Эдуард ВЕРКИН

Воркута

Автор своеобразной прозы.

В издательстве «Эксмо» за последние два года вышло около десятка его книг.

БАСКЕТБОЛ

     Было всё это году этак, кажется, в восемьдесят пятом, да, тогда, как раз снова кто-то умер. Братца моего забрали служить и защищать Родину на дальних рубежах. Братец, правда, был не родной, так, двоюродный, но всё равно было как-то жалко. Тогда там, ну, в смысле, на юго-юго-востоке стало совсем неспокойно, ходили всё какие-то слухи, о войне, о каких-то цинковых гробах и о том, что люди исчезают просто так... Правда, в новостях говорили всё по-другому и все слухам не очень то доверяли, слухи всякие бывают. Мать сказала, что с братом всё будет нормально, папаша тоже сказал, что всё будет нормально, что ему это только на пользу пойдёт и станет он там настоящим мужиком, что сейчас не те времена и волноваться не стоит, так как всё под контролем... Поэтому я не стала расстраиваться. К тому же с братцем у нас были отношения не особенно близкие, видела я его всего два раза: один раз я была совсем с вершок и запомнила лишь арбуз, которым он меня угощал, а второй раз я была постарше, и братец докатал меня на каруселях до тошноты. Моя мать сказала, что он дурак, но он ничуть не обиделся. Подмигивал мне и показывал язык.
     Потом братец ушел служить, и я ничуть не расстроилась, чего мне было расстраиваться?
     Первое письмо пришло примерно через полгода, и отец сказал, что так и должно было быть. Я удивилась, потому что братец мне никогда не писал, а отец сказал, что у него сейчас период такой, что он пишет всем, кого когда-либо знал, ну и мне тоже, за компанию. Он еще посмотрел на штемпель и как-то странно хмыкнул, но я не обратила тогда внимания...
     Эти письма у меня сохранились. Я вообще все письма храню, и эти я не сохраняла как-то особо, просто валялись в ящике. Теперь я их иногда перечитываю и думаю.
     «Привет, сестрёнка! Как дела-делишечки? Наверное, уже выросла совсем и бегаешь на танцы?! А помнишь, как я тебя на каруселях укатал? Я как до сих пор вспоминаю и смеюсь! Хорошее тогда было времечко, до сих пор вспоминаю. Как вернусь, ты обязательно приезжай в Москву, я тебе её всю покажу, а не только ВДНХ, ВДНХ — это самое неинтересное! В Москве много чего интересного, вот увидишь. Сейчас очень хочется мороженого, потому что здесь очень жарко. А я вот, кстати, в армии. В южной командировке, как всё это тут называется. Тут хорошо. Нас из Москвы тут трое ребят: Пашка, я и Олег, и мы держимся вместе, чтобы было не так скучно. Да, устроился я хорошо, служу тут в спортбате, это такой спортивный батальон. Ну, собрали пацанов, ну тех, кто боксом занимается, бегает, в волейбол играет, в баскетбол, теперь вот тренируемся. Кстати, зря ты не занимаешься спортом, это очень помогает. Ты, конечно, не парень и в армии тебе не служить, но это всё равно полезно. Ты помнишь, я ведь в спортшколу ходил почти пять лет, играл в баскетбол. Кстати, и Олег и Пашка они тоже в баскетбол играют, а Пашка даже умудрился стать кэмээсом, так что нам тут весело.
     Распорядок у нас нормальный, правда, рано приходится вставать, но к этому быстро привыкаешь. Кормят тут хорошо, много фруктов. А весь день мы тренируемся — играем, бегаем, делаем «пистолет», тренировки не очень тяжёлые, только жара. Сказали, что если удастся набрать сильную команду, то как-нибудь сыграем с местными. Вечером, правда, приходится стоять в карауле. Здесь удивительно чёрные ночи, у нас таких совершенно нет. Звёзды светятся необычайно ярко. Ладно, писать больше ничего не буду, потому что уже снова вечер. Пока, сестрёнка! Пиши, давай поскорее!».
     Я не написала, потому что мне было лень, или дела какие-то были, я уже точно не помню. Следующее письмо пришло через две недели.
     «Привет, сестрёнка! Чего-то ты не пишешь, хотя, может быть это письма не доходят. У нас почта только авиа, сначала собирают все, а потом сразу много отправляют и обратно точно так же. У нас тут, в общем-то, скукотища и все по расписанию: подъём, завтрак, пробежка, тренировки и т.д. С одной стороны в спортбате, конечно, хорошо — кормят и всё время в зале, а с другой, конечно, скучно — на стрельбище нас возили всего два раза. Пашка попытался, было возмутиться, но ему сказали, что его дело мячом стучать, а не думать. Вообще, нам говорят, чтобы мы получше тренировались. Вот мы и тренируемся. Опять же с мячами здесь плоховато — у нас, их всего пять штук, аребят уже семеро, можно сказать команда почти готова, осталось сыграться, как следует. Мячи все истёртые и что самое смешное — американские. Тут про это много шутят, я мячи зовут «Яйца Рейгана» — это перевод с английского. Они даже сшиты совсем по-другому. Кстати, тут нам выдают такие чеки, это что-то вроде валюты, если поднакопить, можно купить в военторге что-нибудь хорошее — там двухкассетник или духи французские. Если хочешь, я куплю тебе духи, а двухкассетник у меня и так дома есть. А Олег, как зашёл в этот военторг, так и одурел вообще, сказал, что без двухкассетника отсюда не уедет. Здешний сержант ему сказал, что двухкассетник в гробу ему будет не нужен, Олег кинулся на него, но сержант дзюдоист и Олегу навешал в умывальнике, теперь он прикладывает к глазу намороженные пятаки. Сегодня весь день играли пара на пару, устал как собака. Ладно, пиши, давай! С юго-восточным приветом! Привет!».
     Я и в этот раз не ответила, потому что со мной случилась первая любовь, и было мне не до братца. Я не ответила, хотя, чего уж там, подумала, что французские духи мне совсем бы не помешали.
     «Привет, сестрёнка! Ты все ещё не пишешь, хотя может, это письма не доходят. У нас тут всё хорошо, хотя бывает и тяжеловато. Вот недавно встретились первый раз с местными, у нас была такая пробная товарищеская встреча. Должен тебе сказать, что техники у них, конечно, никакой, зато берут силой и какой-то что ли злостью. Нам пришлось довольно туго, выносливости у них не занимать, да и силой тоже не обижены. Пришлось попотеть. Мы их, конечно, обыграли, у нас всё-таки Пашка кэмээс, а у него точность попадания дай боже, девять из десяти и всё равно не помогло. После отдыхали целый день. Знаешь, начинаю даже как-то скучать по дому. Тут всё какого-то оранжевого цвета, а это очень утомляет зрение. Однажды мы были с классом на выставке. Дали, мне он не понравился, но там была одна картина, я её совсем не знаю почему запомнил, она называлась «Портрет Вермеера, переходящий в стол». Кто такой Вермеер я не знаю, но нарисовано там совсем как здесь. Оранжево-жёлтый мир, какая-то сухота. Эта картина теперь все время у меня перед глазами, только здесь еще много чёрного вокруг, мне даже кажется, что Дали был здесь. А по другому как так напишешь? Сержант сказал нам, что тренироваться надо больше, что все мы должны брать пример с Пашки — у него девять из десяти и у всех должно быть тоже также. Он сказал, что мы будем тренироваться завтра целый день, пока мы не научимся и не натрём на пальцахмозоли, этот тип слово своё держит. Конечно, нам тут нужна дисциплина, но с этим пока тяжело, особенно у Пашки, он всё время не вылезает из кухни и чистит картошку. Иногда я думаю, что он это сам специально делает, он у нас ленивый. Но и он, и Олег хорошие ребята. Мы договорились, потом встречаться, уже на гражданке. Вот сейчас сидим все вместе пишем письма в разные стороны. Тут это главное занятие. Потому что телевизор показывает только одну арабскую программу, но мы всё равно её смотрим, там интересно — все ведущие в паранджах. Дикие люди, смешно. Ладно, пока! Пиши, давай!».
     У отца был гэдээровский альбом с репродукциями Дали, его привёз из Дрездена отцовский однокурсник, я нашла эту картину. Жуткая вещь. Ощущение жары и безнадёги. Я решила написать.
     Ответа не было долго, наверное, месяца полтора.
     «Привет, сестрёнка! Получил твою записку, могла бы уж и постараться, написать побольше, а то никто не пишет, одна матушка. А она всё пишет одно и то же, как здоровье, как живёте, как животик, неинтересно её письма читать. Вот у Пашки невеста филолог, учится в университете, так она ему такие письма пишет, он их потом читает, а мы только слушаем. Прямо как повести какие-нибудь. Она обещается его ждать, а он, дурила, в это верит. Но всё равно интересно. Извини, что не писал почти месяц. Со мной тут случился смешной случай — снова играли двое надвое, и как-то странно мяч подскочил и попал прямо мне на руку и выбил кисть, так что пришлось мне почти месяц тренироваться левой рукой. Я на всякий случай придумал такую штуку — буду матушке писать письма вперёд. Я, если там опять поврежусь, буду просто посылать, да тут все так делают, вон Пашка написал уже целую пачку, а теперь отдыхает. Он купил себе в военторге японский мотоциклетный шлем — совсем придурок — говорит, что в Москве за такой чуть ли не полтысячи дадут только так. Тут опять встречались с местными, правда, без меня, я на скамейке лежал, опять их сделали. Пашка теперь осваивает новую технику — крюк называется, это когда мяч забрасывают в кольцо сверху. Очень сложно, но красиво, надо будет тоже научиться, только вот рука заживёт. А так всё по старому. Живём! Время тянется как-то медленно, скучаю по дому. В отпуск нас, наверное, отсюда не отпустят. Может быть, в конце месяца к нам приедут на гастроли артисты, наверное, Кобзон или Лещенко. Здорово будет, вышлю фотографии. Ладно, пиши! Пока! Извини ещё раз, что долго не писал». Мне до его извинений не было никакого дела. Я обиделась, подумала, что он и мои письма своим дружбанам зачитывает, и сказала себе больше ему не писать.
     Он написал ещё одно письмо.
     «Привет, сестрёнка! Кобзон к нам не приехал, потому что испортились погодные условия — тут дует ветер с песком, какое-то название у всего этого непонятное. Старики говорят, что всю зиму так будет, до марта, по крайней мере. Правда, есть один плюс, теперь стало не жарко. Это хорошо, мы теперь тренируемся без перерывов и не очень потеем. Хотя, может быть, это мы просто уже привыкли. Пашка сказал, что человек привыкает ко всему, и мы тоже привыкнем. Я тоже так думаю. На духи я тебе уже накопил, как кто-нибудь пойдёт домой, передам с ним. Пусть это будет тебе к окончанию школы, или там восьмого класса, извини, забыл. Знаешь, тут нет никакого снега, это очень странно, зима и без снега. Мы уже очень хорошо натренировались и теперь у нас почти у всех девять из десяти, мы стали настоящие снайперы. Вообще, уровень наш заметно возрос в последнее время, мы все стали жилистые и сильные, как эти горцы. Я загорел почти до черноты, домой приеду, меня не узнают. Ладно, опять тут зовут. Пиши!».
     Это было последнее письмо, больше не приходило ничего, хотя я сама написала ещё два раза. К весне нам позвонила тётка и рассказала, что брата убили. Кажется, их отряд попал в засаду где-то в горах и их всех убили.
     Потом, года через два, когда я совсем выросла и поступила в институт, однажды вечером к нам зашёл человек. Он сказал, что его зовут Павел, что он знал моего брата и что у него есть ко мне подарок. Он долго копался в своей длинной сумке и, наконец, вытащил какую-то коробочку. Он передал её мне и сказал, что это подарок. Отец сразу забрал его на кухню и принялся кормить и поить, а я пошла к себе, закрылась и развязала коробочку.
     Внутри был флакон дорогих французских духов, настоящих, не поддельных, к тому времени я уже научилась в них разбираться. Духи не пахли, я сковырнула пломбу и отвинтила крышечку.
     По комнате пополз запах пойзона и случилось непонятное — комната на секунду колыхнулась и я увидела того самого Вермеера в пыльной пустынной гамме. Потом всё исчезло.
     Перед своим уходом этот Павел заглянул ко мне попрощаться. Он чего-то стеснялся и мялся с ноги на ногу, я нестала растягивать этот неприятный момент и сказала ему «до свиданья». Он тоже буркнул что-то, пожал мне руку и убежал. Заглянул отец.
— Знаешь, — сказал он. — Это ведь страшно...
— Он же совсем низенький! — перебила я его. — У него совсем не баскетбольный рост! Совсем не баскетбольный, совсем, совсем!
— А при чём тут баскетбол? — удивился отец.
— А? Нет, баскетбол тут совсем, конечно, не при чём... Не при чём...