Вячеслав ЛЮТЫЙ

Воронеж

ПРИМЯТЫЙ ЦВЕТ

Художественные черты поэмы Юрия Кузнецова «Рай»

     Мистериальная поэма Юрия Кузнецова «Рай» содержит практически только первую главу неосуществлённого авторского замысла. В произведении нет такой развёрнутой галереи персонажей, как в поэме «Сошествие в Ад», по художественной хронологии предваряющей последнюю часть гениальной кузнецовской трилогии. Однако в авторском неоконченном тексте есть множество смысловых и эстетических знаков, позволяющих судить о нём как о лирическом целом. В первую очередь это касается приложения «райской» сюжетной завязки к реальной жизни, к месту в ней alter ego поэта, к динамике разворачивающейся картины, по масштабу — вселенской.
Надо сказать, что динамической пружиной всех трёх мистерий Кузнецова является изначальная авторская подача событий как происходящих «здесь и сейчас». В отличие от многих подобных произведений своих поэтических предшественников, в том числе и от дантовской «Божественной комедии», у Кузнецова поэт-рассказчик попадает в надмирное пространство не как турист, которому демонстрируют устройство мистической Вселенной в виде когда-то сложившейся и к настоящему моменту «устоявшейся» структуры. В трилогии Поэт выступает как свидетель череды грандиозных событий. Он движется вослед Христу, проходя все этапы земной жизни Сына Божьего, следуя за Ним сначала в Ад, а затем уже — в Рай, наблюдая его великое «второе заселение».

Рай перед вами. Ступайте! — промолвил Христос.
Реяли светы вдали. Участь Рая решалась.

     Элементом такого связующего пунктира можно назвать, к примеру, присутствие Поэта на свадьбе в Кане Галилейской, о чём в поэме «Сошествие в Ад» Иисус напоминает ему. Или фигуру Разбойника, который впервые появляется в сцене распятия, затем будет развёрнуто прорисован автором в «Сошествии», и, наконец, вот он замыкает сонм праведников, входящих в Райские Врата. Подчеркнём, что в последнем эпизоде Поэт на прощание обнимается с Разбойником как товарищ по греху, избывающий земную жизнь духовным движением ко Христу. Здесь почти буквально отображены слова причастной молитвы: «…но яко разбойник исповедую Тя».
В «райском» сюжете заметна скованность и неуверенность в себе кузнецовского Поэта, когда он приближается к Вратам, говорит с Христом, находится вблизи от страшного и притягательного Древа Познания. Здесь нет ничего, что было бы устроено по желанию Поэта автоматически. Он выступает малым просителем, для которого возможный отказ в просьбе и порицание, скорее, привычны, чем неожиданны.
Вместе с тем, Христос понуждает Поэта просить больше, чем подобает, и выше положенного мыслителю и художнику по его земной принадлежности. «Я дам тебе зренье»,— говорит Поэту его Проводник. И эти слова характеризуют творение Кузнецова как духовное наблюдение, а совсем не как умозаключение.
Чувство собственного нравственного положения удивительно приближает не только главного героя, но и всю поэму «Рай» к читателю. Автором соблюдена важнейшая для этого повествования духовная дистанция между обычным земным человеком и Царством Бога, между художником, по-земному ограниченным,— и Христом, беспредельным и всеблагим.
Если вспомнить кузнецовскую «Атомную сказку», в которой грех разрушения красоты и тайны жизни целиком возлагался автором на Иванушку, т.е. на человека, то в «Рае» Поэта к Древу Познания притягивает, кажется, непреодолимая сатанинская сила, которую в одиночку, без помощи Ангела, ему не превозмочь.

…ангел, хранитель печалей твоих.
Если узнаешь его, то на малое время
Он облегчит и потом, как в Раю, твоё бремя.
«Бремя в Раю!..»

     И вот тут перед нами — кузнецовская поправка собственных давних слов, причём она не отменяет однажды сказанное, но проявляет ранее не зримое. Кроме того, автор показывает, что в Раю искушения и бремя возникают по отношению к телесному человеку — святые угодники в своём духовном воплощении этого не ведают. Таким образом, мы видим словно бы повтор Адамова преступления, Кузнецов даёт возможность каждому примерить проступок первого человека на себя — не с помощью благоразумной авторской сентенции, а вводя читателя в круг действия, позволяя ему почувствовать свою слабость перед безмерностью высших сил. Это проекция мистического прошлого на сиюминутное настоящее.
Фигура Ангела-хранителя, спасающего Поэта от дьявольского искушения, не имеет видимых очертаний. Тем не менее, Ангел чуток и неотделим от порученной ему души. Он призывает на помощь в минуту необходимости святого Георгия Победоносца, который поражает Ворона со змеиным взглядом, искушающего Поэта, что к Древу Познания «шёл, как слепец на обрыв, упираясь в молитву». Отметим, что молитва, не имеющая зримого образа, здесь показана как нечто материально осязаемое («упираясь в молитву»), тогда как Ангел, изображение которого знакомо нам по иконописи, дан автором в виде голоса:

— Так покажись. Я твой образ имею в виду.
— Голоса будет довольно. Я рядом иду...

     Для верующего человека такой порядок вещей обыкновенен: и молитва, как посох, сопровождающая тебя по жизни; и голос ангела, который слышит твоя душа, порой обиходно именуемый «внутренним голосом». Но насколько лаконично это обозначено Кузнецовым в тексте — ясное, как божий день, и глубокое, как откровение. У поэмы «Рай» огромная плотность смыслов на строку, на картину, на образ.
     Сходя в Ад, Христос и его сопровождение летят в Божественном мраке «под Вселенной». Устремляясь в Рай, их путь лежит «над Вселенной». В окрестностях Эдема простирается голая местность, покрытая туманом,— это «долина печали гнева», сотрясаемая вечным рыданием Адама о первом грехопадении. Райское пространство, напротив, предстаёт в виде «цветущей долины».
     Кузнецовский текст насыщен противоположностями, однако они даются поэтом как-то исподволь, вне лобового столкновения. Автор чувствует огромность Божественного мира, неявные взаимосвязи его частей и примет, понимает, что всякому предмету соответствует его единственное место, и потому нет нужды в наглядном противопоставлении высокого и низкого, светлого и тёмного. И это тем более верно, что мистический Божественный мир наполнен прощением и волей Христа.
     Нет ничего раз и навсегда определённого, даже из Ада можно попасть в Рай по молитве на земле или в райском Саду. Так град Китеж, первоначально низвергнутый в Ад, впоследствии, сияя куполами, внутри «вечной тучи» прилетает «к светлой звезде своего назначенья».
     Плач покаяния наполнил скорбную долину, «твердь отворилась, и хлынули тайные воды», смывая остатки «несвятости» с прибывших праведников.

— Эта святая вода вас омоет, народы! —
Молвил Христос. Все народы омыл водопад.

     Однако земной и телесный Поэт не по праву находится рядом с Христом и святыми душами, и потому очистительная влага его не касается («мимо и тайно падали воды»). Но по воле Христа одна капля окатывает Поэта до пят и, высыхая, даёт ему странную одежду из трав волшебного узора. Так он предуготован к тому, чтобы молить Бога о возможности хотя бы на одно мгновение увидеть Рай. Сквозь просвет в игольное ушко он проникает в Сад, идёт, приминая цветы, оставляющие вечное благоуханье.

Скоро ли, долго ли шёл я в цветущей долине,
Запахом скажет тот цвет, что примят и поныне.

     Замечательна деталь, характерная для стиля поэмы: протяжённость пути и его временная долгота показываются через запах примятых цветов, т.е. косвенно и как бы отстранённо от картины происходящего. А хронологическая метка «поныне» определённо принадлежит другому времени, иному пространству, свидетельствуя уже о днях написания поэмы: путешествие состоялось, Поэт вернулся в земной дом и слагает повествование о судьбах мира. Но реально — он умер, ушёл от современников, однако былые следы его отчётливы: помимо земной поверхности, они остались навечно в Раю, где только телесный человек может примять траву, ибо души праведников легки, практически невесомы (достаточно вспомнить рассказ Сергея Нилуса о батюшке Серафиме Саровском — страницы, где описывается его пребывание в Духе Святом).
     Многие «райские» приметы Поэт сближает с явлениями здешними, материально плотными и вполне конкретными.

Время летело, как лунь среди белого дня,
И, задремав на излёте, задело меня.

     На практике, разумеется, так и должно быть: непознанное, как правило, описывается через знакомое. Но в христианских поэмах Кузнецова этот обычный приём становится художественным принципом, позволяющим дать Бога в соприкосновении с человеком — окаянным и низвергнутым, прощённым и просветлённым, будто проявленным этой мистической связью.
     Отношение Бога к человеку и человека — к Богу, поиск Божьего образа в себе самом — вот основа, на которой словами вышивается мистериальная картина, или иначе — та доска, на которой пишется «словесная икона» Кузнецова. Эпическое и мистериальное начала здесь сливаются воедино, и «склеивает» их особый лиризм поэта, изначально содержащий редкую способность органически сопрягать великое и малое.
     Кузнецов нарисовал контуры Рая, но персонифицированных фигур в отрывке поэмы нет. Были бы они в райском Саду и кто бы в него попал — вопрос журналистский по определению. Вряд ли жители Рая предстали бы перед читателем в подробностях, будто продолжая в ином контексте и ракурсе галерею грешников. Такой контраст автора, очевидно, не устраивал, и это подтверждает стилистическая канва всей трилогии. Кроме того, претенциозные, «школьные» пятёрки, наглядно поставленные душам праведников морализирующим поэтом, неминуемо разрушили бы грандиозный кузнецовский замысел.
     Но конкретные человеческие характеры в поэме были бы обязательно. Наверное, Кузнецов показал бы в Раю «ситуационных» людей, в земном образе которых, несмотря ни на что, хранится Спасительное зерно, впоследствии становящееся залогом Вечной Жизни.

Об авторе:

Вячеслав Дмитриевич ЛЮТЫЙ — литературный и театральный критик, публицист, автор ряда статей о постмодернизме и его российской литературной практике, цикла работ о современной русской поэзии. Родился в 1954 году в городе Легница (Польша), в семье советского офицера. Окончил Воронежский политехнический институт и Литературный институт имени А. М. Горького — семинар критики, учился в аспирантуре. В настоящее время — заведующий отделом журнала «Подъём». Печатался в журналах: «Детская литература», «Подъём», «Сура», «Дон», «Донской временник», «Наш современник», «Русское эхо», в альманахе «Тёплый стан», в «Литературной газете», «Литературной России». Лауреат премии журнала «Подъём» «РУССКАЯ РЕЧЬ» за 2004 год, премии Общественной палаты Воронежской области «Живые сокровища славянской культуры». Член Союза писателей России.