ИНСТИТУТ, ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ
«Нельзя оставаться врачом, пишущим стихи!» — подумал я — и поступил на заочное отделение Литературного института.
Это был поступок!
Представьте себе: Сибирь, тайга, глухомань, станция Решоты — зоны, лесоповал, станция Тинская — гари, болота, и посёлок Поймо-Тины, где за высоким деревянным забором — десяток бараков Красноярской краевой психобольницы № 1.
И я, молодой врач-психиатр, лечу второй год острых и хронических больных и пишу стихи, восполняющие дефицит человеческого общения:
Сумасшедшие — в палатах,
В окнах — белая тайга…
Ах, палаты тесноваты.
А тайга — на тыщи га…
И вдруг — вызов из Литературного института! И ты садишься в самолёт и, как в волшебной сказке, через несколько часов — в самом центре Москвы, на Тверском бульваре, 25, и Роберт Иванович Рождественский, поэт, любимый всей страной, чуть заикаясь, с доброй улыбкой читает твои стихи и предлагает студентам отметить, что в них хорошо и что — не очень.
Роберт Рождественский въезжал во дворик Литинститута на кремовой «Волге», ставил её между памятником Герцену и крылечком, ведущим на Парнас, на Олимп то есть, запирая в машине на заднем сидении огромную коробку шоколадных конфет и шикарный букет цветов. И, расположившись за маленьким столиком — такой большой, такой высокий, такой знаменитый, что у всех у нас от волнения мурашки по коже, — говорил:
— Д-дорогие д-друзья! Все вы — поэты, такие же, как я. Все мы равны. Просто я немного поопытнее. Так что буду рад, если вы с моей помощью станете писать лучше, чем сейчас. Но не надейтесь, что я буду помогать вам печататься. У каждого свой путь. Идите своим путём самостоятельно.
И уезжал после семинарских занятий в неизвестном направлении, наверное, дарить своей Музе конфеты и цветы…
Потом нашим семинаром руководили Сергей Александрович Поделков и Владимир Дмитриевич Цыбин.
Они кропотливо разбирали произведения каждого из приехавших на сессию, но — с практическим прицелом. Например, Поделков представил большую подборку моих стихотворений читателям «Литературной России», будучи членом её редколлегии. А Цыбин написал предисловие к моей книге «Жить да жить» и дал рекомендацию в Союз писателей СССР.
Это был кайф!
Я с необычайным интересом слушал лекции Богданова, Тахо-Годи, Гражданской, Дынник, Тарана-Зайченко, Кедрова, с неиссякаемым задором сдавал зачёты и экзамены.
Жадно впитывал уроки жизненной стойкости и мужества, которые преподал нам С. А. Поделков на примере своей судьбы и судьбы поэта Павла Васильева, впоследствии подробно изложенной им в предисловии к однотомнику «Библиотеки поэта».
Не прошли бесследно и уроки восточной эрудиции и мудрости Владимира Цыбина.
Страстный библиофил, он собрал одну из замечательных коллекций редких книг в Москве. Но главное — он их все прочёл и щедро делился полученным опытом.
Великий труженик, трезвенник («Сам не пью и вам не советую!») — он стал для меня примером литератора, который живёт и работает с полной отдачей, не жалея физических и духовных сил.
А в это время литературная общага на улице Добролюбова по вечерам гудела от заздравных тостов. Заочники пили вино, читали стихи, веселились, радуясь ощущению свободы и избранности, и выясняли, кто из них гениальнее…
Один из бывших московских гениев, полуослепший, перебирая ладонями по стене, переходил из комнаты в комнату, где ему щедро наливали…
Другой, вообразив себя птицей и не в силах сдержать восторга, сигал, раскинув руки, с девятого этажа…
Я же с моим украинским другом Валентином Колларом, шофёром из города Николаева, зря времени не терял.
В приёмной у ректора Литинститута Владимира Фёдоровича Пименова, ведущего театрального критика, стоял огромный старинный «многоуважаемый» шкаф. Полки его были буквально набиты пропусками во все театры Москвы.
Владимир Фёдорович поощрял театральные увлечения студентов-заочников, и мы с другом посетили все нашумевшие спектакли театров на Таганке, «Современника», Сатиры, Ленкома, имени Маяковского, Вахтангова…
И сейчас, стоит мне только закрыть глаза, я легко представляю игру Владимира Высоцкого, Олега Ефремова, Инны Чуриковой…
Мы были молоды, полны сил — работа, учёба и творчество легко сочетались.
И, конечно, очень обрадовались, когда в 1977 году председатель выпускной экзаменационной комиссии писатель Вл. Лидин объявил, что мой друг украинский поэт Валентин Коллар и я защитили свои дипломные творческие работы с отличием.
— Редчайший случай за всю историю Литинститута, — подметил член комиссии поэт Дмитрий Ковалёв, — чтобы в один день из одной группы двое защитились с отличием! Поздравляю!
И вот теперь, спустя много лет, накануне юбилея, спрашиваю я себя: что это было? И отвечаю: это было нечто необыкновенное!
А ведь периодически заочное отделение закрывали и поговаривали: мол, нужен ли вообще Литературный институт?
Нужен, ох как нужен!
Нельзя быть врачом или шофёром, пишущим стихи.
Нужно быть поэтом, умеющим водить машину и лечить людей.
Поэтами рождаются, но становлению их в России помогал, помогает и будет помогать московский Литературный институт — единственный в мире!
Литературный институт —
Любви и славы ожиданье…
О Муза, помнишь наше тут
С тобою первое свиданье?
Тверской бульвар. Старинный дом.
И перед ним — гранитный Герцен.
Мы собирались в доме том
Из года в год, единоверцы.
И всех встречала, Муза, ты,
И как могла дружила с нами.
Воспоминанья и мечты
Здесь становились вдруг стихами!
К преподавателям на суд
Мы их несли, не зная броду…
Литературный институт
Дарил нам рабство и свободу.
И вдохновенье — от строки
К строке таящее угрозу…
Здесь многие ученики
Недаром перешли на прозу.
Я узнаю своих друзей,
Приехавших на юбилей,
И всех, как в юности, встречаю:
— Что будешь — водки или чаю?
Николай ЕРЁМИН,
Красноярск