Михаил КРИВОШЕИН

Мыски Кемеровской области

Родился в селе Кривошеево Кривошеевского района Томской области в 1951 году. Профессиональный строитель. Работал мастером, прорабом, управляющим отделением совхоза, главой сельской администрации. Писать начал с 1987 года. Автор двух книг. Регулярно печатается в журнале «Огни Кузбасса». Член Союза писателей Кузбасса.

РАЗОБЛАЧИЛИ

     В селе Поломоиха чудо совершилось. Местный мужик Лёнька Палютин, сорок лет молчавший, вдруг прозрел третьим глазом. Да не только прозрел, а и речью бойкой обогатился. Он с детства, здоровый, но валовый, так и ходил в недотёпах. Науки Лёнька одолел лишь семь классов и поехал учиться в СПТУ на тракториста. Два года молча сидел за партой, и за это ему дали корочки тракториста-машиниста широкого профиля. К этой профессии люди в шутку прибавляли — «узкого кармана», потому что трактористы мало получали.
     Вернулся он с «учёной степенью», но на трактор не сел, слесарил в мастерских. Там ему мужики к имени кликуху приладили и стали звать — Лёнька-гайковёрт. Ключом он любую ржавую гайку отворачивал, а если, затягивая, переусердствует, то резьбу сорвёт. Когда брали в армию, комиссия по поводу его персоны отдельно заседала — куда этого гайковёрта отправить. В танк не войдёт, в пехоту — валоват. Решили направить на флот. Там он попал на флагманский крейсер заряжающим основного орудия. Три года драил опт ствола банником, который весит килограммов тридцать. В часы отдыха матросы меряются силой, поднимают гирю.
     Лёнька взял один раз гирю в руки, покрутил, крякнул и сказал:
— Я думал, два пуда — это много, игрушка какая-то.
     Качнул её и как метнёт через борт, все только ахнули, а гиря исчезла в океанской пучине. Ребята «попёрли» на него:
— Ты чё, Лёха, это же инвентарь, боцман узнает, будешь палубу драить до дембеля.
     Лёха пробормотал:
— Да пошли вы в баню.
     И ушёл в свою любимую носовую башню. Боцман, конечно же, узнал, и Лёха целую неделю драил палубу, а гирю списали, будто её во время шторма волной смыло.
     Отслужил Палютин три года. Телом налился, как гладиатор. Домой пришёл, когда в огородах отсадились. Форма на нём как влитая, бескозырка на затылке, клёши — хоть дорогу мети. Люди глядят — наглядеться не могут. Многому на флоте научился, но как был неразговорчивым, таким и остался. Походил он несколько дней, покрасовался, один раз на танцы сходил, стену подпирал.
     На другой день заявляет матери:
— Я хочу на работу выйти.
     Мать стала возражать:
— Чего торопиться, отдохнёшь месяц, тогда и пойдёшь.
     А Лёха ухмыльнулся и добавил:
— Жениться хочу, надо деньги на свадьбу зарабатывать.
     Мать аж всплеснула руками:
— Да на ком же? Ты даже дружить не дружил!
     Лёха своё гнёт:
— Зачем дружить, можно и так.
     Мать к нему с допросом:
— Дак ты скажи: на ком собрался жениться?
     Тот ответил, глазом не моргнув:
— На Маринке Поповой.
     Мать не унималась. Маринка девка ладная и женщина будет хорошая.
— Ты подумай головой! Это же не корова, чтобы её из стойла увести, с ней надо договориться, а то опозоримся на всё село.
     Вечером Лёха собрался в клуб. Оделся в гражданское. В клубе занял место в углу и стоял, как столб, и всё смотрел на Маринку. У Маринки коса ниже пояса, с каштановым отливом, ресницы пушистые, фигура — будто её хороший токарь выточил. Она уже закончила педучилище и собралась с первого сентября первоклашек набирать.
     Лёха сверлил её взглядом, чуть дыру не прожёг. Это не осталось незамеченным. За Маринкой ухаживал совхозный шофёр Костя. Вроде уже дело шло к свадьбе, но вдруг его взяли директора на «Волге» возить — и всё, человека как подменили. Маринка — девка умная, сразу заметила, что парня «понесло», и отшила его.
     Бабушка её, Домна Ивановна, местный философ, объясняла внучке, по каким критериям надо выбирать мужа:
— Вот запомни, Мариночка. Во-первых, гляди, чтобы парень был здоровый, тогда и детки у тебя будут здоровые. Во-вторых, чтоб был не дурак. Хвастуны и гордецы — люди неумные. Умный — который знает во всём меру. Ему, мужику, чего надо? У мужика одна болезть — как бы на кого залезть, а баба, она должна думать, что из этого получится.
     Внучка вся зарделась, махнула на бабушку:
— Ой, бабушка, ну ты прямо как скажешь — хоть стой, хоть падай.
     Домна Ивановна поцеловала внучку и, завершая разговор, добавила:
— Это жизнь, Марина, про неё надо разговаривать как есть, начистоту, тогда ты в ней будешь ориентироваться, а иначе заплутаешься.
     Домна Ивановна наставляла не только своих родных, её клиентами были все жители Поломоихи, но не все внимали. Считали её морали навязчивыми. Но умные люди удивлялись, насколько это прозорливая старуха, и в шутку говорили: «Её бы в ЦК советником, мы бы лучше жили».
     Марина слушала свою мудрую бабушку, ведь та плохого не посоветует.
     Вечером в клубе Лёнька снова прожигал свою избранницу взглядом, а после танцев потащился её провожать, если это так можно назвать. Он шёл сзади на расстоянии двух кабельтовых, как выражаются моряки, а Маринка с двумя подружками шутили и громко хохотали.
     Одна из подружек позвала:
— Лёнь, иди к нам, а то подумаешь, что мы смеёмся над тобой.
     Лёха подошёл и встал как вкопанный, его прошиб пот, он шмыгал носом и тёр его кулаком. Девчонки взяли его под руки и пошли дальше. У жениха что-то случилось с ногами, они одеревенели и плохо слушались. Вечер прошёл для него как пытка. Но страдания его были отнюдь не физические. Он проходил этот жизненный этап менее подготовленным, чем те, которые общаются с противоположным полом с детства. Лёнька думал: «Лучше бы я пошёл в атаку, чем вот так дрожать перед девками».
     Он не понимал, что героизм и мужество — это два разных состояния, но обоими управляет дух. У него хватило мужества удержаться. Через несколько вечеров он обрёл уверенность, и когда шёл домой, то ему казалось — он обрёл крылья. Любовь — великая сила.
     По деревне шли разговоры: «Молчун, молчун, а девку выбрал хорошую». Маринка решила посоветоваться с бабушкой. Бабушка не спешила с ответом, поразмышляла да и говорит:
— Это не беда, что он неграмотный, он тебя на руках будет носить, а что молчун, то это он с людями, а с тобой будет разговаривать. Ты думаешь, с говорливых толку больше? Как бы не так. Сорока вон трещит, да только собак раздражает, а пользы никакой. Если позовёт замуж, иди, тебе пора, уже созрела, как бы в девках не засиделась.
     Вечером того же дня Лёха уже маячил под её окнами. Марина вышла и быстро вернулась. Начала собираться. На вопрос матери сказала, что пойдёт в кино, жених билеты купил. В кино Лёха позвал её замуж.
     Так осенью они сыграли свадьбу. И жизнь пошла, как у всех, — обыденно. Не ругались, не разводились. С Лёхой бесполезно ругаться, от него как от стенки горох. Жизнь сама по себе улеглась, как сено в стогу. Одна за другой родились у них две дочери. Лёха хотел сына, но никак. А потом, лет восемь спустя, родился сын-богатырь. Лёха стал хорошим комбайнёром. Каждый год ему давали премии и награждения. Казалось, все планы выполнили. А тут в стране пошла чехарда. Заболтали всё на свете: один с экрана лечит, другой кого-то разоблачает, а третий рассказывает, как за сто дней поднять страну. Лёхе уж сорок стукнуло, и он какой-то суетливый стал, разговорчивый. Все удивлялись таким переменам. Как-то на работе сидели мужики в курилке, играли в домино, а Лёха им: так, мол, и так, вижу я мельчайшие предметы вплоть до атомов и молекул, и человека вижу насквозь. Мужики перестали костяшками брякать. Муха пролетит — слышно. Ни у кого и слова-то не нашлось, что говорить надо, только поглядывали друг на друга и на Лёху. Другого бы на смех подняли, а над этим как? Чёрт его знает, что у него на уме, маханёт кулачищем — и перейдёшь в другой разряд жизни. Посидели мужики, попереглядывались и пошли по рабочим местам. Вечером того же дня домой собрались. Когда вышли все из мастерских, Лёха задрал голову в небо и воскликнул:
— Во! Глянь-ка, над нами станция «Мир» летит.
     Все смотрят на небо, а там, кроме облаков, ничего нет. Смотрели, аж глаза надсадили, но нет ничего, хоть тресни.
     А Лёха продолжает:
— Да там кто-то на улице лазит, фары протирает, забрызгало, видно.
     Кто-то спросил:
— Ты чё, Лёха, какие фары и чем там может забрызгать?
     Лёха поправился:
— Ну, не фары, дак солнечные батареи, а дерьма там, в космосе, как на Урале. Нету порядка, как вокруг наших мастерских.
     Среди ротозеев был механик, он окинул взглядом всё вокруг и подумал: «Надо субботник объявить, навести порядок». А мужики всё в небо пялятся. Аж шеи затекли, но никто ничего не увидел. Было сомнение насчёт Лёхиных слов, но некоторые факты говорили об обратном. Ходил Лёха пилить дрова куму, а у них парнишка заболел, согнулся крючком, за живот держится.
     Лёха поглядел на него и говорит хозяйке:
— Вижу я, Евдокея, отросток на кишке красный, резать надо. Вызывай врача.
     Вызвали врача, и Лёхин диагноз подтвердился. Слух, как инфекция, мгновенно разнёсся по селу. Все поражались: «Палютин-то — молчун, сорок лет молчал, а тут, глянь-ка, какой талант проявился, прямо экстрасенс». Не успели одни разговоры стихнуть, Лёнька опять «дров в костёр подбросил».
     Зашёл он в магазин, а там соседка Валюха продавцом, весёлая такая, так и сыплет шутки-прибаутки.
     Лёха через прилавок перегнулся и сказал ей на ухо:
— Вижу на челе твоём печать, горе над тобой нависло, Степан твой уйдёт от тебя.
     И всё, купил хлеба и ушёл. Валюха напряглась, три дня ходила, думала, на мужа поглядывала. Степан ей на четвёртый день и говорит:
— Вижу, Валентина, ты догадалась сама: ухожу я от тебя к Соньке-кладовщице, у нас с ней любовь.
     Валентина не стала переживать и в истерике биться, лишь зло подумала про Лёху: «Значит, он, змей, ходит молча и всё про всех знает. Да я его, гада, от магазина отлучу».
     Так рос и укреплялся авторитет Лёньки Палютина. Деревня — это особый мир. Если уж кого зауважают, то хоть он в кювете каждый день валяйся, будут уважать. Лёнька в этот разряд попал легко, почти все кивают головами: «Хвинамен».
     Все верят, один дед Егор с подозрением на него глядит, прищурит один глаз, как снайпер, и сверлит его. У деда судьба была нелёгкая, покидало его по жизненным волнам. Людей он знал.
     Дома дед Егор своей бабке доказывал:
— Не может Лёнька быть никем и ничем. Он пустой, как барабан, у него на лбу кора на два пальца. По телевизору насмотрелся на всяких прохвостов и решил сам почудить. Ему не надо денег, ему важно внимание, вот и вся канитель. Я его разоблачу, дай только время.
     Заканчивалось лето. Зашуршали деревья сухими листьями. В огородах люди начали кое-что убирать. Ограды обновились свежими поленницами дров. Народ готовился к зиме. В городах осенью раскапывают улицы, чтобы поменять трубы (с весны-то некогда). В Поломоихе перекопали улицу весной, чтобы вода не стояла, привезли трубу большого диаметра и свалили рядом. Через траншею бросили пару досточек и так всё лето пропрыгали.
     В выходной день у Свиридовых корова заболела: не ест, не пьёт, мычит. Хозяин её в стадо не погнал, всё ходил вокруг неё, гладил по бокам, потом подался за Лёнькой — может, он что присоветует.
     Тому с утра-то некогда было, а после обеда он неспешным шагом подался на выручку. Идёт, а навстречу ему дед Егор с бабкой-соседкой. Они в магазин за хлебом направились.
     Лёнька поприветствовал их:
— Здрасьте, дядя Егор, здрасьте, Агафья Петровна, — и хотел было пройти, но бабка обратилась к нему:
— Милай, ты, говорят, экстрасекс, скажи, почему у меня насморк и зимой, и летом?
     Лёнька заухмылялся, уловив бабкину ошибку, и ответил:
— Экстрасекс — это у нас Серёга-баянист, сходи к нему, он тебя от насморка и от всех прочих болезней вылечит.
     Смешок рокотом выкатился из его могучей груди, он озорно мотнул головой и пошагал дальше. Бабка не поняла, что ей ответили, и переспросила Егора. Тот ей по дороге растолковал, что надо говорить «экстрасенс», а «экстрасекс», как она выразилась, — это специалист по бабам, как наш баянист.
     Бабка завозмущалась:
— Ах он, негодник!
     Обернулась, помахала Лёньке вслед крючковатым пальцем и добавила:
— Чтоб тебя черти разорвали!
     Они пошли дальше, рассуждая насчёт Лёнькиных способностей.
     Лёнька пришел к Свиридовым. Навалился на забор.
     Долго смотрел на корову и говорит хозяину:
— Ничем она не болеет, ей надо быка, она на меня глядит влюблёнными глазами.
     Хозяин аж офонарел:
— Тьфу ты, чёрт, а мне и в голову не пришло. Вижу, она ведёт себя странно, я и забеспокоился.
     По этому поводу Лёнька с хозяином выкушали много самогона, и когда стемнело, он, покачиваясь, направился домой. Вдруг видит, идёт большая толпа воинственной молодёжи, у кого кол, у кого цепь в руках, и вида все свирепого. Лёнька подумал: «Как бы не накостыляли походя-то». Он как раз подошёл к бесхозной траншее и ничего лучшего в голову ему не пришло, как спрятаться в трубе. Он опустился на колени и втиснулся в трубу по самые каблуки. Толпа шла и видела ведь человека, а тут он раз — и исчез. Один паренёк по траншее фонариком посветил: нет никого, как сквозь землю провалился. А Лёнька в трубе притих и уснул. Проснулся под утро, ему бы повернуться, суставы затекли, а места для маневра нет и вылезти никак не может. Лёха испугался, что задохнётся, воздуха было мало, а который 6ыл, так он пополам с перегаром. Лёнька начал звать на помощь. Соседские собаки лай подняли, на Лёху вовсе жуть навалилась, и вой из трубы уже исходил нешуточный.
     Дед Егор проснулся оттого, что его собака в ограде прямо взбесилась. Дед полежал, послушал, и пришлось ему вставать. Не спеша собрался и вышел во двор, а там целый собачий оркестр. Дед прикрикнул на своего пса и слышит — в улице кто-то ревёт, как бык. Взял хорошую палку и вышел за ограду, опять рёв, и звук, как будто из трубы. Дед Егор подошёл к трубе, нагнулся, а там ноги чьи-то торчат. Он постукал палкой по каблукам и спросил:
— Ты кто, бисова душа?
     Лёнька замолчал, хотя деда узнал по голосу, но деваться некуда, он заговорил:
— Дядя Егор, помоги, ради Бога, вылезти, это я, Палютин.
     У деда аж душа куда-то взмыла. Вот он, случай, и подвернулся. Он зашёл с другого конца трубы, встал на одно колено и наклонился к трубе.
— Ты как сюда попал, аль грехи загнали?
     Лёнька уже с мольбой:
— Да ты, дядя Егор, не спрашивай, лучше помоги, а то я задохнусь.
     Дед тогда ему и говорит:
— А скажи-ка, Лёха, правда ты людей насквозь видишь?
     Лёха пыхтел.
     Дед Егор подгонял его:
— Признаешься — вытащу.
     Лёха вымолвил в муках:
— Да нет, никого не вижу, придумал всё для потехи.
     Дед хихикнул и говорит:
— Сейчас я соберу людей, и ты скажешь всё это принародно, тогда мы тебя ослобоним.
     Пленник чуть не заплакал, но деда как волной смыло. К этому времени народ в деревне просыпается. Идут управляться по хозяйству. Дед Егор ходил недолго. Привёл несколько человек и, попинав Лёху по ногам, спросил:
— Ну, говори, экстрасенс ты или нет?
     Но тот в трубе взревел белугой:
— Ой, люди добрые, вытащите меня, а то я задыхаюсь здесь!
     Но дед Егор стоит на своём:
— Ты сначала признанье сделай, тогда вытащим.
     Лёха со слезой уже забормотал:
— Да никакой я не экстрасенс и никого насквозь не вижу, это я придумал для смеха, а все поверили! Простите, ради Христа!
     Дружные старческие руки потянули его за сапоги и вытянули на свет Божий. Лёха сел спиной к трубе и перекрестился, а дед Егор ходит вокруг козырем и аж приплясывает:
— Я же говорил, что Лёнька нам «динаму крутит», вот я его и разоблачил!
     Лёнька поднял взгляд на старика, и долго сверлил его, и как-то с сердцем сказал:
— Эх, жалко, что ты старый, дать бы тебе оплеуху. Ты у народа веру отнял, обокрал и без того нищих людей, а без веры люди бедные.
     Поднялся на ноги и пошёл тяжёлой походкой домой. И всё! В деревне больше нечего было обсуждать. Лёнька замолчал ещё на сорок лет.

2008