Владимир БОГАТЫРЬ
Красноярск
Родился в Киеве, школу окончил в Москве. В студенческие годы попал в Сибирь и остался там навсегда. Охотовед, директор государственного заказника «Тофаларский». Поэт, член Союза писателей России. Автор двух поэтических книжек, вышедших в Москве и переизданных в Красноярске. Восемь месяцев в году живёт в тайге, прописан в Красноярске.
ПУТИК*
Под утро снегопадаль догнила,
И вырос ясень-день с душою крепкой.
Берись-ка за капканные дела,
Держи таяк** черёмуховый цепко.
Исподнее, как ламповый фитиль,
Пропитанный горючей влагой пота.
Ещё часа четыре вверх идти.
Сам выбирал. Такая, брат, работа.
И кажется, что бедная душа
Вся высочится и погаснет лампа.
Отрадно, что погода хороша.
А снег под солнцем — как Господня рампа.
Немного зрителей, но, подавляя страх,
Как вроде бы с галёрки — с дальних скалок
Две кабарги с глазами театралок
Дивятся мне, ползущему в снегах.
А лыжи режут праздничный пирог.
Ногам двигать рад, как челюстями.
Жаль, на пиру души я одинок.
Такой простор бы пожирать с гостями.
Такой простор, как повивальный храм,
Стерильностью при родах уникален.
Ведь ни одну из душ, рождённых там,
Не поразил стафилококк печали.
Здесь целесообразность бытия
Доступна камню, почке и оленю.
Я тоже счастлив тем, что жизнь моя
Есть цепь необходимости велений.
Здесь берегут любви посильный плод,
И никого не удивишь грехами.
Два нежных пестуна — мороз и пот —
В душе качают зыбку со стихами.
Так в такт шагам рождается стишок,
И, на его нечаянность надеясь,
Я загадал: коль выйдет хорошо,
То завтра обязательно побреюсь.
*Путик — постоянный маршрут охотника, на котором расставлены капканы и стационарные символы.
**Таяк — сибирское название охотничьего посоха.
МОЙ ДОМ
Посвящается Тофаларии
Мой дом — таёжная тропа
И зимовьё на речке горной,
Где в воду падает скопа
И замирает коршун чёрный.
Где речку переходят вброд
Устало вьючные олени,
Во движущейся толще вод
Стоят тяжёлые таймени.
Патиною на скалах мох,
Там и закат из красной меди,
Где в чревах каменных берлог
Спят нажиревшие медведи.
Там, где страшнее, чем медведь,—
Мороз, мошка и мокрый камень.
Где всё, что хочется иметь,
Возможно сделать лишь руками.
Там непросты деянья муз,
Когда над лесом нотой тонкой
Смертей и музыки союз
Вдруг возникает в вабе звонкой.
Любовью ослеплённый бык
Его зачуял рыжим ухом…
Внезапен карабина рык.
Да будет чрево ему пухом.
Там трудно и счастливо жить,
С годами набирая силу.
Как бы всё это сохранить
И пронести через могилу?
***
Оглубели снега —
Поумнели собаки.
Отдалось поднебесье
Морозу.
И осенней поэзии
Тонкие знаки
Превратились
В суровую прозу.
НАПАРНИК
Начало сезона. Мясо нужно.
Промысел впереди.
Дождись непогоду, а как завьюжит —
Бери карабин и иди.
За хребет ушёл подшумелый зверь.
Однако жалко бросать.
Однако, придётся,— сказал человек,—
Нынче в тайге ночевать.
Человек уже смотрел в огонь,
Когда притащился кобель.
Тогда человек развязал мешок
И дал кобелю сухарей.
Одиннадцать раз повернулся пёс,
Прежде чем лечь на снег.
Одиннадцать раз — хороший знак,—
Подумал человек.
Усталость в тайге всегда за спиной.
Постель недолго стелить,
А за зверем походишь, так перед сном
И глаза забудешь закрыть.
Человек разомлел от костёрных ласк.
Да и за день крепко устал.
Дров маловато на ночь припас.
Маленько не рассчитал.
А холод будит. Кабы не он —
Спи, как смолёвый пень.
Морозом краток таёжный сон.
Скорей бы рассвет и день.
«Чаю сварить, покудова ночь,
Да портяночки подсушить»,—
Встал человек и пошёл приволочь
Пару добрых сушин.
С развилины кедра щерился чёрт.
И чёрт произнёс: «И-и-и раз!»
И острым, как шило, еловым сучком
Человек себе выколол глаз.
«Пихтовый сок… вскипятить воды…»
Опухли щека и нос.
И единственным зрителем этой беды
Был бессловесный пёс.
Пёс с ладоней кровь облизал.
Беспомощна первая мысль.
Сознанье беды — слезой в глазу.
В другом — кровавая слизь.
Мужчиною был тот человек
И таёжник до мозга костей.
И немало успел повидать за век
Ранений, травм и смертей.
«Было бы хуже лишиться ноги.
Не допрыгаешь без неё.
Без глаза можно. Господь, помоги
Скорее дойти в зимовьё.
Два перевала и три ключа
Недлинных, но путь есть путь.
Как много минут в осенних ночах,
О ночлеге теперь забудь.
Теперь тебя понесут вперёд
Отчаянье, страх и боль,
И опасность сознанье твоё печёт
Хуже, чем рану — соль».
Он снял с сука боевой карабин
И достал трофейный фонарь.
И повторил: «Господь, помоги!
Выручал же, бывало, встарь…»
С двумя-то глазами после пурги
Трудно «в пяту» выходить.
А тут от боли мутятся мозги,
Недолго и заблудить.
И трое суток плутал человек.
Поморозился, изнемог.
На колоде он видел лежащий снег,
А думал — это порог.
Из подручных сушин разводил костры
И сидел навроде совы.
Замерзал, а казалось ему: от жары
Загнило полголовы.
Костёр догорал. Он долго не мог
Себя заставить встать.
Сухари кончал, от воды снеговой
Хотелось соли и спать.
Близка мечта о пуле в висок —
«7,62» при себе.
Мучений нет, и брусничный сок —
Струйками на снег бел.
С глазу на глаз со своей бедой,
Судьбы недогляд, недомысел.
Мысль — поплавком над беды глубиной:
«Мужикам поломаю промысел».
Не о зрячем куске шкуры своей —
Слизи кровавой в руках:
О фарте тяжёлых охотничьих дней,
О напарниках-мужиках.
Нашли его на четвёртый день.
Помог прибежавший пёс.
Тело в сенях прислонили к стене —
Под сорок стоял мороз.
Он не дошёл метров семьсот.
Так, ползя, и лежал.
Самокрутной бумаги мягкий клочок
В деревянных губах дрожал.
Накарякал на нём тринадцать слов:
«Прошу, мужики, простить.
Мне самому помирать не с руки —
Вам не хотел насолить».
Мужики положили ему стоять
В сенях до самой весны.
Почту с бедой за сто вёрст гонять —
Кому от этого смысл?
Даже шутили: «Пусть-ка придёт
Какой ли бездельник-вор —
Тут же в сенях в штаны накладёт,
Не успеет скакнуть во двор».
Втроём веселее. Всё ж артель.
В избушке, в тайге, в снегу.
Прощались-здоровкались каждый день,
Идя из тайги в тайгу.
«Иван, покудова. Скоро день.
Не журись. Чё не быват?»
А он молчит, как смолёвый пень.
А вроде как людям рад.
Жёнке его отдали пай,
Сколь добыли на троих.
И в деревне никто так и не знал,
Что охотничал в неживых.
Историю эту мне рассказал
Один «промышленный» дед.
И закончил на том, что таких людей
Теперь и в музеях нет.
«Ноне не та пошла молодёжь.
Ей таёжной науки не знать.
За зайцем спаршшика не найдёшь,
Не токмо берлогу брать».
***
Знаешь, это чудо из чудес,
Что растёт в горах зелёный лес.
Там бродить мы можем по горам
В центре поднебесных панорам.
***
Я в ветреный морозный день
По лесу брёл, как старый пень,
Промёрзший аж до сердцевины.
Всего обидней было то —
Не вспомнил обо мне никто,
А у меня ведь — именины.