Роман СОЛНЦЕВ

СТИХИ ШЕСТОГО ДНЯ
     
АВТОЭПИТАФИЯ
    
Был весельчак, живого норова...
Родня мне — русичи, татаре...
Сгорел, как верный пёс, которого
Не отцепили при пожаре.
           
В КАФЕ

А.Аникевичу
     
"Не судите — не судимы будете".
Я согласен — больше не сужу.
С чаем и сухариком на блюдечке
в стороне от музыки сижу.
Пусть там пляшет нечто полуголое...
некто власть ругает в микрофон...
Я всё это видел в годы школьные,
был в студентах злобой вознесён.
Слыл и я державы грозным критиком,
гибелью грозил чрез пару лет.
Бабушки пугались: что за крики там?
Девушки шептались: он поэт!
Но поэт плывёт в морях с русалками,
выдувает радуги с пера.
А не ходит с бабами усатыми
на базары, митинги с утра.
Хоть стихи твои взошли на лозунги,
ты обманут — захватили власть
те же люди толстые... а слёзыньки
можешь пить до самой смерти всласть...
     
Ю. М.
     
В монастыре, припав к порогу,
иль в океане на плоту
в уединении подолгу
смотреть в сырую высоту.
И страстно вопрошать часами,
годами требовать, чтоб Он
поговорил отдельно с вами,
терпеньем вашим изумлён.
И гневаться, что нет ответа –
быть может, лучшему — тебе?
Неужто Он идёт на это,
лишь снизойдя к большой толпе?
По мелочам не тратит время,
крутя вселенной веретьё.
Ему смешно твоё веленье,
высокомерие твоё.
Но ведь в толпе, в гипнозе общем,
мы можем выдумать, что Он
сказал нам что-то... Страшно очень,
что всё обман и краткий сон.
И вот я тоже, тоже, тоже,
уединясь, отворотясь,
в который раз, надменный Боже,
с Тобой ищу живую связь.
Иль Ты приходишь в час особый,
когда уставший человек
прощается с земною злобой
пред пламенем граничных рек?
Когда он ничего не просит,
за то, что жил, благодарит,
и вот тогда его возносит
Тот, кто о страшном говорит...
         
МОНАХ
     
В тёмной переписывая келье
летописи сгинувших веков,
что считал ты главным? Не веселье,
не базары праздных городов.
Это всё обыденное дело!
А вот где чума или война,
царская семья осиротела
или разворована казна —
то оставить! Пропуская снова
труд мужичий, свадьбы, песен вязь,
лишь о самом страшном чертишь слово,
лишь о смерти, втиснуться стремясь —
ибо дорог золотой пергамент...
И сегодня в страхе, словно кметь,
фолиант твой трогая руками,
я читаю лишь про кровь и смерть.
Но ведь войны длились не веками,
и чума огнём и облаками
уходила, новый царь вставал...
и пушкарь весной коня ковал...
Да, наелся я измен и яда!
И отныне мнение моё:
верить древним житиям — не надо!
Вся история земли — враньё!
Да и мы к традиции приникли.
В книгах, в телевизорах, в кино
только то показывать привыкли,
что с кровавым прошлым заодно.
А ведь были сваты и гулянья,
песни хором и колокола...
и берёз, и облаков сиянье...
Вечно жизнь хорошая была.
     
***
Приезжаю на родину — падаю,
словно весь я чугун или медь.
Наслаждаюсь травинкой помятою,
пререкаюсь с собакой патлатою.
Здесь такою всё кажется правдою,
словно время пришло умереть.
     
Но теперь бы и жить припеваючи,
от всемирных соблазнов уйдя,
собирать с ребятишками гаечки,
в сочинениях ставить им галочки,
родниковой водой запиваючи
яд газет и молчанье вождя...
     
В.Г.
     
Он бродит в кривых коридорах
приснившихся собственных книг,
порой загораясь, как порох
намокший — лишь внешне, на миг.
И снова — в угрюмой дремоте...
Он пережил славу свою.
Его на любом повороте
встречаю и благодарю —
от имени тысяч и тысяч...
Ведь он не запомнит лица,
кивнёт — и, привычно набычась,
бредёт в грозной роли отца.
Один он сегодня — мессия,
один он, в конце-то концов,
несчастную любит Россию,
сердясь на веселье юнцов.
     
ТЕЛЕФОННЫЕ НОМЕРА
       
Остаётся напоследок
три-четыре телефона...
      Ю.Левитанский
     
Угадал поэт печальный —
я открою свой блокнот,
не какой-нибудь скрижальный,
а небрежный — до и от,
и смотрю, как идиот,
вот поэт был эпохальный,
вот артист, как чёрт, нахальный...
где они? Цифирь орёт.
Вот ещё остался номер
твой, дружок, но ты же помер...
И ещё строка одна,
вымарана и бледна...
Впрочем, если ближе к свету,
я смогу и различить.
И услышу: — Веры нету.
— Веры и не может быть.
Среди этой жизни подлой,
среди лжи и нищеты...
И услышу: — Мальчик, полно!
Это ты?
Я сменю свой номер завтра...
...Трубкой бью по рычажкам.
Жгу блокнот. У печки жарко.
Всё равно всё вспомню сам.
— Можно Вилю?
— Нету Вили.
— Можно Лиру?
— Лиры нет.
Лиры нет — есть только вилы.
Водка и большой привет.
    
***
Нет, я ещё скажу, нет, я ещё поведаю,
как нам далось легко, легко, как сон во ржи,
то, что на свете называется победою, —
а почему? А мы не знали лжи.
Нет, ложь была, была, неслась над нами тучею,
и огненной реки шипела полоса!
Но шли дорогой мы, дорогой самой лучшею —
из глаз в глаза.