Галина ДУБИНИНА
Шексна, Вологодская область
Руководитель литературного объединения «Содружество». Выпускница Высших литературных курсов Литературного института имени А. М. Горького.

МОЛОЧНЫЕ ЗВЁЗДЫ

     Киса Воробьянинов болел долго, но всё так же сохранял свой чёрный фрак, белые воротнички и манишку, переживал за белые перчатки и тапочки. Он всё больше лежал, не вставая, и лишь иногда пил простую воду. Все домашние, с которыми он так долго разделял невзгоды жизненного пути, напряжённо ждали: выздоровеет или умрёт от старости. Имя, которое он носил, наделало некогда много шума в литературном кругу и получило даже некую популярность в народе, что он и ощутил на своей шкуре.
     Сейчас сквозь закрытые глаза ему грезились крупные блюдца молочных звёзд на его родине. Он никак не мог понять, почему молодая хозяйка сравнивала эти большие, низко висящие над старым домом звёзды с яблоками, да, кажется, называла их белым наливом. Они вызывали у неё непонятный поэтический восторг, который кушать не будешь, так же как и мифические яблоки, которые в его северном краю не у всех родили, да и не у всех росли. А то, что получалось, было кисло-горьким и, по его убеждению, абсолютно несъедобным. То ли дело тёплое парное молоко, которым подкармливала его старая хозяйка в его родительском доме, и такие лакомые в своей недосягаемости молочные брызги звёздного света. Неужели все женщины настолько глупы? Белым может быть только молоко, хотя нет, что-то ещё… но это что-то не было связано с теплом и сейчас не приходило ему на память.
     Конечно, глупы: сорвать запретный плод и ещё угостить такой гадостью мужчину. Как только тот сразу там не издох? А всё потому, что дурак. Верно говорит бабка на своего зятя:
— Дурак, он дурак и есть. Чужому рубашку отдаст, а своих детей прокормить не может.
— А кто сказал, что они мои? — кричал длинный тощий мужик. — Ты лучше свою дочь спроси, для чего она их рожала. Она-то сама у тебя для чего? Вот пусть и кормит.
— Девкам ведь на учёбу ни копейки нет. Как они там, в столице-то, выживут? — голосила старая.
— А я их учиться не посылал. Какого чёрта вы меня в эту дерьмовую школу засунули? Подумаешь, высшее! Ни хрена ведь за него не платят, хоть на печи лежи, хоть на уроках распинайся. Чем я с этими тунеядцами — голыми руками заниматься буду? Ни инструментов, ни гвоздей. Всё разворовали. Это раньше, говорят, здесь мастерские со станками стояли, а теперь всё под шумок спустили, только директоров меняют.
— Да ты бы хоть уж печи-то исправно топил, чтоб не жалавались.
— А чем я, по-твоему, зануда ты эдакая, ночами занимаюсь? Мне же к урокам готовиться некогда.
— Так вот ночью и готовься, а не дрянь всякую задавскую читай.
     Тёща значительно потрясала перед ненавистным зятевским носом книжонкой маркиза де Сада.
— Нашли истопника. Да эту деревяшку ветхую, годов-то ей сколько, за ночь всю выдувает! И потом, я не интеллигентская сволочь, а работяга, я шофёром двадцать пять лет отработал. Тебе не нравилось — мазутом воняет. Зато за каждый месяц платили, а тебе мало казалось, так здесь вляпались благодаря тебе, идиотке, всем семейством… Ах, образование! Что, ты высшее на хлеб намазывать будешь? Ну и сиди теперь на бобах: шиш, нет денежек-то, не платят… хорошо образовались. Ты про свои-то времена забудь, каюк социализму, перестроились… А я не денежный мешок! Ну откуда я тебе возьму, если зарплату не дают, высру, что ли? А хапать вот не умею, не научили вовремя, — отвечал зло зять и, хлопнув дверью, уходил пить в гараж, к механизаторам.
— Да ты ничего не умеешь, — неслось ему вдогонку, — и огород ты копать не умеешь, ни на селе, ни в городе — нигде от тебя толку нет, так, одна неудача. Ни рыба ни мясо, — обречённо заканчивала свой монолог тёща и собиралась к отъезду (бегство из голодного города в разваливающееся село довершило распад семьи).
     Киса не мог долго слушать семейные распри и, если заботливый двухлетний малыш не подсовывал ему что-нибудь от своего скудного пайка, тихонько удалялся на вольный промысел. Однако от принесённых воробьёв маленький мальчик почему-то отказывался, а дичь более крупных размеров добыть не удавалось. Тем более что нахальный, хваткий Остап Бендер, всегда готовый оспорить имущественное правообладание интеллигентного Кисы Воробьянинова, наезжал с рэкетом. Как хорошо, что с ним пришлось вскоре расстаться. Все эти тусовки, разборки, мышиная возня с братвой ему быстро поднадоели, и он вовремя переметнулся под крышу к более надёжному хозяину.
     Молодая женщина так и не дождалась его однажды.
— Остап, Остап, — безнадёжно звала она.
— Мама! Так мы же его Бендером назвали, а не остатками от Бендера! — непосредственно изумился малыш.

     Киса переехал вместе с женщинами и маленьким мальчиком. «Любимый» тёщин зять появился на новом месте лишь раз, посулил приехать на подмогу ещё, да так и затерялся, памятуя, видимо, её горячее напутствие: «А чтоб глаза мои больше тебя не видели, и чтоб нога твоя больше здесь не ступала».
— Хорошо, брёвна заставила с дороги убрать, а то по нему и по сю пору лежали бы, — сетовала она, не единожды проходясь недобрым словом по отцу своих внуков, а потом и по их матери, которая неожиданно для всех принесла от непутёвого ещё один приплод.
     Девочка оказалась бабушкиной копией.
— Ну вот, хоть одна в меня будет, — смягчилась та и с пенсии по дешёвке купила козу.
     Потом их стало две, каждую весну появлялись пахнущие парным молочком маленькие шустрые козлята. Жить стало лучше, жить стало веселее… У ребят появилось молоко, и у Кисы Воробьянинова тоже. Мышей в подполе деревянного дома было достаточно, птиц в саду и прочей подходящей живности на большом земельном участке хватало… Жизнь стала налаживаться, вошла в колею… Летом дом наполнялся детскими и женскими голосами, а зимой оставалась одна бабушка со своей животиной. Однако прошло время, и малыши подросли, дом без мужских рук постарел ещё больше, силы старой женщины истощились. И вот наступило время белого одинокого холода, больше не раздавалось жизнеутверждающее козье меканье, не появились, как обычно, пахнущие молоком козлята, и вообще молоко ушло из его жизни, обернувшись белым безвкусным снегом, совсем не похожим на лакомые брызги тех родных молочных звёзд. Теперь он понял, что белое может быть не только тёплым и не только вкусным. Наверное, потому, что эти звёзды были далёкие, мелкие и чужие. Правда, иней на деревьях искрился тем же почти забытым небесным светом, когда хозяйка приезжала по выходным дням и топила остылую печь, спасая избу от холода.
     На эту зиму в деревенском доме не оставили никого, после дачного сезона все переехали в благоустроенную квартиру.
     На новом месте было неплохо, тепло, правда, голодновато. Но он приспособился подворовывать с кухни изредка появлявшиеся в доме колбасу или сыр, за что ему не единожды и попадало. Тогда он пошёл на улицу искать себе прикорм. Таких, как он, попрошаек оказалось там достаточно. Благо рядом были магазины и напротив самого дома — детский сад с манящим запахом еды.…
— А ну брысь отсюда, — кричала, завидев его, толстая повариха. — Ишь, расплодилось тут проходимцев всяких. Вот я вас ужо!

     Что Киса Воробьянинов умирает не от старости, поняли, когда его стало рвать. Таблетки помогли лишь на время. Как только ему стало лучше, сердобольная бабушка, спасая от голода своего верного любимца, покормила его вкусненькой колбаской, начались желудочные колики. Он мучался долго, серая молодая кошечка участливо смотрела на него, сидя на кухонной раковине, и не могла понять, что происходит. Её подобрали и спасли этой зимой от холодной и голодной гибели, она привыкла к этому дому, его обитателям, этому экстравагантному чёрному фраку и белым манжетам, они даже спали уже вместе, согревая друг друга… Теперь это тело было неподвижным и холодным…
     Она слышала, как переживали люди.
— Отравили, — говорила старшая из девушек. — В садике ведь мышей травят, да ещё по варварски, стекло битое подсыпают…
— Жалко, столько лет вместе были…
— Самое тяжёлое время с нами пережил и не бросил, не сошёл, как мужики это делают… — сказала ещё не старая женщина.
     «Мама, мама, — вернул её в прошлое детский голос, — мы ведь его Бендером назвали, а не Остатками…»
     У них их было двое, но только один остался верен до конца. Тогда, перед отъездом, она держала его на руках, стоя на пороге так и не обжитого деревенского дома под ночным звёздным небом. Таких звёзд она не видела больше нигде. Именно с ними ей было тяжко расставаться, они наливались под её влажным взглядом и, становясь белыми крупными яблоками, склонялись к её ногам…
     «Какие глупые женщины, — подумал он. — Звёзды похожи на большие молочные блюдца с брызгами, ведь белым и тёплым бывает только молоко…»
     Им было хорошо вместе, тепло друг от друга в этой ночной северной прохладе, он прижимался к упругой женской груди и обострённо чуял, как в ней зарождаются новые млечные протоки, зреет новая земная жизнь от небесного света упавшей рядом звезды…

     Семилетняя девочка налила в блюдце молоко… брызги бусинками раскатились по полу…
     Киса Воробьянинов лежал посреди кухни ниц, раскинув в стороны конечности, как на кресте…
     Он до конца мужественно боролся за жизнь, упираясь лапами в землю.
— Хороший был кот, — вытирая слёзы, сказала девушка, — только вот до жрачки слишком охотлив. Это его и сгубило.

15.05.2004 г.