ВИКТОР КИРИЧЕНКО

Саяногорск
Член Союза российских писателей. Автор книг повестей и рассказов. Печатался в журналах «Енисей», «День и ночь» и др.

ГУСИ-ЛЕБЕДИ

Над белой птицей туча воронья
галдит азартно, кружит спозаранку,
где с поля, среди жёсткого жнивья,
не улететь лебяжьему подранку.
Видать, отстал от стаи в непогоду,
не дотянул ста метров до пруда.
Жмёт вороньё и не даёт проходу
туда, где есть спасение – вода…

***
– Вить, может, ты всё-таки поешь?
– Печёнку?
– А больше нечего.
– Не буду.
– О, Господи…– Таня поглядела на мужа и покачала головой, то ли обиженно, то ли огорчённо. – Как дитя малое. Ну, ладно, мой хороший… – она выскочила в сенки и вернулась с двухлитровой банкой. – Молочка налить?
– Налить, налить! Но откуда?
– Коля притащил. От Маруськи.
– А можно?
– Можно, можно. Сказал, что для нас. Только котейке надо оставить. Ох, здоровущий же…
– Поди, на печёнке вырос…
– А то ж!
– Ну ладно, давай по кружечке…
– Чокнемся?
– Я тебя люблю…
– Я тебя тоже, – Таня чмокнула мужа и осторожно отстранилась. – Только не сейчас, мой хороший… Ладно?
– Вот так всегда… – обиженно проворчал Витька Зондер. – Некоторым лишь бы не сейчас. Ладно, дедуля, спим. Спим…
Он отвернулся к стене и ещё пару минут что-то бурчал. Но, кажется, уже сквозь сон. Уработался за день.

***
     Таня щёлкнула выключателем у двери, на ощупь вернулась к топчану и примостилась рядом с посапывающим мужем. Засыпать – даже под боком у Витьки – было страшновато. Опять приснится чёрт знает что…
     Ну и влипли они здесь…
     Супруги, в совсем недалёком прошлом гидростроители, гордые своей квалификацией, без работы оказались полтора года назад. Ну, не то чтобы вовсе без работы. Её, родимую, в принципе ещё можно было сыскать. Особенно если не кичиться институтскими дипломами и многолетним инженерным опытом. Труднее было найти такое дело, за которое платили бы по-человечески.
     А главное, вовремя. Потому что те сумасшедшие по недавним меркам тыщи, что время от времени притаскивал в дом муж-добытчик, на глазах превращались в «пшик».
     Шоковая терапия, мать её за ногу…
     В первую сумасшедшую гайдаровскую зиму семья Зондеров спаслась от голода погребом, который с осени забили под потолок всяким подножным кормом. А от холода – пуховыми куртками, пошитыми её, Таниными, руками. Золотыми по локоть, как любовно говаривал Витька, красуясь в роскошной пуховке, недосягаемой мечте своей альпинистской юности. Тогда такие штуки перепадали только элите.
Именно спортивные пуховки, не имеющие в своей конструкции ни единого сквозного шва, – в отличие от китайского ширпотреба! – нежданно-негаданно позволили добавить к подножному корму кусочек хлеба с маслом. Нет-нет да заглядывал к Зондерам в дом кто-нибудь из тех, кто в таких делах разбирался и готов был выложить денежки. Или харчи. Так что довольно скоро наследная бабушкина перина, когда-то битком набитая тончайшим гусиным пухом, исхудала до габаритов собачьей подстилки.
     Тут-то и выяснилось, что заботливые или хотя бы просто добросовестные бабушки вывелись, как динозавры. По крайней мере – на местном рынке. Перины и подушки оттуда изначально годились разве что на вышеупомянутые спальные принадлежности исключительно для неизнеженных деревенских собак.
     Кризис в едва начавшем зарождаться швейном бизнесе грозил вновь посадить семью исключительно на подножный корм. Перспектива не радовала. Тем более, что у дочери, двенадцать лет изводившей отца и мать полным отсутствием аппетита, оный проснулся как раз в самый неподходящий момент.
     Радоваться бы, что растёт дитятко. Да только кормить чем?
     Поиски хорошего пуха, уже казавшиеся безнадёжными, увенчались успехом неожиданно. Один из друзей-клиентов рассказал, что в сотне километров от их посёлка есть частная гусиная ферма. И якобы хозяин фермы ищет временных работников на ощипывание гусей. За натуроплату. Вроде бы, как сказал информатор, такой натуроплатой является каждый десятый гусь. Со всеми потрохами.
     И с пухом!
     На военном совете, состоявшемся в тот же вечер, Зондеры попытались резюмировать всё, что было им известно по гусиной тематике.
     Витька знал мало. Пару раз в детстве его папа привозил из какого-нибудь колхоза живого гусака. Тоже своего рода натуроплату за оформление Красных уголков с портретами членов политбюро. Но резать живность у бывшего морского пехотинца рука не поднималась, поэтому один из сыновей командировался с добычей в сторону городского рынка, где функционировало предприятие со странным названием «Птахоризка». Спустя короткое время из окошечка птахоризки клиенту выдавался его гусак в общипанном и препарированном виде. И, самое удивительное, – горсть мелочи. Что-то около рубля.
     То есть выходило, что пух с гусака стоил дороже всей мороки по его убиению и ощипыванию?..
     Галка знала только то, что мало что на свете бывает вкуснее гусиной печёнки. Ей на этот счёт свезло в гостях у бабушки в Бессарабии. Той самой, которая завещала дочери бесценную перину.
     Таня отмолчалась. На то были свои причины…
     Её родители живности не держали, хоть и жили на собственном подворье. Вернее, пытались в самые голодные послевоенные годы обзавестись подсобным хозяйством, но быстро открестились от такой затеи.
     Во-первых, трудно было с кормами. Точнее, не трудно, а просто никак. Можно было лишь украсть. Или, как предпочитали говорить соседи, взять. Вот только освоить эту нехитрую вроде бы науку Танюшкин папа так и не смог. Да и мама не настаивала.
     Во-вторых, – а может, и во-первых, – Танин папа, как и Витькин, прошедший всю войну на передовой, тоже не любил поднимать карающую руку на мирную животину. Правда, выяснилось это не сразу, а к моменту, когда два выводка индоуток нагуляли вес и заполонили весь двор. Как разрешилась проблема перенаселения, Танюшка не запомнила, но больше птичник под абрикосовыми деревьями никем не заселялся. Единственным хозяином и охранителем двора долгое время оставался пёс Кутя. Правда, в том приснопамятном году и Кутя был ещё в полном смысле слова кутёнком – толстолапым, глупым и ужасно писклявым.
     Видно, никак не мог забыть мамку, выродившую его на свет под забором Танюшкиного детсада.
     Индоутки предпочитали драться исключительно стенка на стенку, точнее, выводок на выводок, не ввязывая в клановые разборки ни двуногих, ни четырёхлапого. А соседские куры и петухи, заполонявшие улицу Льва Толстого, шустро удирали за родимые ограды от любых потенциально опасных существ, к коим, видимо, они относили даже четырёхлетнюю дочурку демобилизованного фронтовика Славы.
     Может быть, именно поэтому кроха так спокойно пережила отсутствие мамы, заскочившей к соседке за щепоткой соли – да и заболтавшейся там лишнюю толику времени. Тем более, что в соседкином дворе оказалось ужасно много прекрасных стёклышек, через которые девчушка с интересом начала разглядывать окружающий её незнакомый мир.
     Огромные белые птицы, молча окружившие Танюшку, тоже не испугали. Непонятно было только, откуда они так быстро появились. Но страшно не было. Ни капельки. Сказку про гусей-лебедей мама ей ещё не рассказывала.
     Она даже потянулась погладить ближнюю по головке…

***
     Жена жалобно вскрикнула во сне, и Витька подхватился на топчане, не совсем соображая в темноте, где он и что случилось. Наконец, понял, наклонился к Татьяне: – Ш-ш-ш… Всё хорошо… Татьяна всхлипнула ещё пару раз и задышала спокойнее.
     Витька тоже попытался поскорее уснуть. Знал за собой в последнее время новую слабость: если не уснёшь сразу, пустишь мысли по кругу, то будешь колготиться без сна до самого рассвета. Но сон не пошёл. Паскудно было на душе. А перед глазами то и дело вставали здоровенные белые птицы с длинными жилистыми шеями.
     Блин, ну и шеи же у них! И как долго дрыгаются бедолаги с уже отрубленными головами…
     Звякнуло стекло форточки. Кто-то тяжело и в то же время мягко спрыгнул на стол, потом на пол. Витька затеплил заранее припасённую свечу. Лампочка-то в избе на все двести ватт. Да без плафона. По ночи зажжёшь – сквозь одеяло пробивает.
     Точно, котейка хозяйский заявился. Ох и здоровый, злодеюка! Ну, ты, морда усатая! Печёнку будешь? Чего-чего?! Глаза бы не глядели? Ох, понимаю…Тогда держи молочка … Да не так быстро. Помедленнее, помедленнее… Силён ты, парень, по молочку-то…

***
     Третьи сутки пошли с того вечера, как приятель-наводчик забросил их крохотный продотряд на эту злосчастную ферму. Уже в сумерках нашли хозяина, переговорили накоротко, уточнили про натуроплату (точно, каждый десятый гусь со всеми потрохами – наш), договорились, где можно ночевать – у деревенского пропойцы Кольки Ипатова.
     Добрейшим человеком, к слову, оказался изгой деревенский… Сразу вывалил на сковородку гору свежайшей гусиной печёнки с луком. Краденой, конечно, как выяснилось попозже. Но всё равно, как и предсказывала Галюшка, непередаваемо вкусной и ароматной. Посидел для приличия с незваными гостями, откушал привезённую из города четушку – и деликатно ушёл ночевать к какой-то Маруське. А Зондеры, сытые впервые за много недель, завалились на его топчане, с волнением ожидая предстоящий трудовой день на ферме.
     Увы, день этот начался совсем не так, как виделось из города…
– Ну, и чего ждёшь? – буркнул мордоворот-хозяин уже на пятой минуте седьмого часа утра.
– Так чего ощипывать-то? Гуси где? – вопросом на вопрос ответил начинающий батрак.
– Вон пасутся, – хозяин кивнул в сторону плотной шевелящейся белой массы в дальнем конце двора. – Руби и ощипывай.
– Как «руби»?!..
– А молча! – просветил непонятливого горожанина наниматель. – Да не боись, их всего-то сотни две…

     Голод не тётка. К исходу пятого трудового дня Витька наворачивал гусиную печёнку с луком уже без всяких комплексов. В том числе и тех, что бывают связаны с присвоением чужой собственности. А с другой стороны, если задуматься, не хрен было хозяину прямо на ходу менять договорённые правила игры. Гусей, по откорректированному им влёт регламенту найма, приходилось не только ловить, тащить к месту казни и совершать эту леденящую кровь городского жителя процедуру. Раскатавший губу деревенский олигарх теперь требовал ещё и грамотного потрошения ощипанной и опалённой тушки с приведением полуфабриката в привлекательный товарный вид. То есть особо ценные потроха, куда со всей силой входила печёнка, надобно было аккуратненько уложить взад. Конечно же, не под хвост убиенному гусю, а в вычищенную брюшную полость.
     Тут-то угнетённый батраческий класс и наносил ответный удар, потому как голь на выдумки хитра. Отщипнуть изрядный шмат от совсем не маленькой печёнки (и оставить совершённое хищение незамеченным!) оказалось делом техники.
     Пускать же на пропитание собственную натуроплату, причитающуюся за трудовые подвиги, ни Витька, ни Таня не торопились. Впереди была долгая сибирская зима с совершенно непонятными пока перспективами выживания. Так что упомянутая натуроплата, в виде полутора десятков самых упитанных представителей пущенного в расход поголовья, пока ещё более-менее спокойно гоготала и кормилась в опустевшем загоне.
     Их черёд должен был наступить перед самым отъездом домой.
     Затесался, правда, в эту почти гренадёрскую команду один маломерок, компенсировавший подраненное где-то крыло и отсутствие стати, необходимой для рождественского гуся, невероятной шустростью и драчливостью. Под Витькин топор он едва не угодил в первый же день, но, единственный из всех прочих, сумел извернуться. Дотянулся, больно ущипнул человечью руку и с самурайским криком «Кья-а!» вырвался на свободу. Преследовать каратиста разобиженный Витька не стал. Отвёл душу на его менее проворных собратьях.
     Тем более, что паршивцу, как говорится в анекдоте, всё равно некуда было деться с подводной лодки…

***
     Демобилизация остатков экипажа «подводной лодки» в день отъезда сначала пошла строго по графику. Единственный автобус из деревни в сторону города уходил в половине четвёртого, и к тому времени надо было закончить все дела. Да ещё дотащить до автобусной остановки практически неподъёмный «челноцкий» баул с натуроплатой и пожитками.
     Заколодило налаженный процесс на последней паре. Каратист-маломерок вновь дал бой душегубу. Причём, похоже, вознамерился отстоять не только собственную тощеватую шею, но и жизнь гораздо более упитанного собрата своего, смирненько наблюдавшего за ходом поединка со стороны. Впрочем, исход поединка, как ни крути, всё равно был предрешён. Витька, поднаторевший в гусиной корриде, в конце концов ухватил наглого поединщика за шею и потащил к лобному месту.
     А второй гусь, что-то взволновано шепелявя, неожиданно поковылял следом.
– Витенька, – внезапно остановила мужа Татьяна. Вообще-то, выходить в загон она избегала, ограничиваясь вознёй внутри комнатушки, где был налажен процесс ощипывания и потрошения.
– Ну, чего? – раздражённо повернулся в её сторону Витька, не сообразивший, с какой стати жена обращается к нему так торжественно.
– Витенька, – отводя глаза от окровавленной колоды, жалобным тоном повторила жена. – Давай отпустим его.
– ?!
– Понимаешь, – торопливо выпалила Татьяна, – это, кажется, не гусь. Видишь, он не совсем белый?
– Ну и что? Какая, хрен, разница?!
     Маломерок и вправду был совсем не похож на откормленных белоснежных собратьев. Ни статью, ни цветом перьев, розоватых, как у знаменитых фламинго. Но откуда бы взяться фламинго в хакасской степи? Да ещё зимой!
– Он дикий, наверное. Может быть, не смог улететь по осени и прибился к людям. Вот, смотри, крыло у него покалеченное! Нельзя так. Нечестно…
– Честно, нечестно … – устало проворчал Витька. – А Галку кормить надо. И что с ним делать по-честному? В Красную книгу сдавать? Всё равно пропадёт без корма. Зима же!
– Глу-упый! – радостно проворковала Татьяна, моментально уловившая перелом в решимости мужа. – Енисей же не замерзает! А на открытой воде никакая птица не пропадёт!
– Ну и хрен с ним, пусть живёт. Щас вон того уделаю, – Витька кивнул в сторону второго гуся, который, даже не пытаясь удрать в дальний конец загона, будто прислушивался к спору людей. – А этого сунем в наволочку и довезём до Означенного…
– И того не надо.
– Женщина!!! Ты ваще соображаешь, что говоришь?
– А вдруг это его подруга?
– Да плевать! Это же зарплата за день работы! И потом, откуда ты взяла, что это самка? Под колёса ему заглядывала?
– Лапушкин…
     Точного определения половой принадлежности водоплавающих особей супруги действительно не знали. Вроде бы, по словам Кольки Ипатова, самки бывают маленько потолще и чем-то отличаются по форме морды возле клюва. Но чем именно – чёрт разберёт.
     И всё равно, ещё размахивая топором, Витька уже понял, что натуроплата уменьшилась сразу на две единицы. Потому что невозможно отказать любимой женщине, называющей тебя таким сокровенным прозвищем.
     От которого до сих пор пахнет мёдом их первых ночей…

***
     А на автобус они, естественно, опоздали. Накатили густые декабрьские сумерки, и поземка начала сноровисто заметать будочку автобусной остановки за околицей деревни. Но когда, после часового безнадёжного голосования, Витька совсем было отчаялся и засобирался тащить скарб обратно к ипатовскому домику, около бедолаг тормознул-таки крутой джип, за рулём которого сидел… мордоворот-хозяин. Что-то бормоча про себя и озадаченно качая головой, сельский капиталист распахнул перед бывшими батраками дверь салона. Помог утолкать в объёмистый багажник баул с битыми гусями и шевелящийся мешок с живыми – и отвёз всё это хозяйство до Старого Означенного. И даже подогнал свой «Лэндкруйзер» к самому берегу Енисея. Ещё раз покачал головой, глядя на торжественный спуск освобождённой птичьей пары на воду, – и поспешил в обратный путь. Уже вовсю разгулялась низовая метель, страшная в хакасской степи даже для японских джипов.

***
     Голодать в наступившую зиму семейству Зондеров не пришлось. Гусятину растянули аж до мая, добытого отменного пуха хватило на десяток пуховок, а тут ещё Витьке свезло с трудоустройством. Взяли разнорабочим на частное предприятие. Гордиться должностью особо не приходилось, но денежка на поддержку штанов в дом потекла.
     А к исходу зимы Татьяна поехала в город за фурнитурой для новых заказов. Вернувшись вечером, она ещё с порога восторженно завопила:
– Лапушкин!
     Витька выскочил в коридор и едва успел подхватить супругу под попку. Так откровенно-бесстыдно в его объятия она не кидалась давненько.
– Лапушкин! – повторила Татьяна. – Я их видела!
– Кого?
– Ну, этих, наших! Помнишь розового? И гусочку?
– Ну?
– Плавают у островов! Парой! Лапушкин! Я так тебя люблю!
     Витька счастливо зажмурился и покрепче прижал к себе любимую женщину. Тем более что никаких уточняющих оговорок типа «не сейчас» не последовало.
     Да и не могло их быть в такой светлый миг … Март 2006 года.