Владимир ПРОНСКИЙ

Москва

Родом из Рязанской области. Публиковался в отечественных изданиях, в ближнем и дальнем зарубежье. Автор романа-трилогии «Провинция слёз». Лауреат премии имени А.С. Пушкина Московской писательской организации и Международной литературной премии имени Андрея Платонова. Член Союза писателей России.

ЧУЖОЙ СЫН

Рассказ

     Пчеловод Тихон Булычёв возвращался с пасеки и весело насвистывал. Радоваться было отчего: сегодня закончил осеннюю ревизию — все двести ульев подготовил к зимовке. Теперь до весны работы почти не будет, только, как захолодает, надо убрать ульи в омшаник.
     Около дома Булычёв увидел неродного сына. Щуплый, как подросток, Сергей, видимо, только что вернулся с рыбалки и теперь разбирался у веранды с удочками и посматривал в распахнутую дверь — наверное, говорил с матерью, — и Булычёву расхотелось домой. Он машинально взглянул на часы и вспомнил, что Сергей скоро должен идти на шоссе к автобусу... Был бы Сергей родным, то бегом побежал, чтобы проводить, а тут ноги налились тяжестью. Постаравшись остаться незамеченным, плотный и тяжелый, Булычёв поспешно свернул за ближайший сарай, спустился к ручью и закурил.
     Над селом стояла ранняя, тёплая осень, трава показалась по-весеннему мягкой, и Тихон вольготно развалился на лугу, стараясь не думать о Сергее, стал наблюдать, как на огородах за ручьём сельчане добирают картошку, копошась целыми семьями... Свою они с Валентиной выкопали ещё неделю назад, а с сегодняшнего дня, когда сезонные дела пошли на убыль, осталось навести кое-какой порядок в саду да огороде, и тогда можно жить в своё удовольствие всю долгую зиму.
     Хотя и не спешил Булычёв, а без дела долго не просидел: хочешь не хочешь, домой надо подвигаться, потому что чудно непьяному мужику валяться среди села. Пока дошёл, Сергея встретил уже готового к отправке. Рюкзак, как всегда, полон, на скамейке перед палисадником распузатился. Сергея же не видно, должно быть, в избу зачем-то забежал напоследок... А вот и появился, вместе с матерью вышел из веранды, на дорожку о чём-то перешёптываются, всё никак не наговорятся. «Ведь почти четыре года с вами живу, — нерадостно подумал Булычёв, — а всё ещё шепчетесь. Видно, всю жизнь будете скрытничать!»
     Тихон сошёлся с Валентиной в тот год, когда Сергея призвали в армию, а до этого лет пять, наверное, похаживал к Валентине тайком, после того как у неё умер муж. Тихон к тому времени уже был разведённый, ушёл от жены и жил с матерью, а та все уши прожужжала: женись, мол, и всё тут, а то молодые годочки убегут — кому старый будешь нужен? Даже подсказывала, кого упустить грех: Валентину... И объясняла своё пристрастие тем, что те бабы, какие от мужей гуляют да разводятся с ними, — те незавидные, вертушки, а Валентина не по своей воле осталась одна, никто о ней с самого детства плохого слова не скажет... Тихон для вида соглашался, но сделать решительный шаг не торопился. Так ещё год прошёл, второй — уж всё село шепталось, а мать пуще прежнего стала допекать, никак не успокоится: если путаешься — женись! Не срами ни себя, ни меня! Ему-то что, давно бы женился, да Валентина совестилась подраставшего сына и поэтому просила подождать, пока тот в армию уйдёт.
     Летит время... Вот и Сергей в армии отслужил и уже год минул, как вернулся. Правда, дома, увидев в нём чужого человека, после демобилизации не остался. Уехал в город — независимость сохранил — и устроился на нефтезаводе пожарным. Сутки дежурит — трое отдыхает. Поэтому к матери часто ездит. Все дети как дети — в выходные стараются помочь родителям, а Сергей на рыбалку любит ходить. Днями может на пруду пропадать. Даже прозвище заработал: Щукарь, как в романе у Шолохова.
— Что же пустой-то идёшь, Серёж? — насмешливо спрашивали соседи, когда он — частенько — возвращался без улова.
— Мне не рыба нужна, а чистый воздух! — отвечал без всякого стеснения и посмеивался, словно тот, кто задавал столь нестоящий вопрос, ничегошеньки не понимал. Так же и с Тихоном разговаривал: с ухмылочкой. Булычёв как-то сказал ему по-мужски, прямо, что не дело так кривляться, ведь не совсем уж чужие-то, но в ответ — ухмылочка, словно и не с ним говорил. «Ну, если не хочешь по-людски — тебе виднее, — подумал Тихон. — Только в следующий раз и от меня ухмылочки будешь получать!»
     Сергей и после того разговора почти не обращал внимания на отчима, всё с матерью продолжал о чём-то шушукаться да рюкзак не уставал возить. «Что она ему пихает-то туда?» — удивлялся Тихон, думая о жене. Нет, ему не жалко, если Сергей когда курёнка возьмет, полсотни яиц или банку сметаны — не жалко, своё. Про мёд он уж и не говорил. Только зачем тайну-то из этого делать? Или он против чего скажет? Ведь и к нему дочь нет-нет да заглянет — тоже без гостинцев не уходит. Но не таится, не прячется ни от кого — отца родного ведь навещает... Сергей так не может, ему всё надо сделать украдкой, будто подарки от этого слаще бывают. Вот и сейчас: поцеловался с матерью на прощание, а ему, Тихону Александровичу Булычёву, известному на всю область пчеловоду, кивнул, как ровеснику, и ухмыльнулся по привычке.
     «Ладно, Бог с тобой! — вздохнул Булычёв. — И без твоего уважения проживу!»
— Тихон, иди есть, что ли! — позвала Валентина, когда сын скрылся за поворотом.
— Иду, иду. Сначала руки надо помыть, — неохотно отозвался Булычёв и пошел к рукомойнику.
     Когда сели за стол, он спросил:
— Сама почему не ешь?
— С Сергеем пообедала, не смотри на меня... — стеснительно отозвалась сидевшая рядом Валентина: мясистая, краснощёкая и почему-то сильнее обычного пахнущая кислым молоком.
     «Конечно, чужой я вам, — покосился Тихон на жену, и ему сразу расхотелось есть. — Вам только побольше мёда носи, сено коси, дрова готовь... Затем, наверное, и нужен».
     Из-за стола он вышел в сад покурить, потому что говорить с Валентиной не хотелось. Проходя мимо молоденькой яблони, Тихон остановился, долго рассматривал порыжевшую листву и всё никак не мог понять, чего в ней не хватает... И, наконец, догадался: яблок! Только сейчас сообразил, что не осталось ни одного! И сразу вспомнились они, выпиравшие из Сергеева рюкзака... Ещё удивился тогда и решил, что то была картошка. Тихон вспомнил румяно-жёлтые, крепкие яблоки по названию «Красный богатырь», впервые уродившиеся наяблоньке в этом году. Яблок было немного — одиннадцать, но каждое с кулак, и Булычёв радовался, что не зря посадил яблоню в том году, когда перебрался жить к Валентине. После первого цветения, всё нынешнее лето, он терпеливо ждал, когда плоды созреют по-настоящему, чтобы узнать их вкус, выносливость да и просто полюбоваться, потому что во всем саду не уродилось более ни единого яблочка. Только на его «Красном богатыре»; и он гордился этим. И вот яблок нет, словно и не было никогда, потому что у Сергея хватило совести оборвать их все. И дело, конечно, было не в яблоках — их жалеть не хотелось, — а в чём-то другом, чего Тихон не мог передать словами.
     От обиды у него задрожало внутри. Сгоряча хотел тотчас догнать Сергея, навешать тумаков, но не стал позориться. Немного успокоившись, но по-прежнему не находя себе места, Булычёв сходил в сарай, взял топор и, вернувшись в сад, одним ударом срубил яблоньку и долго смотрел на неё, кудрявую, лежавшую на боку, словно просил прощения... Потом, когда нёс яблоню в овраг, — навалился стыд. Он боялся встретить кого-нибудь из соседей, шёл, непривычно ссутулившись, словно за ним уже действительно наблюдали... Тихон стонал от обиды на Сергея, на самого себя и даже на покойную мать, толкнувшую когда-то жить с чужим сыном.