Вениамин ЗИКУНОВ
Дивногорск

Поэт и прозаик. Член Союза писателей России.

ВЛАЖНЫЕ ГЛАЗА ЗВЕРЯ

     Иной раз и поскандалит Семён из-за пустяка с женой Анной, покроет её незлобивым, но решительным матом для утверждения мужского авторитета, понервничает малость, но только стоит Семёну присесть на крыльцо избы, осмотреться кругом, прислушаться к шуму Лиственки — успокаивается душа. Речка почти у самого порога, в низинке за набухшим тальником, хлюпает подо льдом, клёкает по донным камешкам. Весна ещё не началась по-настоящему: со стороны незамерзающего Енисея, куда впадает речушка, по утрам поднимаются промозглые туманы, но к полудню они пугливо уходят в окрестные леса, и тёплый ветер с ущелья заполняет долину. Южный скат горы, что круто поднялась напротив кордона, уже полностью освободился от снега, и к вечеру от прогретых солнцем зеленоватых сланцев исходит благодатное тепло...
     Воля, простор кругом, воздух сытый и синий, и никого нет в окрестности, кроме Семёна, подворной скотины да излишне шумливой, работящей Анны. Ни на какие блага не променяет Семён эту простую и бесхитростную жизнь, когда так всё ясно на сердце и никто не обидит тебя неправедным словом. Как два лесных лешака они с Анной. Бывает, в минуты лёгкой грусти зевнёт Семён, скажет со вздохом:
— Кажин день одно и то же... Крутишься как заведённый...
— Давай ляжем калачиками на печку... Зад к заду. Пусть пропадёт всё пропадом... Всё равно рано или поздно помирать, — отвечает на вздохи мужа Анна...
     Но проходит минутная сердечная сумеречь, и опять становится Семёну хорошо и просторно. Живёт окрестный мир по своим законам, меняется ежеминутно, и никто не придумывал и не принимал эти законы — сама природа создала их себе в усладу, на радость всему живому, в том числе и ему, леснику Семёну...
     Конь в пригоне ударил копытом в ворота, фыркнул, ещё ударил — зовёт, видно, хозяина, чтобы выпустил на свежий воздух. Собака Снежок повизгивает, преданно тычется холодным носом в ладонь Семёна.
— Тепло, брат, тепло, — добродушно говорит лесник Снежку. — Перебедовали сообща зиму...
     Снежок вдруг насторожился, шерсть на загривке упруго взъерошилась, и он с лаем кинулся к Лиственке. Но, встретив на пути шумящий, остервенело рвущий закрайки льда поток, остановился, простуженно забухал в синие сумерки прибрежных тальников. На той стороне речки, за оттаявшим стожком сена, захрустели валежины, и какой-то большой и сильный зверь рванулся вверх, в гору. Семён вздрогнул от неожиданности, но через секунду засмеялся, позвал собаку:
— Назад, Снежок... Марал это...
     А марал легко и плавно плыл в гору, к синему тёплому небу, разбегались желваки мускулов по его крутой спине. Казалось, не бежит он, а летит птицей, не трогая чуткими копытами камни горной россыпи. На уступе скалы марал замер, словно изваяние, нервно нюхал воздух дрожащими ноздрями. Анна тоже заметила марала, прикрыв ладонью глаза, долго смотрела вверх.
— Какой красавец! Картинка, прямо картинка... Мясо гуляет...
— Корысть взыграла, — упрекнул жену Семён. — Мало, что ль, мяса бегает по двору?.. Пусть зверь живёт. Без них не тайга, а парк культуры и отдыха имени Максима Горького...
— Да я так, без умысла, — ответила смущённо Анна. — Всех жалко...
     Марал постоял ещё несколько минут, успокоился и гордо, неспешно стал подниматься вверх, к вершине горы, срезая по пути острыми зубами пучки прошлогодней травы и молодые осиновые побеги. Изредка он вытягивал шею, оглядывался назад, смотрел на лесника Семёна, который выводил из пригона старого и исхудалого за зиму жеребца с гордой кличкой Янтарный.
     Семён решил осмотреть обход, проехаться вдоль речки. С осени не выезжал лесник в тайгу, да и не было в этом большой нужды. Одна дорога шла в ущелье, и та мимо кордона; других дорог не было, и недобрые люди не могли пройти мимо незамеченными.
     Семён не спеша приладил старенькое седло к ребристой хребтине Янтарного. Конь фыркал, искал мокрыми губами ладонь Семёна.
— С Богом, — пробурчал лесник, тяжело усаживаясь в седле.
     Конь захрупал копытами по ноздреватому и крепкому насту. Тропа ещё не оттаяла, но Янтарный хорошо её чувствовал, уверенно шёл вперёд, раздвигая головой невысокие кусты талин. От них исходил прохладный запах водорослей.
— Ты не спеши, — говорил коню Семён. — Спешить некуда. Разомни кости после зимнего застоя...
     Конь молча слушал Семёна, хлюпал копытами по оттаинам, вздрагивал всей кожей, словно отгонял надоедливых мух. Еле заметный след тропы уходил всё дальше и дальше в тайгу, а там, где ущелье сдавило Лиственку испуганно насупившимися утёсами, была тень, и снег ещё не тронули лучи невысокого солнца. Янтарный потерял чувство тропы, провалился по брюхо в снежную целину, испуганно прижал к голове уши, тревожно заржал...
     Впереди стояла глухая тайга, загадочно и настороженно смотрели на Семёна сосны. Душа звала вперёд, в синь деревьев, но жалко леснику стало коня, и он повернул его назад, к кордону...
     С оттаявшего крутого склона сорвался шалый камень: он набирал скорость, увлекая за собой свободный, не смёрзшийся щебень, и лёгкий обвал спешно поглотила и заглушила отступившая от берегов чёрная струя Лиственки.
     Семён поднял голову, посмотрел вверх, в небо: там, высоко на вершине, словно навеки высеченный из рыжего гранита, стоял марал. Откинув голову назад, к спине, он тянулся губами к солнцу.
— Живи, красавец! — крикнул ему Семён...

***
     Быстро привык марал к людям, весь световой день без боязни кормился на склоне горы, иной раз исчезал из поля зрения Семёна, залегал на отдых где-нибудь за каменистым завалом. Скучнее становился склон без марала, не радовал взгляда. Но стоило встать с лёжки зверю, легко и радостно становилось на душе Семёна.
     ...Как-то, словно от резкого толчка, проснулся Семён на рассвете — в доме царил зеленоватый полусумрак, под койкой шуршала коркой мышь, а за бревенчатыми стенами избы глухо шумела Лиственка. Лесник долго лежал с открытыми глазами, прислушивался к потаённым звукам раннего утра и вдруг почувствовал, что кто-то смотрит с улицы в избу. Семён тревожно поднял голову, вздрогнул от неожиданности: за окном стоял марал, его большие и влажные глаза были полны доброты и любопытства.
     Семён осторожно слез с койки, босым пробрался до лавки, с улыбкой спросил:
— Чего тебе? Смотришь, как мы живём-поживаем? Хорошо живём, в тепле... Доброты бы только побольше в мире. Без дележа жить надо, всем места на земле хватит — и вам, зверям, и нам, людям...
     Марал, не шелохнувшись, слушал речь Семёна. В его глазах вспыхивали диковатые и тревожные огоньки. Он оскалил, словно в хохоте, зубы и, развернувшись, ушёл неспешно напрямую через огород в темноту леса.
— Ты с кем это там разговариваешь? — спросила Семёна проснувшаяся Анна.
— Да так, сам с собой...
— Стареешь, Сёма. Не замечалось у тебя такого раньше...

***
     Часов в девять, когда Семён управился с делами и сидел на крылечке, курил, из-за увала, со стороны деревни, послышался шум мотора. Из подъехавшего видавшего виды «уазика» выскочил лесничий Колька Капитонов. Это был разбитной, сам себе на уме мужик лет сорока, с прокопчённым солнцем и тайгой до меди лицом.
— Как дела? — спросил он, не здороваясь.
— Жить можно, — ответил с ленцой в голосе Семён. — Вчерась пытался на коне по обходу проехать, посмотреть, что и как, да Янтарный затоп в снегу…
— У тебя не обход, а дом отдыха… Мышь не проскочит...
— Да, это так, — согласился Семён.
— Зимой служба нехлопотная. Зато летом, сам знаешь, глаз да глаз нужен. Ягодники, грибники... того и гляди, тайгу подпалят...
     Марал на горе, по-видимому, сделал неосторожный шаг, наступил на щебневую россыпь, и камни с шумом покатились вниз, к Лиственке.
     Капитонов удивлённо посмотрел вверх, в его зеленоватых глазах вспыхнул хищный огонёк...
— Ты что молчишь? У тебя такой красавец прописался? Давно пасётся?
— С неделю... Как только снег сошёл со склона... Привык к нам, а мы к нему — Снежок, и тот уже не лает на зверя.
     Лесничий ничего не ответил, с ленцой, вразвалочку пошёл к машине.
— Завтра с утра будь в конторе — приказал он Семёну.
— Что стряслось?
— Там узнаешь...

***
     Ровно в девять лесник Семён привязал Янтарного к штакетнику леспромхозовской ограды. В конторе была тишина. Кабинет Капитонова наглухо закрыт. Семён заглянул в бухгалтерию. Бухгалтер Ираида Ивановна недовольно оторвала лицо от бумаг.
— Где Николай Парамонович? — спросил Семён.
— Он мне не докладывает…
— Зачем-то вызывал меня в контору?
— Раз вызывал, так жди...
     Но лесничий не появился ни через час, ни через два...
— Баламут, трепач, — ругался мысленно Семён. — Ветровой мужик…
     После обеда ждать Капитонова не было смысла. Семён отвязал от штакетника Янтарного, глухо ругаясь, взобрался в седло. По дороге до кордона Семён не подгонял лошадь, пошатываясь под такт шага коня, слушал звуки горного леса, шум реки и думал обо всём на свете: о жене Анне, о детях, которые обосновались в городе и редко наезжают в гости к родителям, а ещё о Чечне, где льётся кровь непонятно зачем и люди убивают друг друга. Зачем? Разве мало места на земле? Надоедливую муху и то иной раз жалко прихлопнуть ладонью...
     Из-за красных талин показалась шиферная крыша кордона: из трубы шёл вялый дымок — знать, Анна приготовила обед, ждёт мужичка из поездки. Когда нет Семёна на кордоне, Анна реже выходит на подворье — боязно ей в тайге, тревожно на сердце...
— Появился — не запылился, — улыбнулась Анна. — Ты только из дома, а Капитонов тут как тут...
     Семён вспомнил хищный блеск в глазах лесничего, когда тот смотрел на склон, где кормился марал, и всё понял. Он выскочил на улицу, посмотрел в гору — марала не было видно, только раскрасневшиеся кусты оттаявших талин в ложке текли кровавой струйкой, словно кто-то выстрелил в гору и она истекает свежей раной...
     Лиственка бешено рвала закрайки ноздреватого льда — вот-вот должен начаться ледоход, вспученный лёд напряжённо потрескивал, стонал от напора потока. Семён метался по скользкому берегу. На той стороне был виден свежий след вездехода: он шёл к горе и терялся в прибрежном черёмушнике... Точно всё рассчитал Капитонов, не придерёшься — весенние воды смоют следы браконьерства. Как назло, куда-то запропастился Снежок. Кричал Семён в синь леса, звал собаку, но больше он кричал для другого: если вдруг жив марал, то встанет с лёжки, даст о себе знать. Но склон горы был пуст и неуютен.
     Семён тяжело сел на оттаявший ствол бросового дерева, шептал холодными вздрагивающими губами:
— Господи, как жить дальше? Почему люди такие? Рухлядь, а не люди...

***
     …Снежок появился на подворье к вечеру. Он сыто облизывался, вилял хвостом. На белой густой шерсти, на морде застыли сгустки свежей крови. Знать, пировал Снежок на том месте, где разделывал лесничий тушу марала. Семён был жалостлив ко всякой скотине, а здесь как-то само собой получилось — пнул изо всей силы собаку, она отпрянула от лесника, обиженно заскулила...
— Ой, лешак, сдурел, что ли? За что ты так? — заругалась Анна.
     Семён ничего не ответил, взял вилы и пошёл, чтобы подбросить на ночь малость скотине сена...