но…
На моё счастье, родившийся, по всей вероятности, в рубашке, сантехник успел поднять-вынуть своё туловище из этого железного, обляпанного глиной глубокого корыта агрегата.
Будь этот глиномес чуть-чуть побыстроходнее — исковеркало, изуродовало, выломало бы руки парню. А могло быть и того тошней, не дай-то Господи, и представить страшно.
Незакреплённую приоткрытую створку двери распахнул заместитель директора Анатолий Кузьмич и потерянным голосом прямо с порога спросил:
— Евгений Андреевич, что тут у вас произошло?!..
На утро следующего дня плотник Блохин сболтнул мне, что Скудельный, услышав о вчерашнем происшествии, стал белее гашёной извести. И чуть было не выпал из кресла.
А мне, будь исход другим, надлежало бы провести оставшуюся жизнь в тюрьме за решёткой.
Нет, всё-таки мне везёт в жизни!
Пётр зла на меня не держал. И впоследствии, встречаясь с ним, мы понимающе улыбались, поглядывая друг на друга. Я — снизу вверх, он — сверху вниз.
Цех по изготовлению художественной керамики, где я трудился в качестве мастера производственного обучения, продолжал работать. Мы освоили многие процессы, в том числе и шликерное литьё, роспись фарфора…
Потом в моей практике были ещё нестандартные случаи, но этот выделился, запомнился на всю жизнь.
А время течёт… кого-то казнит, кого-то милует — такова жизнь.
Деятельности
нет, давно нет, но часы
висят на стене.
В тени. Отрешённые:
сон… а время шагает…
Как-то, прогуливаясь, вижу: идёт мне навстречу старый знакомый — старшой сантехников Игнат Афанасьевич. Поздоровались. Спрашиваю:
— Ещё трудишься?
— Нет, ушёл. Отдыхаю. Вот уже шестой день.
— Всего-то!..— говорю.— А где теперь работает тот здоровый-то, высокий-то? — показываю, вздымаю ладонь над своей головой.
— Виктор? Он в УПК, на прежнем месте, мастером в столярном цехе.
— Да нет,— продолжаю расспрашивать,— тот, что с тобой ходил по закоулкам здания?..
— А, Пётр! Так он, слышь, кроликов забивает. Восемьдесят штук в смену…
— Как забивает?!..— удивляюсь.
— А у нас же в городе открыли кролиководческое хозяйство,— продолжает, почёсывая бритый подбородок,— так Пётр там и работает. Забойщиком.
— Вот тебе и на!..— говорю.— Я бы не стал…
— И я бы тоже. Хоть сколько плати, не стал бы!..— заключает Игнат Афанасьевич.
…Листья тополя лежат на крыше «Лады». Диво, какие чистые облака… жизнь — загляденье.
Пути человеческие неисповедимы. Промысел Божий — и таинство, и тайна.