Вадим АЛЯМОВСКИЙ

Красноярск
Врач-стоматолог. Пишет стихи и прозу.

ЕВЛАМПИАДА, ИЛИ САМОДЕЛЬНЫЕ РАССКАЗЫ

«Инда взопрели озимые.
Рассупонилось солнышко,
расталдыкнуло лучи свои
по белу светушку…»

И.Ильф, Е.Петров, «Золотой телёнок»

ЕВЛАМПИЕВА ЗАИМКА

     Тихо в тайге зимой. Если и услышишь какой ни есть шум, то долго гадаешь после (может быть, до самой весны): откуда он? Медведь-шатун ли заломил шального лесника, лесник ли пьяный будит бедолагу-медведя, то ли вообще показалось.
     Тихая, глухая зимняя бабушка-тайга. Солнце порой силится растопить своими лучами глубокие, заиндевевшие блескучим фарфоровым настом таёжные снега, да где уж там. Только и могут теперь его лучи, что, заглянув на далёкую заимку, с трудом проникнуть сквозь разрисованное морозом стекло и разбудить нелюдимого охотника-одиночку…
     Евлампий медленно тряхнул тяжёлой мужичьей головой. Солнечный луч не стряхивался. «Придётся вставать, однако», -- с тоской подумал Евлампий и, сутулясь, широкой спиной к солнцу сел на печке, свесив с неё ноги. С правой ноги свалилась портянка, а с левой – широкая охотничья лыжа.
-- Не пойти ли в проруби искупаться? – сам себя спросил Евлампий и грузно спрыгнул на пол, жалобно скрипнувший под его «сорокопятками» (как называл свои ноги, признававшие обувь только сорок пятого размера, отслуживший срочную службу в артиллерии охотник). Скинув тяжёлые, тёплые, слегка пригоревшие от печки штаны, Евлампий поправил короткие, едва доходившие ему до колен, семейные трусы и задумался: «Ну его, этот прорубь, – утопну ещё. Лучше пойду, починю избу, а то щели в стенах такие – того и гляди, медведь за ноги ночью вытащит. Да и холодно от этого – вон уже и иней на штанах, а ведь только что с печки в них слез».
     Деловито и по-крестьянски основательно отряхнув со штанов иней, Евлампий надел их обратно на свои кряжистые, не по годам волосатые ноги. Взяв в руки топор, он сел на пень, что торчал прямо посередине избы. Примерно несколько лет назад (или что-то около того) строил охотник избу прямо вокруг этого пня, время от времени весело поплёвывая себе на мозолистые ладони и радуясь своей крестьянской смекалке. И то верно – пень не надо корчевать, и лавку в избе делать не надо будет.
     Почесав топором разлапистую, словно ель, бороду, он достал кисет и стал мастерить самокрутку из садомаза… тьфу, то есть из самосада. Закурив и пустив гулять по избе облако ароматного дыма, от которого тотчас же сдох паук, свивший свою узорчатую, тончайшего шёлка паутину над печкой, Евлампий снова задумался: «А чем же мне дыры в стенах заколачивать, ежели я последними досками давеча печку истопил? Выходит, что нечем. Лучше пойду поохочусь в урочище Старушечье».
     Называлось это урочище Старушечьим потому, что много лет назад нашли там двух мёртвых старух. Вроде бы обнаружили их летом, а на старухах были надеты ещё лисьи шапки и лыжи. А может быть, и зимой, но старухи были уже одеты по грибы. То ли вообще они были живые, но сильно пьяные. Евлампий этого точно не помнил, так как дело давнее, а, кроме того, одна из старух приходилась ему позапрошлой бывшей тёщей, поэтому воспоминания об этом больно ранили его мужское достоинство. В смысле, самолюбие.
     Так вот, в этом урочище водились огромные кабаны, разжиревшие на мясистой сибирской клюкве. Туда-то и решил отправиться Евлампий на охоту. Поднявшись с пня, он, крякнув, воткнул топор в стену и, не спеша, подошёл к лыже, что свалилась с его ноги в тот раз, когда он не попал купаться в прорубь. Подняв её с пола, он снова поскрёб бороду, теперь уже лыжей: «Второй-то лыжи, однако, нет. Печку я ей истопил, чё ли? Без лыж не дойду до урочища. Без лыж в тайге зимой одна тоска и смертельная погибель». Эту народную мудрость Евлампий перенял от отца, а тот – от деда, которого нашёл провалившимся в снег по самую бороду старый охотник-эвенк. Он притащил деда в свой чум и долго отогревал собаками, а после сказал эти мудрые слова, которые и пошли гулять по Евлампиеву роду.
      Сломав последнюю лыжу об колено, Евлампий кинул обломки в печь, пошерудил там кочергой, а потом стал чесать ей бороду и думать: «Или надо было лучше ей дырку какую в стене заколотить? Ну да теперь уже поздно об этом спохватываться». Охотник облегчённо вздохнул и полез обратно на печь, смахнув с неё некурящего паука-горемыку.
     Евлампий, как учил его ещё отец, лёг на правый бок, накрылся с головой тулупом и отправил свою загадочную таёжную душу погулять до времени по Божьим заимкам и урочищам.

ЕВЛАМПИЕВ ДЕНЬ

     Несмотря на, то, что был Евлампий по образованию и по самой что ни на есть природной сути своей потомственным сибирским охотником, любил он простую крестьянскую работу. Любил той искренней народной любовью, которой, например, залюбил народ Ильича, когда тот помер, или тех декабристов, которых повесили. Причём он не только любил крестьянскую работу, но и умел её.
     Выйдет, бывало, на крыльцо, сощурит свои бесхитростные глаза, поглядит на двор и скажет густым, почти медвежьим басом:
-- Кто же так дрова-то колет, горе ты моё? И чему только тебя в твоём анституте пять годков учили? И зачем же я тебя, городскую и ни к какой работе не приученную, замуж за себя взял? – весело говорит, беззлобно. Жена знает это и потому не обижается на мужнины шутки, а продолжает колоть дрова, лишь утерев подолом пот со лба.
     Вдоволь нашутившись, Евлампий засучивает рукава и, сладив самокрутку, закуривает и начинает объяснять жене хитрые тонкости и премудрости расколки… коления… колония… раскалывания… Короче говоря, учит колоть дрова.
     Вдоволь научившись, хозяин уходит на огород понаблюдать за тем, как растёт укроп. Сев на лавку под берёзой, что растёт прямо посередине огорода, Евлампий докуривает самокрутку и, раздавив окурок прикладом (он же охотник), разгоняет грубой мозолистой ладонью рваные клубы дыма, застрявшие среди берёзовых ветвей. Когда дым, наконец, рассеивается, Евлампий начинает втягивать своими широкими и неровными, будто вырубленными топором, ноздрями воздух. Он ароматный, запашистый от унюшливого берёзового запаха, даже выдыхать жалко, а потому и заполняет себя этим воздухом Евлампий долго и с наслаждением. «Однако, и выдыхать пора – неровён час, лёгкие порвутся» - крестьянская смекалка выручала его не раз, не подвела и теперь, надоумив вовремя выдохнуть.
     Отдышавшись, Евлампий стал внимательно смотреть на укроп. Пронаблюдав за ним где-то часа полтора, он встал с лавки, левой рукой потёр уставшие глаза, а правой – затёкшие ноги. Что ж – нелегка она, крестьянская работа.
-- Клав! – зычно крикнул Евлампий. – Как с дровами закончишь, укроп полей. Я смотрю, чё-то он растёт плохо – медленно как-то.
-- Ладно, полью! – отвечает жена.
     Живут они уже восемь лет в любви и согласии. В то памятное лето, восемь лет назад, приехала она, студентка филологического факультета, на каникулы к бабушке и заприметила видного мужика, который косил глазами в её сторону. Это уж потом она узнала, что по-другому он никогда и не смотрел, поскольку косым уродился. А до этого был заколоченный грубо отёсанными досками сельский клуб, в котором они прятались от третьей евлампиевой жены, прогулки до ночи за околицей и далёкое уханье совы:
-- Ух! Ух! Твою мать, кто так капканы ставит! Я чуть ногу им себе не отхреначил! – а может быть, это и не сова была, а филин, – Клавдия тогда ещё в сельской жизни не разбиралась. Да и всё её городское окружение было таким же. Даже помидор от яблока мало кто мог отличить, особенно, если ценники убрать. А в грибах вообще только один её приятель разбирался, да и то в поганках – наркоман потому что был.
     Здесь же Клавдия узнала совсем других, удивительных людей – кто в лес, кто по дрова и так далее. И во всём этом они понимали. Запала, короче говоря, ей в душу деревенская жизнь, и через год она переехала жить к Евлампию, тем более что уже незнамо который месяц была на сносях. Хотя и не от него.
-- Клавк!!! – прервал её воспоминания окрик мужа, от которого залаяла и спряталась в будку соседская, через три двора, собака (ближние были уже привыкшие).-- Ты чего там, померла, чё ли?! Пятый раз зову!..
-- Да задумалась я, Евлампочка, - Клавдия выжала подол и снова вытерла им пот со лба.
-- Задумалась она… Вот оно, ваше образование! Почитать чего или подумать – это вы мастера, а как простого человека выслушать, так вас не дозовёшься. Да ладно, ладно, - примирительно сказал Евлампий. – Это я так, вообще… А в тебе-то этой самой дури почти уже не осталось… Ты как дрова доколешь, сготовь чего-нибудь поужинать. Укроп потом польёшь. А я пока посижу, покурю маленько.
     Так заканчивался один из евлампиевых дней, наполненных нелёгким крестьянским трудом. Но он ни за что не променял бы даже один этот день на целую жизнь – пусть сытую и богатую, но другую, поскольку врос в эту землю корнями и другими частями тела.

ЕВЛАМПИЙ НА ОХОТЕ

     Клавдия, засыпав последнюю картошку в погреб, усадила своё тучное тело на лавку у крыльца и стала обмахивать вспотевшее лицо пустым мешком из-под картошки, время от времени сплёвывая залетающую в рот землю.
     Сзади скрипнула дверь, и с трудом преодолев дверной проём, на крыльцо вышел заспанный Евлампий:
-- Всё сидишь? Талию свою лелеешь «осиную»? То есть лосиную, -- ехидно спросил он. -- Кстати, о лосях! Не сходить ли мне на охоту? Давно чё-то мяса у нас в дому не было.
-- Когда это ты мяса с охоты приносил? – не осталась в долгу Клавдия. – Обычно тебя самого приносят.
-- Цыц! – с улыбкой рявкнул Евлампий и ласково двинул супругу кулаком в челюсть, отчего та слетела с лавки и рухнула в неизвестные современной науке цветы, росшие в другом конце двора. Потом не спеша повернулся и пошёл обратно в избу.
-- Да, - оглянулся он у самых дверей и посмотрел на судорожно пытающуюся встать на ноги жену. – А на охоту я всё же схожу.
     Часа через три, когда Евлампий в очередной раз проснулся, услышал он зов тайги:
-- На охоту пошли! – крикнула тайга и постучала в окно. Евлампий обернулся на стук и увидел опухшее лицо со сплющенным об стекло носом. «Э-э, нет. Не тайга, однако! Это ж Федька, сосед мой», - удивился он.
     Федьку любила и жалела вся деревня, потому что и жена его была дура, и тёща. Это у Евлампия жена такая, что и поговорить с ней есть о чём (вроде бы даже это именно она завезла к ним в деревню слово «энцефалит»), и врезать, если что, можно. У Федьки было всё наоборот, поэтому он от своих баб только охотой и спасался.
-- Слышь, Федька, -- вспомнил Евлампий. – Посмотри, там Клавка моя в цветах не валяется? Если валяется, ты ей руку дай, чтобы мне зря не обуваться… Потом в дом заходи. Выпьем на посошок, перед охотой…
     Когда у них кончился самогон, они пошли звать на охоту ещё одного соседа – Ивана, вынув по пути из цветов совсем уж было загрустившую Клавдию. В одиночку Федька этого давеча сделать не смог, поскольку из всего его тела только горло отличалось завидным здоровьем и могло принимать даже технический спирт напополам с антифризом. Всё остальное было хлипким и ненадёжным.
     Ивана они, конечно, дома не застали – не та пора. Один день, как говорится, год кормит. Жена сказала, что Иван тоже на охоту ушёл, только не к ним, а к своему двоюродному брату Степану, и домой его теперь родственники принесут дня через два, не раньше, когда он им совсем надоест, или когда они сами идти смогут.
     К Степану охотники решили не ходить, потому что знали, что там им всё равно не нальют. Странный человек этот Степан. В отличие от всей деревни, он Федьку не любил и не жалел, хотя прекрасно знал и жену его, и тёщу. И отчего люди бывают такими безжалостными?
     … Домой вернулся Евлампий только через три дня. Вернее, люди добрые вернули – поставили у ворот и ушли. Он, конечно, сразу же упал, зато сквозь щель под воротами увидел Клавдию, достраивающую новую баню. Скупая мужская слеза умиления выкатилась из глаза и, преодолев обветренный висок охотника, затекла в ухо (он ведь лежал).
-- Как всё-таки дома хорошо, -- радостно вздохнул Евлампий и пополз во двор.

ЕВЛАМПИЙ И БРАТ ЕГО, ЕВГЕНИЙ

     Громко скрипнула входная дверь, и ворвавшийся морозный воздух выгнал на волю алкогольные пары, которым тесно стало в избе ещё вчера.
     Евлампий потёр кулаком правый глаз, затем аккуратно разлепил его при помощи пальцев и стал разглядывать вошедшего. Ничего кроме неясного силуэта увидеть ему не удалось. «Эх-ма, какие же люди пошли… мутные. Не разглядишь, ни внутри что у них, ни снаружи», -- горько подумал Евлампий.
-- Ты чего же, не узнаёшь меня? – зычно спросил силуэт.
     Делать нечего, пришлось разлепить и левый глаз. Поморгав минуты две на гостя, хозяин смущённо произнёс:
-- Узнаю, как же… Понимаешь, как получилось-то: иду я мимо, огурцы стоят, а мне как раз закусить нечем. Ну и взял одну банку. Давай, я тебе картошкой отдам, – Клавка её нынче много накопала…
-- Ты чего, бредишь, что ли? Какие огурцы? Я же брат твой, Евгений!
-- А-а, братуха, здорово! – облегчённо воскликнул Евлампий. -- А я тебя было за соседа своего принял!
-- Ты за соседа тулуп в шкафу принимай! Хотя, кто на твою жену позарится?.. Ой! Клавдия, да ты что?! Я же пошутил! – закричал Евгений. Сняв с головы чугунок, он стал стряхивать с волос и доставать из-за шиворота варёную картошку.
-- Скажи спасибо, что картошка вчерашняя! А то ведь у меня и щи горячие имеются! – Клавдия сильно обижалась на такие шутки. -- Давай сюда чугунок-то, шутник! Сколько картошки пропало…
-- Да ладно тебе, Клав! – вмешался Евлампий. – Лучше на стол чего-нибудь собери.
-- Сам собери! Картошку, вон, с пола и с башки у брата собери! А я пошла. Это мы ещё посмотрим, «кто позарится»!
     Клавдия хлопнула дверью, едва не отрубив хвост невесть откуда взявшемуся коту. Братья помолчали.
-- Ну что, как там у вас в городе? – первым нарушил молчание хозяин.
     Город, в котором жил Евгений, был очень большим – там даже было три или четыре автобусных маршрута. Евлампий это хорошо знал, так как сам ездил туда несколько лет назад. Надо сказать, в городе ему тогда не понравилось – ни суета городская к душе не лежала, ни медвытрезвитель местный…
-- Трудно, -- прервал его воспоминания брат. – Ну да хватит об этом! Может, по маленькой? – хитро прищурился Евгений и поставил на стол бутылку водки.
-- Почему же по маленькой? – прищурился Евлампий ещё хитрее и поставил рядом пятилитровую банку с самогоном и две пустые пол-литровые банки.
     … Тем временем Клавдия печально брела по деревне и думала о своей загубленной жизни. Всё, абсолютно всё бросила она ради этого человека. Блестящие перспективы, головокружительную карьеру учителя русского языка (а может быть, и литературы!). Даже имя своё переделала в угоду местным обычаям. На самом деле звали её Клаустрофобия*. Этим редким именем одарил её отец – интеллигент в последнем поколении, умница и трудоголик. Когда-то, по молодости, он немного приболел шизофренией, но больничный лист брать не стал. Ему бы отлежаться с недельку, но отец, фанатик своей профессии, перенёс болезнь на ногах, и она перешла в хроническую форму. Впрочем, его эта болезнь особенно не беспокоила, чего нельзя было сказать о соседях, утверждавших, что из-за него все их дети заикаются. Отец сильно обижался на такие слова (детей он любил), но двери соседям поджигать переставал. На некоторое время.
     Клавдия остановилась перед домом соседа. Кто его знает – может быть, и не позарится. «Эх, пропади всё пропадом!» – подумала она и решительно толкнула калитку…
      Где-то минут через двадцать, когда Евлампий, закусывая самогон, почти доел картошку с братниной головы, в дом к нему влетел сосед Федька.
-- Забери свою Клавдию из моего дома!!! – истошным голосом завопил он. – Скоро жена моя с тёщей из райцентра приедут – со свету меня сживут, если её застанут. Зашла давеча ко мне, села, и говорит: «Никуда не уйду, пока не надругаешься». Уж и ругал, как просила, и материл по-всякому – не уходит. Сидит на лавке, как малохольная, и талдычит своё: надругайся, да надругайся. Иди, поругай её сам, что ли, да домой забери!
     Евлампий посмотрел на брата, сладко спящего лицом на столе. Осторожно приподняв за волосы его голову, подстелил под щёку обрывок газеты и вздохнул:
-- В кои-то веки брат приехал, а посидеть по-человечески не получается, -- и пошёл за женой.

* Клаустрофобия – боязнь замкнутого пространства.

ЕВЛАМПИЙ И ЕГО СОСЕДИ

      С давних пор повелось на Руси – если кто дело какое затеял, так уж вся деревня ему помогать собирается. Бьют ли кого у клуба, запчасти ли с трактора колхозного воруют, – бросают люди труды свои праведные и спешат на помощь землякам. Жениться кто надумает, или самогона сварить, – глядь, а под окном уже народу тьма тьмущая! А кто посовестливее, так те даже со своими стаканами приходят…
     Вот и Евлампий хорошо жил с соседями, дружно. А с некоторыми – прямо как одна семья. Зайдёт, например, к соседке, когда муж её в отлучке, то да сё… Потом оглядит избу так по-хозяйски, деловито, и пробасит:
-- Надо бы Федьке как-нибудь пособить дверь повыше сделать.
-- Зачем это? – еле переводя дух, вопрошает соседка.
-- А чтоб он в дверном проёме рогами не цеплялся! – отвечает Евлампий серьёзно, а глаза-то выдают, смеются: мол, гы-гы-гы. Вот за это, за нрав весёлый, и любили его все бабы в деревне. Не только за это, конечно, но и за это тоже.
     Или другой раз бывало: глядит Евлампий – не успевают соседи картошку к первому снегу выкопать (запили или, допустим, в больнице лежат). Какой-нибудь фермер американский этому факту взял бы, да и обрадовался – кранты, значит, соседи дорогие, вашей американской мечте! Будете всю зиму лапу грызть, как медведи сосли... То есть, сосать лапу, как медведи гризли. Но не таков Евлампий. Он тут же засучивает рукава, и берёт дело в свои мозолистые руки. Отправляет, в смысле, к ним жену свою Клавдию картошку копать. А сам тем временем бродит по деревне и глядит, кому бы ещё помочь.
     Не только руками был всегда готов поработать Евлампий на благо соседей, но и головой. Заглянул он однажды, к примеру, к другой соседке, соломенной вдове (муж её уехал лет пять назад в город на заработки, и с тех пор приезжал только раз в год, в отпуск, с какой-то бабой: говорит, троюродивой… трою… а – троюродной сестрой!). Слово за слово, то да сё… Потом соседка и говорит:
-- Я тут щей сварить собиралась, да кость, зараза, в кастрюлю не входит. Не разрубишь? – и в доказательство своих слов предъявляет кастрюлю с торчащей из неё коровьей ногой.
     Поднял смекалистый Евлампий с подушки светлую свою голову, поглядел одним глазом на соседку, а другим на кость, и ответил:
-- Чего дурную работу-то делать? Ты её сначала с одного конца свари, а потом с другого, когда первые щи доешь. Вот и будут те же самые две кастрюли щей.
-- Нет мужика, и это не мужик, -- махнула рукой соседка и пошла рубить сама.
     Кто бы другой, может, и обиделся, но Евлампий зла не помнил. Просто надел штаны и ушёл.
     Да и у себя в доме всегда был рад Евлампий видеть гостей, особенно во время еды. Зайдет к нему, например, Федька, а он как раз свиньёй обедает, и тотчас разольётся по избе раскатистый бас хозяина:
-- Здорово, Фёдор! Присаживайся, отдохни маленько.
-- Чего ему отдыхать, он в соседнем доме живёт! – встревает в разговор Клавдия. – За стол бы лучше человека посадил.
-- Я ему не от дороги отдохнуть предлагаю, а от еды. Устал, поди, жрать-то каждый день, а, сосед?!
     Был в деревне, правда, один мужик, которому он ни за что не стал бы ни в чём помогать. Звали его в деревне Сашка-кулак. Этот Сашка работал с утра до ночи и никогда ни с кем не выпивал. Мужики однажды не выдержали и пришли к нему с бутылкой, поговорить, но он что-то залопотал про язву и стал показывать справки из больницы. Какое там! Разве же в докторских каракулях чего разберёшь? Поэтому Сашке не поверили и прозвали его кулаком. Он даже, как настоящий кулак, пробовал нанимать работников, но каждый из них требовал перед работой налить: я, мол, пашу, как трактор, поэтому меня надо сначала горючкой заправить. После пары-тройки стаканов работники падали мордами в закуску, и Сашка уходил работать один.
     Справедливости ради надо сказать, что за расчётом к нему никто никогда не приходил – народ в деревне был хоть и пьющий, но совестливый, и лишнего себе не позволял. Дом, правда, Сашкин, поджигали два раза, но то было не со зла, а так, шутки ради. Сашка-то каждый раз заново отстраивался. Кулак – он и есть кулак, шуток не понимает.
     Ну да ничего! Как говорится, одной паршивой овцой бочку мёда не испортишь, поэтому народ продолжал жить весело и дружно, несмотря ни на что.

КОЛЕСО ОБОЗРЕНИЯ

     Перед «колесом обозрения» стоят папа и сын. Сыну лет семь, он, не спеша, ест мороженое. Папа не ест ничего – нервничает. Плавно подъезжает пустая кабинка, мужчина подсаживает в неё ребёнка и запрыгивает сам.
-- Да-а, высота… -- дрожащим голосом говорит папа, настукивая пальцами по пластмассовому подлокотнику какую-то мелодию, скорее всего, похоронный марш. Сын молча откусывает мороженое и, помогая пальцами, отправляет в рот непослушный кусок шоколадной глазури.
-- Вроде не должно оборваться… -- папа, бледный от собственной смелости, слегка покачал кабинку. – Нет, конечно, не должно – тут же все нагрузки рассчитаны. Хотя, если оборвётся, тогда кранты… -- он поглядел вниз и вздрогнул.
-- Сынок, если падать будем, ты мороженое-то брось. Пока лететь будешь, старайся руками за железяки цепляться, чтобы удар смягчить. Ну его, это мороженое – жизнь дороже. А если выживем, я тебе потом другое куплю.
-- Пап, я шорты вымазал, - испуганно сказал сын и показал на левую штанину, где глазурь оставила большое коричневое пятно.
-- Да ерунда это всё – шорты, -- папа нервно засмеялся. – Ты понял, что надо делать, если падать будем?
-- Шорты новые, мама ругаться будет…
-- Ты что, глухой? Наплевать на шорты – не до них сейчас. Видишь, высота-то какая! Не дай Бог, кто-нибудь винт какой недокрутил… И всё – всмятку!
-- Мама не разрешит больше мороженое мне покупать… -- грустно сказал мальчик.
-- Какая мама, какое мороженое?! Ты пойми, если мы сейчас отсюда навернёмся, никогда уже не сможешь ты есть никакое мороженое! – папа схватил мальчика за плечи и встряхнул.
-- Совсем никакое? – на глазах у мальчика выступили слёзы.
-- Совсем, -- жёстко отрезал папа.
-- Даже без шоколада? Может, хоть в вафельном стаканчике? – тихо прошептал сын.
-- Никакое! Никогда!!!
-- А-а-а!!! – закричал мальчик и забился в истерике, раскачивая кабинку, которая как раз уже приблизилась к земле.
-- Ну, ты что, а ещё мужик! – радостно воскликнул папа. -- Размазня ты! На второй круг не поедем, раз тебе так страшно. Не в меня ты пошёл, ох, не в меня! – схватив мальчика подмышку, мужчина быстро выскочил из кабинки.
     Он оглянулся на «колесо обозрения», облегчённо вздохнул и пошёл покупать сыну билет на карусель с машинками.

ЦАРЕВНА? ЛЯГУШКА

Сказка

     Нет, ну сначала-то всё было, как положено! Вызвал царь-отец к себе сыновей и сказал:
-- Пора бы вам, сынки, остепениться. Короче так: берите себе луки со стрелами и стреляйте в белый свет, как в копеечку. Куда стрела упадёт, там и судьба ваша.
-- А если моя стрела в кабак упадёт, можно я тогда не буду остепеняться? – первым подал голос средний сын, балагур и бабник. – Шучу, пап, шучу. А если серьёзно, то ведь Вы, папаша, нам натуральный лохотрон предлагаете!
-- Ну, лохотрон не лохотрон, а только тот лох, чья жена мне больше всех приглянется…
-- Че-е-го?! – возмутились сыновья.
-- Не в этом смысле – по-отцовски. Так вот, этот лох выиграет в лохотрон мой трон, и… -- царь задумчиво поскрёб бороду, - полцарства в придачу!
     Старший сын слегка раздражённо заметил:
-- Между прочим, насколько я разбираюсь в математике, трон – это уже и есть ВСЁ царство, а не половина.
-- Выучил, на свою голову! Отца по миру готовы пустить, грамотеи… Ладно – полцарства и… полтрона.
- Так ведь... – в три голоса было воскликнули сыновья.
-- Мо-о-лчать! На исходную позицию – шагом марш!
     Старший сын преуспел не только в математике, а ещё и в военных науках, поэтому честно выстрелил и забил стрелу туда, куда и целился – в боярский двор.
     Средний сын, жуликоватый от природы, отправил втихаря гонца со стрелой на купеческий двор (куда и без того захаживал, к дочке купеческой), а сам вхолостую выстрелил.
     Младший сын не преуспел ни в чём – ни в науках, ни в делах житейских (всё больше сказки читал), поэтому выстрелил в болото с лягушками.
     Свадьбы сыграли сразу три, а потом стали жить-поживать.
     В центре внимания был, естественно, младшенький со своей лягушкой. Все ждали с нетерпением, когда она в царевну обратится. Больше всех ждал этого сам муж (оно и понятно – дело-то молодое). День ждал, неделю ждал, год ждал – а она всё никак. Уж он и подглядывал за ней, и бить пробовал – бесполезно. Родня предлагала насильно с лягушки шкуру снять, но он не стал: вдруг, говорит, это просто лягушка, а не царевна. Лучше, мол, всю жизнь с лягушкой проживу, чем душегубом стану.
     Как словом, так и делом – прожил всю жизнь, жену комарами угощая, и понял к старости одно: в жизни всегда есть место подвигу, но не всегда – чуду.
      А кому полцарства досталось? Да никому – завоевал их кто-то. Целиком. Соседи, кажется.

ОЧЕНЬ КОРОТКИЕ СКАЗКИ

ПО ЩУЧЬЕМУ ХОТЕНЬЮ

     Выловил однажды Емеля щуку, а она ему и говорит человечьим голосом:
-- Отпусти меня, Емелюшка, я любое твоё желание выполню!
     Покраснел тут Емеля, сплюнул:
-- Тьфу ты! Рыба, а туда же… – И бросил её обратно в прорубь.
     Он и на девку-то не на каждую заглядывался, хоть и дурак!

ИВАН-ЦАРЕВИЧ И СЕРЫЙ ВОЛК

     Повстречал как-то Иван-царевич серого волка и решил на нём за водкой съездить (не хватило). Только, было, на спину волчью взгромоздился, а та возьми, да и сломайся пополам. Волк-то деревянный был, на карусели! И чего только спьяну не померещится…

ИВАН-ЦАРЕВИЧ И СЕРЫЙ ВОЛК – 2

     В другой раз Иван-царевич за пивом собрался и опять встретил серого волка. Подошёл к нему, потрогал так опасливо – живой ли? Вроде, -- живой. Обрадовался царевич и только собрался волка оседлать, а тот вдруг извернулся, да и проглотил Ивана. Зачем? А кто ж его знает. То ли с Красной Шапочкой перепутал, то ли ещё чего… Животное, одним словом, что с него возьмёшь!

ОШИБКА КРАСНОЙ ШАПОЧКИ

      Велела как-то утром мама Красной Шапочке сходить в соседнюю деревню – пирожков бабушке отнести. Она сразу пошла, конечно, да по пути зашла к подружке поболтать. Слово за слово, глядь – уже вечер. Схватила Красная Шапочка остатки пирожков и побежала напрямик через лес к бабушке. Добежала к ночи без особых приключений, зашла в избу и обмерла – старушка-то с голоду окочурилась.
     Вот как бывает! А вы говорите, «серый волк»…

ТРИ ДУРАКА

      Было у старика три сына – один умный и двое дураков. Умный-то приёмный был. Взял его старик, чтобы он родных сыновей уму-разуму поучил, да ничего не вышло. Старик, честно признаться, и сам был дурак. Вот так-то – яблоки от яблони не всегда на Ньютона падают!

НЕ ЗОЛУШКА

      Жила одна девочка хорошая, и была у неё мачеха плохая с двумя злыми дочками. Папа её родной был хороший, но чмо. Дочь свою защитить от мачехи он не мог, поэтому пахала бедняжка с утра до вечера, что твой Стаханов, пока не выросла и замуж за соседа не вышла. А никакой крёстной феи у неё не было. И то верно: не всё то Золушка, у кого рожа в саже.

МЕДУЗА ГОРГОНА

     Мало кто знает, что незадолго до трагической гибели Медуза Горгона успела родить дочурку. Выросла она, и стала как мама, только чуть послабее. Например, при взгляде в мамины глаза люди каменели, а на дочку надо было уже на всю, с ног до головы, смотреть. Причём каменели только мужики – ниже пояса, да и то не целиком, но всё-таки…

СКАЗКА О РЫБАКЕ И РЫБКЕ

     Первый раз закинул старик невод, и выловил Золотую Рыбку. Ничего не успела сказать она человеческим голосом – старик её выкинул в море. Есть было жалко, потому что красивая.
     Второй раз закинул он невод, и снова поймал Золотую Рыбку. Опять выбросил в море.
     Третий раз закинул старик невод… «Видно, останемся сегодня со старухой без ужина», - подумал он, швырнув Золотую Рыбку как можно дальше от берега.

СКАЗКА О РЫБАКЕ И РЫБКЕ – 2

     Первый раз закинул старик невод в синее море, и ничего не поймал. Второй раз закинул – опять ничего. Третий раз закинул старик невод туда же – снова пусто. «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» -- подумал старик.

МОЛОДИЛЬНЫЕ ЯБЛОКИ

     Отправил как-то царь троих сыновей за молодильными яблоками. Старший и средний вернулись ни с чем, а младший сын, Иван, принёс молодильные груши.
     С тех пор его все стали звать Иван-дурак. А как же ещё – отец-то велел яблок принести!

КОЩЕЙ БЕССМЕРТНЫЙ

     Три дня Дункан Маклауд бился с Кощеем Бессмертным на мечах, сорок четыре раза срубал голову с его тощих плеч… Ни грома не было, ни молний – ничего. Прирастает себе голова обратно, и всё тут. Плюнул, в конце концов, Маклауд: «У этих русских всё не как у людей». И уехал на историческую родину.

СКАЗКА О ЦАРЕ САЛТАНЕ. НЕИЗВЕСТНЫЕ ЭПИЗОДЫ

     Когда князю Гвидону исполнилось полтора года, он начал курить (рос-то ведь не по дням, а по часам!). И так ему это дело понравилось, что он начальника охраны своей, дядьку Черномора, стал звать «дядька Беломор».

     Как-то на острове у князя Гвидона разразился небывалый экономический кризис. Инфляция была такая, что за ведро картошки давали два ведра золота. Так бы и загнулось молодое волшебное государство, если бы один пацан не предложил отобрать у белки золотые орехи, и начать кормить её комбикормом. Печатный станок остановился, и всё наладилось.
      А пацана того в награду вырастили не по дням, а по часам, и сделали министром финансов.

     Для полетов к отцу, царю Салтану, Царевна Лебедь превращала князя Гвидона на самом деле не в шмеля, а в трутня. В этом был тонкий намёк: мол, сколько же можно бродить по берегу в поисках халявного волшебства?

     Когда Царевна Лебедь вышла замуж за князя Гвидона, супруг запретил ей превращаться в птицу (чтобы, не дай Бог, не подстрелил кто ненароком кормилицу). А поскольку её сильно тянуло в небо, то для полётов князь купил молодой жене дельтаплан.

ЛИСА И ЖУРАВЛЬ-2

      Пригласила как-то лиса журавля в гости, а сама кашу по тарелке размазала. Журавль хлоп-хлоп носом – ничего не попадает. Тем временем лиса сама всё съела.
      В другой раз позвал журавль лису к себе. Думаете, кашу в кувшин положил, чтобы самому съесть? Ничего подобного – точно так же, как и лиса, по тарелке размазал. Отравил только.

КОЛОБОК

     Жили-были старик со старухой. Просит старик:
-- Испеки, старуха, колобок.
-- Из чего печь-то? Муки нет.
-- Ну, тогда мяса пожарь.
-- Это другое дело – мясо есть. А муки нет…

ВОЛК И СЕМЕРО КОЗЛЯТ

      Так сильно хотелось волку съесть семерых козлят, что пошёл он делать пластическую операцию (чтобы на их маму похожим стать). Прооперировался, оплатил счёт и закручинился.
     Операцию-то хорошо сделали, да только он на эти деньги мог столько козлятины себе купить!

ЦАРЕВНА НЕСМЕЯНА

     Жила-была Царевна Несмеяна. Пообещал царь, что будет она женою тому, кто её развеселить сумеет. Собрались князья да бояре: рожи корчат, анекдоты рассказывают – не помогает. Вдруг, откуда ни возьмись, добрый молодец скачет. Дал ей покурить травки чудесной -- как засмеётся царевна заливисто!
     Тут и скорым пирком, да за свадебку. Больше не грустила царевна, ведь у мужа молодого травки волшебной той было – как у дурака махорки!

ЛИСА И ЗАЯЦ

     Была у Лисички избушка ледяная, а у Зайчика лубяная. Шепнули добрые люди Лисичке про заячью избушку, да не пошла она его выгонять оттуда, потому что не знала, что такое «лубяная». Думала – дрянь какая-нибудь!