Вениамин ЗИКУНОВ

Родился на Алтае в селе Анатольевка. Работать начал с 14 лет. Был токарем, экскурсоводом, редактором районной газеты. Служил на Тихом океане в морской авиации. Стихи, очерки и рассказы Вениамина Зикунова публиковались в журналах «Енисей», «Уральский следопыт», «Юность», «Урал», «Смена». Автор шести книг, член Союза писателей России. Живёт в Дивногорске.

ЗАПИСКИ ВОРЧУНА И ПОЭТА

— Вениамин Карпович, в некоторых красноярских газетах появилась серия Ваших небольших сатирических рассказов. Что это — освоение нового жанра?
— Я не могу назвать это новым жанром. Откровенно говоря, я сам не знаю, что это такое. На нынешнюю нашу безутешную жизнь без иронии смотреть нельзя. Иначе совсем пропадёшь. Вот я и начал писать миниатюры под общим названием «Записки старого ворчуна». Представьте себе старика, сидящего на крыльце своего дома и ворчащего на окружающий мир. Вот я и ворчу, иронизирую. Когда иронизируешь не только по случаю и поводу над кем-то, но и над собой то это легко принимается читателями. А для души, для себя вот уже несколько лет пишу лирические миниатюры о природе. Природа — это отдушина для всех нас, очищающая от суеты, от множества ненужных нам вещей, от того же ворчания даже. Недавно был у себя на даче и утром спросонья пошёл налить из бочки в рукомойник воды. Зачерпнул ковшом, а там, мне показалось, плавает рыбка, присмотрелся — не рыбка, а гроздь рябины. Ну, чем не зарисовка? Я сел и написал лирическую зарисовку, глядя на природу, стараюсь писать то, что вижу и чувствую, не выдумывая ничего. Это стало уже законом. Многие миниатюры печатались в газетах, часть их была опубликована в моих книгах, и когда я перечитываю их, сразу представляю время, место и обстоятельства, при которых они были задуманы и написаны. Всю свою сознательную жизнь я провёл в журналистике, и для меня всегда было и остаётся главным — фактура. Все мои рассказы обязательно связаны с какими-то конкретными людьми. Домысел, конечно, есть, но и он, на мой взгляд, оправдан и даже помогает порой уйти от неправды. Ведь порой в жизни бывает такая правда, что опиши ее в художественном произведении, тебе ни за что не поверят. У меня есть рассказ «Родинские колодцы». Родин — это житель Шушенского (я даже фамилию его менять не стал), во время войны он сбил из противотанкового ружья два немецких самолёта. Все подтверждающие это документы у него имеются. Однако это нетипичный случай, и потому, когда я начал писать, этот факт сознательно опустил и написал о нём, как о мастере колодезных дел, о прекрасном мастере. Поэтому я, видимо, писатель-документалист. Книга «Родинские колодцы» была издана в 1989 году, и когда её прочитали в Шушенском, все герои себя узнали, хотя фамилии были изменены. Многие от души смеялись, а один мой «бывший приятель» (в кавычках) хотел даже мне «морду набить».
     Вообще надо сказать, я даже не мечтал стать писателем. Это как-то само собой получилось. Порой пишешь материалы для газеты о событиях, партконференциях там разных, перебираешь официальные бумажки, и такая тоска берёт... Тогда вот и возникает написать что-нибудь для души: хорошее и светлое. Вот так как бы невольно становишься писателем.
— Кроме прозаических произведений, Вы пишете стихи. Что было раньше — стихи или проза? Ведь говорят, что каждый прозаик в прошлом обязательно поэт.
— Конечно, стихи! Сейчас у меня вышло два сборника стихотворений. Рифмовать в стенгазету я начал ещё, когда учился в ремесленном училище. А писать серьёзно, и главное, печататься стал во время службы в армии. Тогда это были патриотические стихи. Они печатались в дивизионной газете, а потом в «Тихоокеанской звезде» — печатном органе Тихоокеанского флота. Увидеть стихи со своей подписью в газете было, что ни говори, приятно. И потом, платили тогда хорошие гонорары. А это было весомой добавкой к армейскому денежному довольствию в три рубля. На этот гонорар можно было тогда что-то купить. В то время я, видя, что неплохо вроде бы получается, возомнил о себе, что обязательно должен стать поэтом. И причем поэтом не хуже Пушкина. Однако по мере своего продвижения в творчестве понял, что Александр Сергеевич из меня не получается.
— Чтобы понять это, много времени понадобилось?
— Я это понял в тридцатилетнем возрасте и надолго бросил рифмовать. Лет шесть, а то и семь не писал стихов. Со временем понял и другое: если у тебя есть способность писать стихи, то писать их все же надо. Вот и пишу их до сихпор. Только уже не как Пушкин, а как Зикунов. А рассказы я тоже начал писать случайно. Принёс как-то в молодёжную газету свои стихи. Тогда там литературной страницей заведовал Николай Николаевич Еремин. Он мне и говорит: «Слушай, Вениамин. Ты бы взял и рассказ какой-нибудь написал, а то стихов полно приносят, а прозы нет». Я пришел домой и написал рассказ «Сапоги со смехом», его опубликовали.
— Уже тогда это была ирония?
— Нет. Рассказ тот скорее не был ироническим. Жизнь — сама по себе сложная вещь. Тут рядом с грустью соседствует смех, рядом с навозной кучей астры растут. Вот пишешь вроде бы смешные вещи, а проскакивает у тебя человеческая драма. И наоборот — пишешь о серьёзном, а так и сквозит ирония. Поэтому я не могу назвать себя лириком или сатириком.
— Существует мнение: если писатель не написал ни одного романа, то он вроде бы как и не писатель. Вам никогда не хотелось написать роман. Попробовать освоить крупный жанр?
— Хотелось и хочется. Но я прекрасно понимаю, что на сегодняшний день Льва Николаевича Толстого из меня не получится. Роман требует огромной работы, огромного количества времени, огромного материала. А написать какой-нибудь поверхностный «детектюф» я бы, пожалуй, смог. И с завязочкой, и с развязочкой и намного дурнее, чем сейчас пишут, но не буду. Потому что это не моё, и ломать себя не хочу и не собираюсь.
— Как считаете: литература делится на мужскую на женскую?
— Глупости всё это. Есть женщины, которые мыслят гораздо лучше мужиков, а есть мужики хуже баб. Лучше бабе руку подать, чем такому мужику. Не признаю я деления литературы на женскую и мужскую, в прозе особенно. Хотя, честно говоря, среди любимых писателей, у меня нет ни одной женщины. Пожалуй, с интересом прочитал только Викторию Токареву да Веру Ибнер с ее блокадными дневниками. И то, «дневники» нельзя назвать женской и мужской прозой — это потрясающий человеческий материал.
— Кто из писателей повлиял на Вас как на литератора? Кто стал открытием в литературе?
— Открытием для себя в литературе я могу назвать всех известных писателей от Пушкина до Астафьева. Пушкин был для меня открытием в детстве, когда после войны я взял в библиотеке книгу «Руслан и Людмила» и поразился рифме, её построению, её музыкальности. Были для меня открытием и Гоголь, и Шолохов. И Виктор Петрович Астафьев с его «Одой русскому огороду». До чего, я бы сказал, черноземно написана эта вещь! Я считаю, что «Ода огороду» — это последнее произведение, после которого была поставлена точка в традиционной русской литературе. После этого традиционной русской литературы не стало. Не так давно я взял и прочитал ещё раз Горького и открыл для себя величайшего русского писателя. Не того, который написал всем известную «Мать» и которого потом пытались сбросить и предать забвению некоторые горлопаны. А того Алексея Максимовича Горького, который пишет о своей первой любви, где он выворачивает наизнанку самого себя, не стыдясь своих чувств. Что ни говори, а Горький — это эпоха, и эпохой он останется. Памятники ему стоят, и стоять будут, как и Маяковскому, и другим великим писателям. И ни коммунисты, ни демократы, ни фашисты ничего сделать не смогут. Шелуха вся уйдет — настоящая литература останется. Величина есть величина. Я люблю очень творчество наших красноярских писателей: Астраханцева, Щербакова, Петрова. Это изумительные авторы, я бы сказал, почвенники.
— Есть ли у Вас книга, что называется, для души? Например, когда мне бывает плохо, я беру «Темные аллеи» Ивана Бунина и читаю его короткие рассказы, помогает...
— Бунин — это действительно чтение для души. И проза его, и стихи. А еще, когда мне бывает плохо, я читаю Юрия Казакова. Великолепного писателя, о котором, к сожалению, сейчас многие забыли...
— Говорят, что в жизни всё идет по спирали. Может, литература Юрия Казакова и многих других, подзабытых теперь писателей к нам ещё вернется?
— Может и вернётся. Но беда в том, что даже у Виктора Петровича Астафьева сейчас отобрали читателя. Сегодня тираж его полного собрания сочинений стоит нераскупленным, а ведь были времена, когда он издавался тиражом в десять раз больше этого, и книги невозможно было купить. Вот в чём драма. Это драма и толстых литературных журналов, которые выходят сейчас на всю Россию крохотными тиражами. А главный потребитель высоконравственного чтива, тот интеллигент, что тянул раньше всю Россию, учил ребятишек в школе уму-разуму, сейчас получает копейки и ему просто не на что купить того же Астафьева.
— Как считаете, можно ли писателей делить — этот мирового значения, этот российского, а этот регионального? Или писатель есть писатель?
— Писатель есть писатель. И его не нужно разделять по значению. Это как токарь. Один точит главную деталь — сердцевину механизма, а другой всю жизнь — болты и гайки. Но ведь без болтов и гаек тоже не обойтись, не собрать механизм, они тоже нужны.

Беседовал с писателем Сергей КУЗИЧКИН