Литературный альманах.      Проза.      Поэзия.      Публицистка.      Драматургия.     ©

На пути к классике XXI век




СОДЕРЖАНИЕ

Вадим АЛЯМОВСКИЙ
Исмат БАБАЕВ
Галина БАДАНОВА
Анастасия ГИЛЮК
Анатолий ГРЕШИЛОВ
Валентина ДМИТРИЕВА
Николай ЗАЙЦЕВ
Галина ЗЕЛЕНКИНА
Дмитрий КАДОЧНИКОВ
Елена КАРНАУХОВА
Татьяна КАСКЕВИЧ
Татьяна ЛАПТЕВА
Зинаида ЛУКЬЯНЕНКО
Маргарита МАСЛЕННИКОВА
Анна МАТВЕЕВА-КОДОХ
Ирина МИЛЯНОВСКАЯ
Надежда НЕЗНАМОВА
Маргарита РАДКЕВИЧ
Вера УСТИНОВИЧ
Станислав ФЕНЬКОВ
Галина ЧЕРНОВА
Геннадий ШАЛУНОВ




Вадим АЛЯМОВСКИЙ

     Вадим Викторович Алямовский родился 7 декабря 1968 года в Красноярске. В 1993 году окончил Красноярский мединститут. Служил в армии. В 1992 году был призёром литературного конкурса, организованного советско-южнокорейским фондом. Печатался в журналах «Новый Крокодил», «День и Ночь», «Колесо смеха»; в газетах «Наша Канада» (Торонто), «Час» (Рига), «Комок», «Вечерний Красноярск», в альманахе «Новый Енисейский литератор». В 2000 году под псевдонимом «Александр Самарский» издал брошюру «Занимательная стоматология для пациентов». В соавторстве с Катериной Голицыной в 2003 году написал текст песни «Десять лет».

НА ОХОТЕ

     На опушке леса, разложив перед собой нехитрый провиант, сидели два человека в камуфляжных комбинезонах. Одному из них, бородатому, на вид было лет пятьдесят, а другому — примерно двадцать.
— Вот ты, наверное, Иван, тоже думаешь, что я зверь какой-нибудь? — спросил тот, что постарше.
— Что вы, Павел Петрович, как можно?! Да я для вас…
— Брось,— махнул рукой Павел Петрович,— не люблю я этого. Почему я тебя с собой на охоту взял, как думаешь? Потому что человека в тебе разглядел. А ты с ходу вот так всё хочешь испортить. Не надо, Ваня.
     Бородатый откусил помидор, поморщился и запил его водкой.
— Понимаешь,— продолжил он,— специфика нашей работы такова, что я ни на минуту не могу позволить себе расслабиться. За мной — большой коллектив, в котором и ты тоже работаешь. А на ком всё держится, угадай с трёх раз? Правильно, на мне. Чуть зазеваюсь, засентиментальничаю — и всё пойдёт прахом. Вот и приходиться держать вас в ежовых рукавицах.
— Всё правильно, Павел Петрович, порядок — прежде всего.
— Вот именно. Взять хотя бы охоту. Ещё недавно, знаешь ли, творился тут такой бардак, что просто страшно становилось. Из-за бездумного отстрела чуть было не погубили всё. Никто работать не хотел! Все как с ума посходили — похватали оружие и давай палить по кому попало! Но нашлись-таки умные люди и навели в этом вопросе порядок. Теперь ведь совсем другое дело: без лицензии никто на охоту и не сунется. И бюджету прибыль, и поголовье сохранится. Будет где с ружьишком побродить не только детям нашим, но и внукам, и правнукам… Тихо! Слышишь, как птицы поют? — Павел Петрович даже прослезился от умиления.— Только в лесу и услышишь такое пение. Никогда бы у меня не поднялась рука в птичку выстрелить. Ну, ладно, Ваня,— бородатый встал.— Ты прибери тут, а я пока позвоню, узнаю, что там с нашей лицензией.
     Он достал телефон и набрал номер.
— Алло! Лицензионный отдел? Здравствуйте, Мягкотелов беспокоит.
     Я заявочку у вас оставлял на отстрел… Двоих, да… Конечно, заплатил. Платёжку вам мой секретарь по факсу вчера отправил… Как не пришли деньги?
     Должны были прийти, посмотрите, пожалуйста, повнимательнее, а то мы тут в лесу уже с сослуживцем… Да?! Я же говорил, спасибо большое, до свидания. Нормалёк, Иван, на двоих добро дали. Один мой, другой твой.
     Младший как раз заканчивал закапывать остатки их обеда.
— Молодец,— похвалил его Павел Петрович,— природу беречь надо. Пойдём, что ли, не спеша? Времени у нас с тобой ещё полно… Я ведь старый охотник, повадки их хорошо изучил, да и лес этот знаю неплохо. Есть тут одно место интересное.
— Я, Павел Петрович, что-то никак в толк не возьму. Чего же они тут шастают, башкой своей рискуя, если заповедник рядом? Или совсем уже ничего не соображают?
— Соображают, Ванюша, соображают. Да только куда им деваться? Ареал обитания! А в заповеднике и своих умников хватает — кто же их туда пустит-то?
     Вскоре охотники вышли к железнодорожной насыпи. Метрах в двадцати виднелся небольшой полустанок, с которого вела в лес довольно широкая тропинка. Они остановились неподалёку от неё и положили рюкзаки и карабины на траву.
— Вот здесь и будем окапываться,— бодро потёр руки Павел Петрович.
     Его уже охватил охотничий азарт, и он с нетерпением поглядел на часы: — Та-ак, сейчас четыре пятьдесят три. У нас есть почти сорок минут, чтобы подготовиться.
     Достав из рюкзаков сапёрные лопатки, они начали копать небольшую траншею.
— Я ведь, Иван, здесь давно охочусь, ещё с тех времён, когда ни о каких лицензиях и речи не было. Лет двадцать, наверное. Этот полустанок, чтоб ты знал, называется Малое Захолустье. Так вот, за весь день здесь останавливаются всего две электрички — в восемь пятнадцать утра и в пять тридцать вечера. С полустанка тропинка ведёт в деревню Большое Захолустье, до которой отсюда пять километров. Люди ездят туда редко, а оттуда — ещё реже. Но если нам повезёт, то мы сегодня подстрелим кого-нибудь на этой тропинке. Сделаем засаду.
     Иван с восхищением слушал бывалого человека. Это ж надо так разбираться во всех тонкостях охоты! Ну ничего, у него тоже, как говорится, всё ещё спереди!
— Конечно,— продолжал Павел Петрович,— мы могли бы просто дойти до деревни и шлёпнуть там пару человек — лицензия-то у нас в порядке. Но, во-первых, мы же не убийцы, а охотники; а во-вторых, вдруг у этих «счастливчиков» тоже лицензии есть? Из засады интереснее и безопаснее будет.
     Всё, ну решительно всё сегодня восхищало Ивана в этом человеке, даже лёгкий налёт цинизма. Впрочем, вполне возможно, что это была заслуга не самого Павла Петровича, а той водки, которой они запивали свой обед на опушке. Ему даже захотелось написать какие-нибудь стихи, и он почти сделал это. «Выстрелю из пушки по лесной опушке… Да, неплохое начало»,— подумал Иван. Дальше, однако, дело не пошло, и он решил, что допишет потом.
     Тем временем стрелки часов подползали к пяти тридцати. Траншея уже была готова, и, передёрнув затворы своих карабинов, охотники залегли в неё. Ага, вот и электричка. Весело свистнув, она подскакала к полустанку и выплюнула на него двоих пассажиров — как раз то, что нужно. Павел Петрович удовлетворённо кивнул.
— Так,— прошептал он,— не торопись. Подпустим поближе… Павел Петрович прильнул глазом к мощной оптике своего карабина и почти не дышал. Собственно, для стрельбы с такого расстояния оптика была не нужна, но без неё он чувствовал бы себя как извращенец без морского бинокля.
— Я беру первого, ты — второго. Стреляй по моей команде… Сейчас, родной, мы тебя в яблочко… Глазное. Огонь! — вдруг крикнул он и выстрелил.
     От неожиданности Иван вздрогнул и выстрелил одновременно. Первый человек упал, а второй бросился бежать.
— Стреляй! — закричал Павел Петрович.— Стреляй ещё!
     Иван бросился вдогонку, стреляя на бегу. Человек всё дальше углублялся в чащу. Поняв, что стрелять сейчас бесполезно — всё равно не попадёт, Иван решил сначала его догнать. Бегал он неплохо и уже минуты через две, изловчившись, подножкой свалил беглеца на землю. Взяв его на мушку, Иван улыбнулся. Сейчас он добудет первый в своей жизни охотничий трофей. Будущий трофей посмотрел ему прямо в глаза:
— Чего улыбаешься? Стреляй, убийца!
— Не надо меня оскорблять,— обиделся Иван.— У меня лицензия есть, так что я не убийца, а охотник.
— Да какая разница! Охотниками называют тех, кому убивать охота.
     А мне вот жить охота!
     Начинающий охотник удивился и задумался. Ему как-то это не приходило в голову. Поразмыслив немного, он решил: пожалуй, и впрямь нее сладко этому человеку. Во всяком случае, сам Иван не хотел бы быть застреленным в лесу, да и вообще быть застреленным где бы то ни было. Он опустил карабин:
— Ладно, иди. Эх, пропадай, моя лицензия!..
     Вернувшись назад, Иван увидел Павла Петровича, ковыряющегося ножом в своём трофее, и его чуть было не вытошнило. «От водки, наверное»,— подумал он.
— Вернулся?.. Гляди, какой он жилистый… Ну-ка, Иван, подержи его за ноги… Ты-то своего быстро догнал?
— Да сразу.
— Контрольный выстрел сделал?
— Нет.
— Как?.. — Павел Петрович изумлённо уставился на него.— А если он живой? Вдруг ты его мучиться оставил?! Давай, иди обратно и сделай всё как положено.
     Иван опустил глаза:
— Да я в него вообще не попал… Отпустил я его, вот что.
— Та-ак!.. Я, значит, твою лицензию оплатил, а ты так вот подарки ценишь, да? Сопляк, да ты бы лучше мне в рожу плюнул — я бы и то меньше обиделся! За две лицензии заплачено, за две! А взяли одного только! — он со злостью пнул свой трофей.
— Ну, если вы настаиваете, Павел Петрович, второй будет… — тихо сказал Иван и навёл на него карабин.
— Ты что же, меня убить хочешь? — испугался бородатый.
— Обижаете, я же не убийца, я — охотник. Вот и поохочусь,— и он нажал на спусковой крючок.





Исмат БАБАЕВ

     Исмат Бабаев родился в Азербайджане в 1959 году. Активно занимался спортом — борьбой дзюдо. В 197881980 годах проходил службу в рядах Советской Армии в бригаде специального назначения, имеет первый разряд по парашютному спорту. Считает, что лучшая среда для воспитания мужчины — служба в армии. В 1981 году приехал в Красноярск на строительство экскаваторного завода, работал токарем, строителем, водителем. В 1987 году окончил Красноярский пищевой техникум, в 2001-м — Красноярский агроуниверситет по специальности «юриспруденция». Автор цикла армейских рассказов. Публиковался в альманахе «Новый Енисейский литератор». Увлекается философией.

ВСТРЕЧА С ДЬЯВОЛОМ

     Это произошло в 1979 году, во время тактической специальной подготовки — ТСП. Дело было так: в летнее время, около 15 часов дня, привезли нас в сад, где в огромном количестве росли и были уже спелыми ежевика, фундук, а также арбузы и дыни (я служил в Грузии). По условиям учений, группы спецназа должны были действовать исключительно ночью (днём их легко мог уничтожить противник). Это наглядно показала история Великой Отечественной войны, ведь в то время в среднем из 100 групп, посланных в тыл врага, 95 уничтожались противником. Потому нам был дан приказ: отдыхать до 23 часов. Мы очень плотно наелись ягодами и дынями, после чего достали наши плащ-палатки и легли спать. В положенное время нас разбудили и разделили на группы по десять человек в каждой: восемь разведчиков и два радиста. Всего нас было 41 человек, и получилось четыре группы. Один остался лишний, и им оказался я, автор этих строк. Командир объяснил это тем, что ему может понадобиться посыльный и что я останусь при нём. Дав мне ещё два часа отдыха, он удалился на короткое время домой. Задача учений заключалась в том, чтобы научиться пользоваться картой и компасом, уметь ориентироваться в незнакомой местности. Группы ушли на задание.
     Разбудив меня в час ночи, после получения первой радиограммы от ушедших групп о том, что они сумели выйти в заданные им районы, успешно выполнив первый этап учений, командир сказал, что посыльный ему не потребуется, и приказал мне самостоятельно догнать группу, назовём условно, Иванова и присоединиться к ней. С собой я имел автомат Калашникова со складным прикладом, который висел у меня на шее дулом в небо под углом в 45 градусов, и магазин, снаряжённый 30-ю холостыми патронами. Прослужив в армии уже год, я прекрасно умел пользоваться (да и сейчас не забыл свои навыки) картой и компасом. Взрослый человек в среднем проходит пешком пять километров в час, а бойцы спецназа передвигались значительно быстрей. К тому времени расстояние между нами должно было составлять 13-14 километров, и чтобы найти свою группу, я должен был как минимум более десяти раз сверить своё направление с картой и компасом, дабы убедиться, правильно ли я иду. Использовав свои карту и компас, а также азимуты (заранее подготовленные цифры, задающие направление), данные мне командиром, я определил нужное направление и прошёл 300 метров. После этого я остановился проверить правильность своего маршрута. Убедившись, что всё верно, решил пройти ещё 250 метров. На небе светила огромная луна и, словно прожектор, освещала всё вокруг. Ещё через 200 метров слева от себя я увидел не то лужу, не то озеро, размерами приблизительно 50 на 100 метров. Свет луны причудливым образом отражался от поверхности воды. То, что произошло дальше, я никак не мог ни представить, ни предвидеть.
     Уважаемый читатель, я извиняюсь за необходимое отступление, потому что кое-что нужно пояснить. Мы с моим родным братом Юсифом Бабаевым, который младше меня на два года и ныне живёт в городе Харькове, до армии совместно занимались в секции дзюдо. В 1976 году, на чемпионате по дзюдо в Азербайджане, мы с братом вышли в финальную схватку, победитель которой получал звание кандидата в мастера спорта СССР. Мы с братом отказались от схватки, поскольку посчитали для себя это неэтичным (хотя, думаю, многие с этим могут не согласиться, но я уважаю и не осуждаю чужое мнение, каждый решает сам для себя, что этично, а что неэтично). Таким образом, ни один из нас не получил возможность стать кандидатом в мастера спорта СССР. Позже, когда я был уже в армии, брат всё-таки стал мастером спорта по дзюдо. Хотя я формально и не получил КМС, но до этого уровня я дошёл. Итак, у меня была отличная физическая подготовка, и я был воспитан в духе комсомола, лозунгов партии, в атеистическом государстве. Поэтому, естественно, я не верил ни в Бога, ни в чёрта. Это отступление я сделал для того, чтобы в корне пресечь возможные разговоры о том, что мне что-то померещилось. Извиняюсь за повтор, но я был выспавшийся, сытый и в прекрасном физическом и психологии ческом состоянии. Будучи бойцами спецназа, мы чувствовали себя подобно хищникам в природе.
     Вдруг неожиданно прямо из центра озера со страшной силой и скоростью вылетело нечто похожее на ракету; затем, погасив каким-то непонятным мне образом столь чудовищную скорость на высоте около 20 метров и описав кривую дугу, завибрировало и довольно быстро стало приземляться на расстоянии около 70 сантиметров от меня (законы физики для этого создания ничего не значили). Сначала на долю секунды мне показалось, что раз я на учении, то произошёл пуск ракеты с подводной лодки (что-то другое на ум просто не могло прийти), и тут же мгновенно осознаю, что никакой подводной лодки в этой луже просто быть не может! Передо мной во весь рост стоял чёрт, а может, дьявол (не вижу между ними разницы), и он, протянув обе ладошки от своего носа друг за другом, как бы играя на флейте, начал дразнить меня! Мой мозг просто отказался верить своим глазам! Существо до пояса было животным — у него были парные копыта, и стояло оно, как собака на задних лапах, а от пояса вверх оно напоминало человека, но с очень существенными отличиями. Если сравнить с человеческим возрастом, ему было приблизительно 45-48 лет, у него сильно выступали рёбра, на теле были чёрные объёмные трусы до колен, а на голове чёрная шляпа, из-под которой выступали длинные, около 20 сантиметров, уши. Зрачки его были тёмными. У человека вокруг зрачков и радужек глаз — белизна с проходящими по ней красными капиллярами, а у него этих капилляров было так много, что белки глаз были не белыми, а красными. Это придавало его глазам страшный эффект интеллекта и цинизма одновременно. Пальцы у него были очень изящными, длинными и красивыми (любой пианист бы обзавидовался), ладони имели красный цвет. Оно также было очень волосатым, но шерстью это нельзя было назвать. Я не чувствовал своих ног, но сердцебиение у меня было спокойным. Я не понимал, как с ним разойтись и что мне вообще делать; мы внимательно следили друг за другом, глядя друг другу в глаза. Хотя до этого вокруг было очень светло, но вдруг стало ещё светлей: в радиусе четырёх-пяти метров появились какие-то всполохи. Я не мог понять, где источник этого света, но зато я увидел, что этот чёрт становится ростом всё ниже и ниже. Я быстро бросил взгляд к его ногам и обнаружил, что он у меня на глазах проваливается под землю. Когда его голова ещё торчала над землёй, я зачем-то, сделав шаг вперёд, постарался схватить его за уши, но мои руки ничего не почувствовали. В ответ на это я получил от него презрительный взгляд, и тут он провалился окончательно. После этого я рванул с места так быстро, что уже для меня законы физики мало что значили.
     Без всякого компаса и карты преодолев расстояние в 13 километров по незнакомой местности и не зная, где находится группа Иванова, приблизительно минут за десять я догнал нужную мне группу. Моя средняя скорость составила 80 с лишним километров в час. Мой организм включил все резервные силы, заложенные в человеке природой. Ребята из группы в это время отдыхали, и я на них как с неба свалился. Они выскочили и начали наперебой спрашивать, что случилось. Я ничего им не рассказал — они бы вряд ли меня поняли. Ранним утром, во время передвижения, мои руки почему-то пачкались чёрной копотью от автомата, и мне приходилось мыть руки в ручейках и вытирать травой, но они всё время снова пачкались. Автомат должен был быть зеркально чистым, и несмотря на бесконечные учебные стрельбы, ещё больше времени мы чистили своё оружие. Я снял магазин, осмотрел его и тут же понял, почему пачкались руки,— магазин был пуст. Оказывается, во время встречи с нечистой силой я, не помня себя, снял автомат с предохранителя, передёрнул затвор и беспрерывно стрелял. Почти все знают, что ночью во время стрельбы холостыми патронами прекрасно видно пламя, которое бьёт из дула автомата на метр. Вот откуда появился этот свет, и вот отчего ушёл под землю чёрт. Несмотря на то, что на моей груди беспрерывно тарахтел автомат, я его не слышал и не видел пламени.
     Прочитав этот рассказ, кто-то поверит, кто-то не поверит, а кто-то просто задумается, поэтому я предлагаю читателю следующие варианты. Если вы поверили — вы мудрый человек, если вы не поверили, но хотели бы это проверить самостоятельно, то вам надо будет в безлюдном месте, подальше от автомобильных трасс, найти озеро и ночью, в полнолуние, спокойными шагами, не шумя, пройти мимо озера. В этом случае я назову вас мужественным человеком. Если вы мне не поверили и не хотите проверить это на своём опыте, оправдывая свою боязнь под предлогом «кому и зачем это надо»,— возможно, вы просто хороший гражданин, но этим гражданам я хочу ответить словами великого Владимира Высоцкого: «Вверх таких не берут… про таких не поют». И напоследок. Автомат Калашникова не нуждается в рекламе, но я всё-таки скажу: даже черти его боятся!
Галина БАДАНОВА

     Галина Валентиновна Баданова родилась в 1945 году в Красноярске. Окончила Красноярский политехнический институт. По профессии радиоинженер. Увлечения: классическая музыка, пение. Стихи пишет с детских лет, печатается с 1978 года. Публиковалась в альманахах «Енисей», «Новый Енисейский литератор», коллективных сборниках. Живёт в Красноярске.

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

     Обычный воскресный день. Вся семья собралась на даче, в окрестности большого сибирского города Тайгинска. Мужчины спорят о чём-то научном, сидя на скамейке. Молодая Вера тихонько раскачивается в гамаке, дёргая верёвку, привязанную к скамейке. Бабуля с Вериной сестрой Аней чистят грибы, сидя за столом неподалёку.
     Прибежала Верина племянница Светик пяти лет со своей подружкой, и они стали раскачивать гамак с визгом и хохотом. Вера кричала:
— Девчонки, перестаньте сейчас же! Гамак оборвётся...
     Но тем и горя мало. Вера подлетала высоко-высоко, а девчонки стали наперебой рассказывать, что они «познакомились с котом».
— Вот угадай, какого он цвета, тогда отпустим тебя,— сказали они Вере.
— Рыжий...
— Нет,— последовал дружный ответ.
— Серый...
— Опять нет!
— Серо-буро-малиновый,— сказала Вера в изнеможении.
— Да нет же, нет! А вот он и сам пришёл! — с восторгом закричали девчонки и отпустили гамак.
     Вера оглянулась. Возле машины прогуливался кот. Это был чудесный кот. Таких Вера ещё не видела. Очень пушистый и в то же время изящный. Величественная и мягкая походка. Интеллигентная мордочка. Большие, выразительные, золотисто-зелёные круглые глаза Огромный пушистый хвост торчал столбом кверху. Самый настоящий сибирский кот! Грудка, передние лапы и ушки у кота были светло-рыжие, а спинка тёмно-серая, с чёрными пятнами. При движении кота шерсть у него переливалась.
— Смотрите, кот, кот! — закричали девчонки, и вся семья стала разглядывать кота.
     Кот всем очень понравился. Но больше всех изводилась Светик. Она буквально влюбилась в кота.
— Мама, мамочка, мамусик! Давай возьмём его к себе,— защебетала она.
— Не знаю, Светик, у него, наверное, хозяева есть,— проговорила Аня.
     Коту налили молока, и он стал жадно пить. Светик присела рядом, погладила его пухлой ручкой и проговорила:
— Пей, котик, пей.
     Но кот попил ещё немного и сел, облизываясь.
— Пей, а то молоко прокиснет,— сказала Светик.
     Все засмеялись. Потом Светкин папа посадил кота к себе на колени, а она с упоением гладила кота, забегая то с одной, то с другой стороны.
— Папа, мы возьмём его к себе, правда? — умоляла она.
— Да я бы взял с удовольствием,— сказал папа.
     Папа с мамой решили, что если кот приживётся и у него не обнаружится хозяин, то они заберут его к себе.
     А кот словно почувствовал, что стал всеобщим любимцем. Он выгнул спину, протягивая вперёд передние лапы, а потом лёг кверху животом и задремал.
     Вечером все сели ужинать на свежем воздухе в беседке. Было уже темно, а в доме горел свет. Открытая дверь выделялась светлым пятном. И тут на фоне двери все увидели кота. Он стоял на задних лапах, а передними перебирал по сетке, натянутой на проём двери, и с любопытством заглядывал в дом.
     Это было очень смешно и трогательно.
— Он уже просится домой! — закричала Светик, подбежала к коту, а он испугался и убежал...
     Утром, когда Вера проснулась, первое, что она услышала, так это был голос Светика в соседней комнате:
— Мама, а тебе вчера кот понравился?..
     Потом Светик подбежала к Вере и задала ей тот же самый вопрос.
     Между ними завязалась оживлённая беседа.
— Прошлым летом ко мне тоже приходил кот — белый, один глаз у него серый, другой синий, но я его не любила,— рассуждала Светик.
     Вера с трудом подавляла улыбку.
— Я этого кота возьму себе,— продолжала Светик.— У меня есть молочко, сметанка. Я буду носить его на руках и гладить.
     Вера с удивлением смотрела на Светика. Она впервые видела её такой взволнованной.
— А вчера кот пришёл ко мне в песочницу и сел. Он, наверное, подумал, что в песочнице — мыши.
     Вера не выдержала и расхохоталась.
     За завтраком только и разговоров было, что о коте. Светкин папа поведал всем, что, оказывается, коты мурлычут не так, как кошки. Кошки мурлычут непрерывно, как динамо-машина, а коты — прерывисто: «Мурр, мурр...»
     Светкина мама съязвила:
— Точка-тире, точка-тире...
     Днём кот пришёл опять. Радости Светика не было предела. Она суетилась вокруг кота и время от времени нежно гладила его по головке.
     Вдруг подошла незнакомая большая девочка. Не говоря никому ни слова, она взяла кота. Светик протянула к коту ручонки, пытаясь его погладить.
— Девочка, девочка, можно, он хоть иногда будет к нам приходить?! — в отчаянии закричала Светик.
     Но девочка не обратила на неё никакого внимания и ушла с котом на руках.
— Какая злая девочка... — прошептала Светик и заплакала.
     Это было первое в её жизни большое разочарование.
Анастасия ГИЛЮК

     Анастасия Владимировна Гилюк родилась в 1991 году в Красноярске. Студентка Красноярского медицинского университета. Стихи и проза публиковались в «Новом Енисейском литераторе».

ИСЧЕЗАЮЩЕЕ СОЛНЦЕ

     Она забралась на самую высокую гору, которую только нашла в этих окрестностях, и стала смотреть на небо.
     Отсюда она хотела увидеть, как солнце медленно, как казалось ей, и быстро, как казалось вечности, покинет небосклон. Она любила закат, для неё это явление всегда было чудесным, оно таило в себе определённую магию, и эта магия охватила её душу ещё тогда, когда она была ребёнком. С тех пор многое изменилось в мире. Люди, природа, города, отношения, ценности, чувства... Всё будто перевернулось и стало другим, чужим. Незаметно для всех, кроме людей, желавших этого, вдруг появились две сплошные, которые поделили людей на богатых и нищих, озлобленных и тех, кто сохранил в душе огонёк надежды и милосердия. Будто эти сплошные указывали нам на чёткое разделение тьмы и света, которое ни при каких обстоятельствах нельзя пересечь...
     Но эта девушка не выражала недовольство сегодняшней жизнью, она всегда принимала мир с естественным положением в нём вещей. Другое дело, что происходящие вещи залегали в её голове бесконечной думой, которая не давала ей покоя. Раньше она часто гуляла по городу, пока не заметила, как по прошествии времени изменилось его лицо. Вокруг появилось много оставленных бродячих собак, никому не нужных людей, отчаянно просящих милостыню. Несчётное количество дорогих и не очень машин отравило город выхлопными газами. Незнакомый человек, встретившись с вами глазами, чаще всего хмурил взор, как будто вы являетесь причиной его болезни, неудач в личной жизни и прочих проблем... Даже голуби из символа мира превратились в крылатых городских крыс, сеющих всюду грязь и инфекции. Они стали переносчиками того, во что люди сами превратили весь мир и свои жизни.
     Лишь некоторые уголки мира остались нетронутыми. Эти частички света с девственной природой, казалось, могли бы излечить души многих людей. Одно из этих мест было очень далеко от города, именно поэтому она так любила сюда приезжать. Каждый раз — во время заката, каждый раз — одна. Ей, конечно, безумно нравилось смотреть, как порозовевшее солнце касается зелёной, наполненной свежестью жизни травы. Как замирает, будто зачарованная, природа при виде уходящего солнца. Но больше всего в закате ей нравилась, как ни странно, его предсказуемость. Она смотрела на исчезающее за горой солнце, и для неё всё чудо этого явления было в том, что утром оно появится вновь, а вечером снова растворится за горой. И так будет всегда. Закат всегда будет таить в себе хорошие чувства, своей красотой освещать этот бренный, напрочь искажённый мир...
Анатолий ГРЕШИЛОВ

     Анатолий Васильевич Грешилов родился в Белгороде. Живёт в Железногорске. Работает в проектном институте. Заслуженный архитектор России. Автор сборника стихов. Стихи и рассказы публиковались в «Новом Енисейском литераторе», антологии одного стихотворения «Поэты на берегах Енисея XVIII-XXI вв.»

АЛЬКОР И МИЦАР

     Аллея под пешеходным мостом, усыпанная ежистыми плодами конского каштана, кончается долгим пологим спуском к улице Клочковской. На белёсых лавках под холодными фонарями отрешённые фигурки шахматистов и «секундантов». В ранних сумерках крохотного сквера без фонтана, у дома, построенного «покоем» (буквой П), два городских дерева потянулись друг к другу и сплелись голыми ветвями.
     Следуя давней привычке воображать себя кем-то, сегодня Костя «был» курсантом, строго следующим указаниям отставного полковника Табуловича: «Всегда являйтесь на пятнадцать минут раньше назначенного времени — и будете в курсе всех новостей и событий».
     У щедро освещённого, украшенного к 200-летнему юбилею университетского портика, разглядывая на колонне собственную тень в бейсболке-red, услышал «чириканье», услужливо донесённое влажным ветерком:
— Что я чую! Это чей такой симпатичный?
— Который? Тот? Да ну.
     Девчонку Соню, приглянувшуюся на недавнем мэрском студенческом балу, узнал издали по пышной приметной чёлке под малиновой «ракушкой» ажурной вязки.
     При их приближении два обнявшихся дерева целомудренно отстранились. Расплетая ветки, невнятно шепелявя и роняя заскорузлые листочки. Цык-цык-блям, цык-цык-блям — частит Сонин зонтик о стойки ограждения пешего моста.
— А знаете, как наши универсы зовут этот мост?
— Дзынь-дзынь?
     Соня прыснула, прижав зонтик кашемировым локотком:
— Нет, называют проще: «Поцелуй меня».
     Воображаемые голубые погоны с жёлтой литерой «К» (Костя колдырь — по версии воображаемого шутника-прапора) выгнулись холмиками на поднятых плечах.
— Забавное название. Постоим на мосту. Покурим, ага?
     Влекомая глухими рыками невидимого в темноте зоосада, на аллею с аэродромными огнями вползала призрачная немая рептилия сизого тумана. Густо мерцают звёзды, видимые совсем недавно только боковым зрением.
— Соня, а у вас есть своя звезда? На небе?
— Да, когда-то в детстве. Там, на Ковше. Раз, два. Вторая от края ручки.
— Вторая от края? Ха! А знаете, ведь это не одна, а две звезды. Сверху Алькор, очень маленькая, и под ней, хорошо видимая, — Мицар. Они почти сливаются. В переводе с арабского — «всадник» и «конь», ну и так далее.
— А вы такой всезнающий уник! Наверное, жутко умный? Мне даже неловко.
— Напрасно. Ай-кью филфакера (филологический факультет) не конкурент отличнице мехмата. А это так, астрономические азы. Кстати, ещё в Древнем Египте по этим звёздам определяли остроту зрения для охраны фараонов, а спартанцы… Соня хотела добавить, что и сама Мицар состоит из двух звёзд, но промолчала, гадая, куда бы выбросить окурок, не углядев, куда спутник подевал свою выкуренную сигарету. Она приподнялась на носках:
— Как же мне теперь быть? Тогда пусть моей будет крошка Алькор.
— А мне достаётся Конь. Идёмте?
     Объявив, что следует в депо, троллейбус-«гармошка» упруго возносится на Холодную гору, провожаемый скудными огнями прагматичных домов-клонов. Позади кого-то нудно убеждают, что всё будет феншуйно. Сонины «хамелеоны» украдкой поглядывают на выбритого до глянца провожатого. Тот сидит, упираясь острыми «кеглями» в переднее сиденье. «Рядом с таким фитилём я буду казаться колибри. В лучшем случае, скажем, филигранно. Но (если глупо пофантазировать) дети могли быть вполне рослыми. Простоватому фэйсу не хватает какой-то отвлекающей детали. Усов? Только не таких, как у папы».
     Когда Соня убрала с подоконника лестничной площадки просохший зонтик и, сложив, похлопала им по колену, Костя решил, что пора по домам.
— Софи Алькор, давайте договоримся, что бы там ни случилось в будущем и где бы мы в тот момент ни находились, один раз в год, в условленный час, одновременно посмотреть на наши звёзды. Здорово придумано?
— О, здорово, это тема! Выход на телепатическую связь в назначенное время! Очень кошерно, мне нравится. Но это уместно, когда прощаются. Не так ли? А мы об этом — уже на втором свидании.
— Да нет же. Что мы знаем о грядущем и как фишка ляжет?
— Ну хорошо. Только за датой должно быть какое-то памятное и приватное событие. Час, конечно, ночной, когда видны звёзды.
— Предлагаю сегодняшнюю дату. Месяц и число известны. А событие? Оно должно касаться только нас двоих. Вы меня понимаете?
— Кажется, да, но не слишком ли прыток такой сценарий для девушки?
     «Вообще-то он имел в виду всего лишь их первый поцелуй, на который никак не решится»,— подумал о себе «курсант», почему-то в третьем лице.
     Чрезмерно выраженный нос, негустые реснички под надоевшей чёлкой. Соня, покачиваясь на цыпочках, примерила перед зеркалом забытую гостем бейсболку-red. Не родись красивой… Красной шапочке надо срочно сменить причёску. Обошла квартиру, как делала это ещё в пору детских страхов, когда оставалась ночью дома одна, без папы. Ритуал состоял в осмотре шкафов и других укромных мест — не затаилось ли где нечто жуткое в образе злодея или чудища! Возникшее ниоткуда чувство обиды после недолгого томления обрело конкретную причину:
— Он не подал мне руку, когда я выходила из троллейбуса!
     Ещё не рассвет, но тёплая ночь, в преддверии неотвратимого, уже не прячет верхушки пирамидальных тополей набережной Лопании и бетонные букли фронтонных скульптур «эклектичных» строений Сумской улицы. Их не увидишь, стоя на тротуаре, ибо сотворены не для земного, но горнего. Незримые высоты шеломоподобных главок над византийской кладкой Благовещенского собора сеют мелкий дождь, балуя прохладой вытянутую ладонь и разгорячённые долгой ходьбой щёки. В ярых всполохах термитной сварки бригада колдует на трамвайных путях. Константин перебирал, кем бы снова вообразить себя, а память нашёптывала: «Зови меня Сонет, как папа. Или просто Натановной, так зовут подруги». Вдруг замер он рядом с усатым бригадиром и звонко шлёпнул себя по лбу:
— Тормоз! Тупак! Она же явно намекала, чтобы я поцеловал её на том мосту!
     «Это точно, что болван!» — хотел было подтвердить словоохотливый Натан, но даже не улыбнулся. Часто работая в ночные смены, он видал и не такое.
Валентина ДМИТРИЕВА

     Валентина Фёдоровна Дмитриева родилась в 1942 году в Тайшете Иркутской области. Всю жизнь работала медицинской сестрой. Автор книги стихов «По жизни памятью пройдусь» (2007). Печаталась в журнале «День и Ночь», альманахе «Новый Енисейский литератор», коллективных сборниках, периодической печати. Живёт в Назарово.

ДАШИНА БЕРЁЗКА

— Ну, здравствуй!
     Это значит — настало утро, и новый день наступил. Я приветствую берёзку — внучки Даши ровесницу. Или почти ровесницу. И так много тёплых слов сказать ей хочется. И я говорю, не боясь повториться после фильма «Калина красная». Сколько нежности, ласки, тепла, любви, доброты душевной вложил Василий Макарович Шукшин в уста главного героя фильма Егора в разговоре с берёзками после долгой разлуки. И сцена эта навечно поселилась в памяти моей и в сердце моём.
     А теперь у нас уже своя берёзка есть. Вернее сказать, Дашина. Разговаривая с ней, вижу Дашеньку — внученьку, высокую, стройную, юную, чистую, как росинка на листочке.
     Слова сами находятся, повторяются:
— Ну, как ты, красавица моя, девочка моя славная? Как ночь ночевала? Сны добрые ли тебе привиделись? Не обидел ли кто ночью тёмною, не погнул, не поломал тонких веточек твоих?
     И получается, что говорю с обеими. Даша далеко от меня, а берёзка — вот она, рядышком. Подойди к окну да протяни руку — и прикоснёшься к веточкам тонким и листочкам нежным.
     А начиналось всё так.
     Против наших окон раскинулся школьный стадион со всей спортивной атрибутикой. Тут и беговые дорожки, и различные спортивные снаряды, и поле футбольное, а зимой и лыжня настоящая. Раздолье деткам. А прямо под окнами разрослась Алёшина роща. Это я в честь соседа, посадившего её, так зову. Переселил он из леса берёзки, черёмуху, рябинку. И так славно они прижились и кроны свои шатром раскинули. Есть где летом от солнышка жаркого укрыться, на лавочке посидеть, посудачить о жизни своей пенсионной, а где и косточки кому-никому помыть. (В каждом дворе есть любители лёгкого жанра.) Щебет птичий послушать, что музыкой своей разнообразит однообразную звуковую гамму городских улиц. А после дождичка вдохнуть такой свежий лесной аромат трав и листвы.
     Эко меня понесло. А я ведь о Дашиной берёзке. У самого краешка стадиона когда-то приютилась берёзка. И место-то совсем неподходящее, не сама, видать, выбирала. То ли птицы семечко уронили, то ли ветер осенний из рощи занёс. И упало оно между тропинками-дорожками, и проросло, и потянулось к солнышку тонюсеньким стебельком.
     К худу ли, к добру надломила чья-то недобрая рука неокрепшую веточку, да изнутри деревце оказалось сильным, живучим. Не завяло, не засохло, пошло в рост, да ещё и в два ствола.
     Каждый год в гости к нам с дедом приезжает внучка Дашенька с самых что ни есть малых лет, даже месяцев. А уж сорванцом росла! Парнем бы ей родиться. Все спортивные снаряды на стадионе облазает, на всех качелях перекачается.
     В три годика познакомилась она с этой самой берёзкой. Были же и другие, что росли группкой, а выбрала внучка именно эту. Потому, видимо, что была берёзка меньше всех, росла в сторонке, выглядела одинокой и незащищённой. Признала в ней Даша подружку. Побегает по стадиону, покачается — и к берёзке. Гладит её по слабенькому стволику и шепчет, шепчет:
— Ты не скучай без меня и не плачь. Я к тебе каждый год приезжать буду. Скоро мы с тобой вырастем большие-пребольшие, до самого неба. И никто нас не сможет обидеть.
     А вот и обидели. И плакала берёзка. И плакала Даша. Приехала к нам внучка весной, когда берёзка проснулась, но листочки ещё в почечках покоились-дремали.
     Берёзка уже крепенькой стала. Дарьюшке пять годочков исполнилось. Уже братик двоюродный Данилка родился, и жил он в нашем городе. В эту весну было ему чуть больше годика.
     Гуляем мы по стадиону. Младшенький, как положено, с бабушкой за ручку, а старшая — весенним вихрем по стадиону носится. Вдруг крик:
— Баба, скорей идите сюда! Берёзку обидели.
     Мы — туда.
— Смотри, как она плачет. И кто же ей веточку сломал?! Ей так больно!
     Из надломленной веточки маленькой прозрачной слезинкой стекал сок.
— Плохо,— говорю,— что есть злые люди, но ранка скоро заживёт.
     Берёзка сама себя вылечит. Сок у неё целебный , как бальзам, как живая вода. И с вами берёзка поделится соком, чтобы вы росли большими и здоровыми. Стала Даша язычком ловить капельки:
— Ой, какие у неё слёзки сладкие! А у меня так горькие.
— Ты что, пробовала?
— Нет. Мама всегда говорит, чтобы я немедленно прекратила лить свои горькие слёзы.
— Горькие у тебя потому, что ты сердишься, капризничаешь, а берёзка, хоть и немного больно ей, радуется весне, солнышку и тебе. Ты же к ней в гости приехала.
— А вдруг без меня ей опять больно сделают, кому она будет радоваться?
     И сама же ответила:
— Знаю, знаю. Без меня ей Данилка другом будет. И слёзки берёзкины будет собирать. И сам скорее вырастет от этого, как его... бальзама.
     Так и росли берёзка, Даша и Данилка. Пусть не рядом, но вместе. И вот уже берёзка берёзонькой зовётся. Вверх вытянулась, стволом окрепла, ветками вширь раздалась. А как закудрявилась! В серёжки нарядилась. А кожица на стволе белая да нежная.
     И не к худу, а к добру, что она чуть в сторонке от других берёзок,— все лучики солнышка её, ветерок листочки перебирает. Да и от подружек недалеко — веточкой подать. Шепчутся под ветерком, секретами девичьими делятся Вон уже тополёк листочками бросается, проростками в её сторону потянулся. И друзей-ребятишек на стадионе хватает Днями и вечерами звенят их озорные голоса. Дарьюшка частой гостьей у берёзки. Под стать ей — стройная, гибкая. Невестится. Да и годков-то ей уже шестнадцать.
     Данилка парень славный растёт. Добрыми делами внуки занимаются. Добрыми сердцами наделены. Знать, добротой своей с ними берёзка поделилась.
     Бывают и шалости. Детские.
     Куда от них деться? И детство не в детство, если не пошалишь. А когда ещё?!
     Всему своё время, свой срок. Наступит этот срок, и разлетятся внуки по своим уже взрослым делам, а с нами останется Дашина берёзка. И каждое утро — летом и зимой, весной и осенью, в ненастье и погожий день:
— Ну, здравствуй! Всё ли у тебя ладно, красавица моя?
Николай ЗАЙЦЕВ

     Николай Александрович Зайцев родился в 1948 году в посёлке Мотыгино. Окончил Красноярский медицинский институт. Публикуется с 1983 года. Автор поэтических драм «Недужный дом», «Андрей и Рогнеда», «Царь Димитрий. Восхождение и смерть». Книга «Недужный дом» издана в 1998 году, две последние драмы — в 2008-м книгой под названием «Трагедии». Стихотворения вошли в антологию поэзии Красноярья «На поэтическом меридиане» (1998), в антологию одного стихотворения «Поэты на берегах Енисея XVIII-XXI вв.» (2008). Автор театральных рецензий и художественных очерков. В настоящее время работает также в жанре поэтической и прозаической сказки. Его рассказ «Шербургские зонтики» звучал по радио России в программе «История любви». Ощущает себя поэтом-драматургом. Живёт в Красноярске.

БАЙКАЛ

     За окном вечерело быстро... Поезд то кренило и мелко трясло на поворотах — другой раз так сильно, что стоящая на столике бутылка из-под лимонада дребезжала и скользила вбок,— то опять несло плавно и ровно, и шум его хода в эти минуты становился умиротворённее: будто бы он обрадован был тому, что скверный участок дороги оставался позади — и теперь можно было бежать, не опасаясь, и даже подрёмывать себе на ходу.
     Он сидел в купе плацкартного вагона один, откинувшись на спинку дивана — и всё смотрел за окно. Наконец сумрак настолько сгустился, что за окном шло или одно чёрное,— земля, лес и кустарник, сливающиеся воедино, или — в этом чёрном — тускло-серебряной рыбьей чешуёй вспыхивал круто изогнутый, казалось бы, тоже по-рыбьи округло-выпуклый в поперечнике, хребет незнакомой реки — и мелькали, низко и длинно, внезапно раскинувшиеся прогалины неба, всё ещё изумрудно-зелёные.
     Наконец поезд стал…
— Станция Байкальский Прибой, выход на одноимённую турбазу! — объявила проводница, выглянувшая из своего закутка.— Стоянка поезда одна минута…
     Он сошёл с другими пассажирами, которых было немного, возможно с десяток… и пошёл,— хоть и не после яркого ночного вагонного света, пока не попривык,— в почти непроглядной темноте августовской ночи вслед за ними, в сторону туристической базы... Дорога была узкая, жёстко убитая,— наверное, щебёнка… понял он по тому, как мягко ребристый камешек раздругой попадался ему под подошву туфли. По обочинам дороги стояли кудреватые, невысокие, едва выделяющиеся своим смутным силуэтом на гаснущем небосводе августа две стены леса…
     Утро было свежо и ясно. Эту ясность и свежесть — особенно хорошо ощущаешь, когда неожиданно вырываешься из города, даже вроде бы и с чистою атмосферой,— на природу. Он окинул глазами местность, увидел немногое: улицу летних дощатых, крашенных, как, наверное, и везде в таких случаях, в зелёное домиков,— по двое, по трое под одной плоской кровлей,— верёвочки на их террасах с нанизанными на них уже подгнивающими грибами, изредка и отчего-то озабоченно снующих с мыльницами и полотенцами в руках женщин, лиственничную аллею, в которую, коленчато изгибаясь, плавно переходила эта туристическая улица — в одном из домиков которой он и поселился ночью,— да невдалеке, за седой от ветра купой ив, возле самого леса — высокую железную трубу котельной, которая, как бы в извинение своего присутствия, чуть коптила в небо коричнево-серым каменноугольным дымом.
     Кончался третий день его пребывания на турбазе… После неприхотливого обеда в туристической столовой — он спустился к небольшому байкальскому заливу, который был образован расширяющимся устьем речки, впадающей в это прославленное озеро.
     Она стояла спиной к нему на высоких мостках залива, возле лодочной станции, перегнувшись через дощатые, светло посеревшие от дождя и солнца перила — и смотрела вниз, на воду... Он с минуту украдкой наблюдал за ней, она не оборачивалась,— только изредка, слегка меняя позу, стройно перебирала под приподнявшейся выше сгиба колен юбкой, с почти слышимым шумом трения капрона, кругло касающимися друг друга ногами.
     У него смутно засосало под ложечкой. На какое-то время он намеренно отвернулся от неё, желая проверить своё ощущение,— потом снова посмотрел на неё испытующе и пристально… в душе его снова — и с ещё большей требовательной силой — явилось ощущение радости, которую можно было бы пережить при близости с этой женщиной... Подавив в себе первую робость, он подошёл к ней — и просто заговорил. Она была из того же южного бурятского городка, что расположился почти на самой границе с Монголией, в котором вот уже более полугода, после окончания института, жил и он,— работала библиотекарем.
     Вечером моросило… Он вёл её, оступающуюся, по темноте брошенным без слег, прямо на землю, узеньким деревянным тротуаром. В своём туристическом домике — он жил пока всё ещё один... Они сели на кровать. Обнимая левой рукой её со спины, вместе с тонкой шерстяной тканью платья, он скользнул ею по тугому поясу лифчика, а потом, тесно протиснувшись под ее прижатым к туловищу плечом,— ощутил и забрал в ладонь тяжкую, прелестную округлость её груди,— правой же, проведя поверх всё ещё холодного с улицы колена, погрузился в запретное…
— Постой, так неудобно… — сказала она и, поднявшись с кровати, распустила поясок своего зелёного платья...
     Назавтра они встретились как добрые знакомые. И он предложил ей покататься на лодке.
     В одиннадцать часов утра, когда от земли уже заметно поднимались испарения, они спустились к заливу, придерживаясь за те же самые перила — у которых вчера познакомились.
     Сперва обоими вёслами он спятил лодку, потом стал забирать правым… Их понесло по недвижной воде, вместе с отражающимися в ней облаками, невесть откуда взявшимся медленным течением залива. Он выгреб довольно далеко — и бросил вёсла.
     Байкал лежал перед ними...
     Он развернулся широко, слева — направо… Так широко… что взгляд досягал его противоположного берега только по прямой; в стороны же — сколько ни скользил этот не сдерживаемый ничем взор — он не достигал предела и терялся, как будто бы радуясь этой беспредельности, в незнаваемой — и оттого тянущей душу дымчато-бледной черте небосклона... Ветра почти не было, но было движение ещё не успевшего остыть над водяной гладью воздуха,— который уж сладко горчил запахом золотеющего местами по низкому песчаному побережью ивняка… и ещё Бог знает чем, выбросившим по весне из земли свои побеги, зацветшим и взлелеявшим грузное бремя семян — а ныне готовящимся к увяданию и смерти…
     «Господи… — думал он,— тысячи, тысячи лет существует эта озёрная гладь! тысячи и тысячи лет весна сменяет зиму, а вслед осени наступает зима; тысячи — и тысячи лет, быть может, пройдут ещё… и всё так же будет ликовать не видимая стороннему глазу жизнь на берегу этого озера — а его, его, пришедшего в этот мир так недавно,— уже не будет!.. И без него, таким же августовским днём, луч солнца, повалявшись на рыхлом песке среди молодых ивняков,— опрокинется вниз, в эту голубую, прохладную воду… умоется в ней и освежится, и вынырнет вновь,— чтобы вот так же безмятежно скользнуть над далёкой, пугающей воображение пучиной — и упасть на ладонь тому незнакомому и чужому, который придёт ему вслед!..»
     Незадолго до того он перенёс платонически-чистую,— но кончившуюся так внезапно и мучительно для него страсть. И теперь ему — уже почти выздоровевшему от этой страсти — было хорошо и легко ощущать на своих разоблачённых плечах это последнее летнее солнце. Было хорошо и легко оттого, что можно было, без опаски на сердечные муки, любоваться этой — уже до конца доступной ему,— пляжной, молодой, сверкающей женской наготой, покачивающейся на почти не видимой глазу большой скользкой волне на корме лодки. «Женщина не терпит любящего рядом, а если лучше, напротив — только и терпит его… — думал он.— Женщина — игрок… причём сущность её игры скрыта в ней же самой. А мы, мужчины, — как глупые окуни, хватаем незатейливую приманку — и оказываемся теми, что есть на самом деле, то есть глупцами. Конечно — и без любви...»
— Послушай, а ты бывал когда-нибудь здесь?.. — перебила его мысль она.
— Нет, не бывал... Впервые...
     И он стал тихонько подгребать к длинному пустынному прибережью, на котором, казалось, ничего, кроме ветра, песка да августовского солнца, больше не было…
     Ничего, кроме полотенец, они не захватили с собой — и загорали, лёжа прямо на песке, тесно прижавшись друг к другу. Потом, разомлевшую, тронув в плечо,— он развернул её навзничь… В борт их брошенной у берега шлюпки долго, мелко и настойчиво,— умиротворённая в этот редкий предвечерний благостный час,— с редким, тоскливым причмокиванием, била скупая байкальская волна.
     Она пошла по песку и скудной прибрежной траве искупаться в Байкале… А он, улыбаясь как будто бы неожиданно присевшему солнцу и отряхая с локтя глубоко засевшие в кожу песчинки, тягуче подумал: «Никогда не думал, что песок может быть таким твёрдым…»
     Через два дня у неё закончилась путёвка, и она отъехала домой… А через месяц он увидал её в библиотеке их городка. Она в осторожном разговоре предлагала ему продлить их встречи на квартире у её подруги. Но он… Он больше никогда не видел её… — правда и прожил он в этом городе ещё не более полугода.

6 марта 1997
Галина ЗЕЛЕНКИНА

     Галина Николаевна Зеленкина (Скворцова) родилась 11 июля 1947 года в городе Бресте (Беларусь) в семье военнослужащего. В 1960 году семья переехала в Братск. По образованию — инженер-электрик. Работала на Усть-Илимской и Братской ГЭС. С 1984 года живёт в Кодинске. Литературным творчеством занимается с 1997 года. Написала романы «Убийца неподсуден» и «Звездочёт» в двух томах, а также несколько сборников стихов. Публиковалась в краевых коллективных сборниках, в «Новом Енисейском литераторе».

ВИРУС

     Марк вихрем ворвался в кабинет шефа и выпалил с порога:
— Кир сбежал!
     Ральф с недоумением взглянул на своего заместителя, щёки его побледнели.
— Это невозможно! — глухо промолвил он и нервно щёлкнул пальцами.
     Кир был любимым детищем Ральфа, самым способным из серии интеллигентных роботов.
     Всё началось с научного спора между Ральфом и Симоном, руководителем института искусственного разума. Симон был сторонником технического подхода к программированию роботов, Ральф же настаивал на многовариантной эмоционально окрашенной программе.
— Робот должен, как солдат, выполнять заложенную программ му, не размышляя. Если каждый робот будет думать — порядка не будет! — убеждал Симон учёную коллегию, в подтверждение своих слов жестикулируя и нервно покусывая губы.
     В противовес Симону, Ральф был спокоен и мягок:
— Я думаю, настало время новых машин, способных воспринимать окружающий мир во всём его великолепии. Одиноких людей так много, а интеллигентный робот может стать членом семьи. Заложим разные варианты программ, исходя из интересов заказчика, и — пожалуйста, берите себе историка, поэта, художника, педагога, психолога. Большой выбор программ на любой вкус! В наш век технического совершенства стоит подумать и о духовной пище.
     После гибели жены в геологической экспедиции Ральф жил одиноко и замкнуто, и его стремление приобрести себе закадычного машинного друга было всем понятно.
     Коллегия разрешила группе Ральфа подготовить серию из двенадцати роботов для участия в эксперименте «Человек плюс робот». И вот полгода кропотливой работы и назначенная на завтра контрольная проверка учёной коллегией летят в тартарары.
     Ральф тупо уставился на Марка, ожидая объяснения.
— Пойдём, увидишь сам,— тоскливо ответил тот.
     Еле поспевая за длинноногим Ральфом, Марк торопливо объяснял:
— Ассистент перепутал диски памяти и подключил Кира на русские песни конца XX века.
     Ральф резко остановился, он всё понял. Программа подготовки Кира была составлена самим Ральфом и включала в себя тщательно подобранные шедевры поэзии. Ральф отбирал стихи и поэмы, исключающие двусмысленность и пошлость. Искусственный интеллект воспринимал написанные тексты буквально, система логического отбора находилась в стадии разработки и в этой серии роботов не применялась. Миновав десять учебных капсул, Ральф с Марком остановились перед капсулой Кира, и Марк нажал кнопку входа.
     Дверь бесшумно открылась. На огромном стеновом экране разноцветными строчками светились стихи Кира:

     Позвала меня в даль туманную
     Бедная овечка.
     Та любовь была обманною,
     Я горю, как свечка.
     Ральф — моя банька,
     А я — его тазик.
     Интернешнел Ванькой
     Я хочу стать разик.
     Ногу свело
     И руки сводит,
     Гляну на село —
     И жуть находит.
     Глазки голубые
     Я себе рисую.
     Мужики шальные,
     Очень я рискую.
     Ехать в Гималаи
     Себя отпускаю
     И на всё чихаю,
     Чихаю, чихаю…

     Ральф приказал найти Кира и стереть всю программу. На нее мой вопрос Марка он пояснил:
— Вирус пошлости вычистить невозможно. Начнём всё сначала.
     Кира привезли в лабораторию вечером.

1997
Дмитрий КАДОЧНИКОВ

     Дмитрий Петрович Кадочников родился в 1963 году. Член Союза журналистов России. Руководитель информационно-аналитической группы Центра информации и печати ФГУП «ПО ЭХЗ», журналист газеты «Импульс» (Зеленогорск). Публиковался в коллективных сборниках «Листочек на ветру» (Красноярск), «Антология поэзии закрытых городов», «Избранное Красноярской поэзии XX века», в журнале «День и Ночь». Автор поэтического сборника «Всё это не случайно» (1997).

СКАН

     Странная история, составленная из мыслей вслух, одного электронного письма, СМС-ки, двух телефонных звонков, разговора с приятелем и одной записки, последней…

— Почему они думают, что разбираются лучше меня? Только потому, что могут притащить в отдел кадров институтский диплом?.. Только потому, что я сижу в подвале, в тесной, не слишком престижной конторке… И на стенках у меня не висят дипломы и сертификаты… И глаза у меня, как у алконавта, красные — так от компа и красные, я из-за него только в сортир выбираюсь… А мне и тут нравится! И ещё больше бы нравилось, если бы не такие вот уроды... И главная хрень, что вежливостью давят: «молодой человек», «настоятельно прошу»... Дистанцию держат, типа крутые инженеры... Начитаются статеек в Интернете, которые ещё в прошлом веке в сеть слили, или книжек для чайников... Блин, ну почему надо меня учить? Я уже пять лет сканирую, ретуширую, печатаю, каждый день, между прочим, с одним выходным в неделю... Я на этом деле уже приличную стаю собак сожрал, на десяток эскимосских упряжек хватит. Козлы! А этот, в шляпе, достал... У-у, меня давно уже никто так не доставал. Кусок идиота! Купи себе сканер и теоретизируй вокруг него сколько хочешь! Нет, блин, пришёл ко мне и меня же учит, советы даёт... «Будьте так любезны, сделайте мне с самым высоким увеличением. У вас 600 или 1200 дипиай? Или ваша аппаратура позволяет с ещё большим качеством выполнять подобную работу?» Только без экстраполяции ему подавай... Чего тут экстраполировать, когда фотка 30 на 20? Мне бы такая чушь в голову не пришла. Сканер полгода ещё не отпахал, стекло чистое, и лампа не убитая... Какая экстраполяция, смысл? И на хрена тебе нужен тиффовский скан с этой задрипанной фотографии, на которой какие-то серые сумерки?.. Если я тифф с максимальным разрешением сделаю, у тебя файл только на дивиди влезет... Придурок! Вот же придурок! Что ты с ним будешь делать, зудила? Печатают в любом городском лабе всё равно с джипега, и трёхсот дипиай за глаза хватит... Спецом сделаю два скана: один — как всегда, и другой — с максимальным разрешением... Как заказывали, господин клиент, как заказывали... Завтра придёт, посажу рядом и на экран оба скана выведу... Пусть объяснит мне разницу и чего он от этой разницы сможет взять полезного...

***

— …Скоро домой. А денёк сегодня и урожайный, и без напряга... Клиент шёл косяком, должники бабки подогнали... Что-то только вчерашний зануда не появился. Уже, конечно, и не надо бы, лучше, если теперь завтра... Чего хороший день портить. Да и задержаться тогда придётся — хотел же ему сканы предъявить... Где тут они? Ага, вот — один, второй... Чёрт, только бы «Шоп» не завис! Сейчас файл с максималкой минут пять, поди, грузиться будет... Фу, открылся... Ну-ка, увеличим, Ctrl+, Ctrl+, Ctrl+... Так, интересно. А ещё увеличим. И ещё разок, и ещё... Ctrl+, Ctrl+, Ctrl+... Увеличение уже 800%... Ну, давай ещё даванём на Ctrl+... 1200%, 1600%... Всё, предел, «Шоп» больше не даст. Странно. Так, фотка здесь, глянем... Старая, не то чтобы раритет, но всяко ещё мокрым способом делали. Вроде бы обычная фотобумага, правда, толстая, но такие фотки тоже приносят, на памятнии ки портреты часто именно с таких делают... Палычу, что ли, показать, он-то ещё до перестройки увлекался, фотолабораторию дома держал... А вот структуры бумаги как будто бы не видно, словно глянцевая... Царапинок и дефектов не заметно, вот это странно... Обычно всегда есть что «зашопать»... А тут фотка в идеальном состоянии, даже на скане практически ничего не обнаружил, только по краям есть помятости... Ну и пылинки, так их на любом снимке выше крыши...
     Называется — «пеньзаж». Снимали где-то в горах, склон хоть и лесистый, но крутой... Тропинка, кустики-цветочки, передний план вообще в тени пропал... Чего снимали? Ну, тропинка, ну, деревья... Хотя за деревьями что-то есть... Контраст, что ли, приподнять?.. Так, поколдуем. Блин, опять дома гундеть будут, что поздно пришёл... Для бабки с матушкой я так маленьким мальчиком и остался...

***

     «Саня, hi! Пишу по делу. Мне принесли фотку для скана. Просили максимальное качество. Мужик где-то пока потерялся. А скан получился странный. Я сколько его ни увеличивал в «Шопе», до максимума догнал, а на картинке пикселей нет. Такое ощущение, что в бинокль гляжу. Просто приближаю то, что далеко. И даже можно детали разглядывать. Палыча спрашивал, он говорит, что это ерунда, так не бывает и я чего-то перепутал, структура фотобумаги (а фотка ещё по-старому сделана) должна быть видна, даже на самой лучшей в те времена бумаге, самой гладкой... Типа, там всё равно зерно есть, даже если самое мелкое. Да и мой «НР», хоть и полупрофессиональная машинка, тоже свои границы имеет. Но в железе ты всё ж спец, а не я. Может, у хороших сканеров есть недокументированные возможности какие-нить?..»

***

— Саня, алло! Да, мэйл твой получил. Понял, понял... Я и сам так думал, ну, то есть догадывался. Нет, чего мне гнать-то... Сань, тут вот ещё что... Фотография может с течением времени цвет менять? Нет, не выцветать, а в течение дня то светлее становиться, то темнее? Да мало зачем, может, такой спецэффект... Делают же фотки переливающиеся... Нет-нет, освещение нормальное. И не наклоняю я её. Фотка у меня вообще на стенке за монитором висит. Чтобы не забыть и не потерять, хотя клиент что-то пропал, не идёт за ней. Сначала ничего, а потом заметил, что картинка меняется. Как будто бы то сумерки, то день. Потом опять сумерки. Сань, я знаю, что у меня давно не все дома, я, например, всё время на работе... Давай без приколов. Ты в городе когда будешь? Я тебе всё покажу, если мужик не появится. Самое непонятное то, что со сканом то же самое происходит. И, между прочим, когда сумерки кончаются, детали видно лучше. Ладно, хорошо... Послезавтра жду, заходи прямо в контору. Пиво? Пиво всегда будет.

***

— Вот смотри, Санёк... Это та самая фотка. Сейчас, правда, плохо видно. Если бы ты, как обещал, вчера припёрся, то было чуть-чуть по-другому. Я тут прикинул: смена яркости происходит в течение примерно двух суток. Часов 14-16 картинка тусклая, серая, потом за 4-6 часов она светлеет, набирает максимум яркости, потом опять долго держится — и опять тускнеет. Сам видишь — картинка как картинка. Тут и смотреть особенно не на что. И с горами, и с лесом гораздо интереснее есть пейзажи. Но на скане есть кое-что интересное. Сейчас покажу. Ты пока пиво открывай, она ещё грузиться будет. А, ну вот, открылась... Яркость меняется синхронно с оригиналом. Проверял. Так что здесь она почти такая же, как и на стенке. Но вот если приблизить... Видишь? Вот здесь вот... И я так же думаю — это какой-то дом. Ну, может, не дом, а сарай или что-то подобное. И даже типа двери и окон видно, когда там у них светло... А теперь вот сюда смотри. На оригинале кажется, что лес хвойный, ёлки... Но здесь мелко. А когда приблизишь, то видно, что это какие-то другие деревья... Я таких раньше не видел. И ветки у них колышутся, несильно, но если присмотреться, то заметно. Ну, чё скажешь, Санёк? Пиво ещё есть, в холодильнике. Да только пей не пей — понятнее не становится. И мужику этому, как я догоняю, максимальное разрешение нужно было для того, чтобы всю эту шнягу можно было зачем-то с близкого расстояния разглядывать. Саня, я врубаюсь, что так не бывает, что по законам нашей долбаной физики всё, что я вижу,— в лучшем случае оптический обман. А в худшем — глюки. Но я грибов не жую, да и ты видишь то же самое. Или нет?
     Фотку? Дам. Завтра всё равно выходной. Но в понедельник с утра, к десяти, притарань обратно. Файл бы ещё сбросить, но он большой. На флэшку? Если гиговая, то запихаем. Ну, давай цепляй, скажешь, что можно будет удалить...

***

ПОЗВОНИ У МЕНЯ ДЕНЬГИ ЁК

***

— Саня, привет! Я тут кое-что видел. И ты видел? Давно? И я минут десять назад... На работе, на работе... Не сидится мне дома. Я не сразу заметил. У меня увеличение большое было. Да я в библиотеке взял такой большой ботанический справочник с фотографиями, пытался определить, что это за ёлки. Короче, таких, как на картинке, в этой книге нет. Начал уменьшать до нормальных размеров и вдруг вижу — оно уже за деревья уходит, там, в конце тропинки. И быстро так скрылось, разглядеть мне толком не удалось. А у тебя что? Ну да, двигалось оно, как человек, похоже... Ты его близко видел? А, только на фото... Тогда да, там мелко. Ну и что думаешь? Массовый психоз? Ты, между прочим, на другом конце города сейчас. Саня, мне что-то не по себе. Получается, это какое-то окно. Причём очень необычное. Как бы мы ТУТ его ни вертели, ТАМ выходит оно в одну и ту же точку. Но самое странное, что скан становится не просто точно таким же окном, а позволяет разглядывать детали. Вот бы такой сканер надыбать, чтобы получить увеличение как в телескопе. Ты хочешь в типографии договориться? А там какой сканер? Он что, круче? Ого! Правда, что ли? Так, конечно, давай. И без бабок сделают? Это же дорого, наверное... Сань, а тогда фотку ты когда вернёшь? В среду или в четверг?.. Ну хорошо, если что, я тут отмазу придумаю. Но ты не тяни. А то что-то у меня предчувствие нехорошее. ***
     «Саня если ты это читаешь то СРОЧНО фотку или здесь оставь или выкини файл со сканом удали мужик пришёл а фотки нет он сильно разозлился я дурак спросил про ёлки мы влипли он сказал что мне придётся за...»
Елена КАРНАУХОВА

     Карнаухова Елена Игоревна родилась в городе Ангарске. В Зеленогорске живёт с 1997 года. По образованию учитель математики и информатики. В 1991 году окончила Иркутский государственный педагогический институт, преподавала в школе. В Зеленогорске работала в редакции городского еженедельника «Панорама» (сначала ответственным секретарём, потом заместителем главного редактора), в администрации города. Публиковалась в сборниках «Параддалле» (2002), «Поэзия на Енисее» (2007).

ФЕДЯ

     Вера шла по заснеженной улице своего родного города, в котором она не была уже, как ей казалось, тысячу лет. И вот удалось вырваться из круга всевозможных забот, бесконечной домашней суеты, работы и приехать. И не просто, а по замечательному поводу — их школьному выпуску нынче исполнялось 20 лет! Встреча выпускников была для Веры долгожданным событием. Дома она часто брала в руки фотоальбом со школьными фотографиями и подолгу рассматривала их, перелистывая пожелтевшие страницы. В эти минуты она уносилась в своё светлое прошлое, в милое детство, в милую юность…
     Организовали встречу бессменные активистки класса — Маринка и Натка, ой, теперь уж, конечно, Марина Владимировна и Наталья Александровна,— подсуетились, заказали банкетный зал в кафе.
     С замиранием сердца Вера поднималась по знакомой лестнице — когда-то здесь была столовая, в которой она в детстве часто обедала после школы. Теперь, как и многие подобные предприятия общественного питания, столовая была отдана на откуп предпринимателям. Повеяло ностальгией… В зале было шумно и весело, звучала музыка. То и дело раздавалось:
     «Какие люди! Сколько лет, сколько зим!..»
— Верка! Приехала! Какая ты молодец!

     К Вере подбежала Натка, её школьная закадычная подруга. Сдувая спадающую на глаза чёлку, она протараторила:
— Когда приехала? Сегодня? Значит, с корабля на бал. Наши почти все придут, даже учителя. Мы и Зинаиду Сергеевну пригласили, и Ольгу Ивановну. Геннадий Петрович, военрук наш, тоже обещал подойти. А вот Мария Петровна отказалась — старенькая уже совсем стала, говорит, такого обилия эмоций может не выдержать. Ну, ты проходи…
     А зал наполнялся знакомыми и забытыми лицами — как-никак столько лет прошло! Многих Вера не видела со дня окончания школы; хоть и жили в одном городе всё то время, пока Вера училась в институте, но жизненные пути как-то не пересекались. Вот Маринка… Оля… Галина…. Ой, ну и Славка, конечно, здесь! Приглашённые учителя пришли тоже. Их лица просто светились от счастья, оттого, что ученики не забыли их за столько лет. Вера подошла, поздоровалась. Надо же, и её не забыли, узнали. А это кто? Возле окна стоял мужчина. Неброский свитер, отутюженные брюки. Просто, но аккуратно. Вера ценила в мужчинах именно аккуратность. Она вглядывалась в черты его лица. До боли знакомый чуть припухлый нос, скромный, даже несколько виноватый взгляд... Так это же Федя! Точнее, Коля Фёдоров. Колей его звали все, кроме одноклассников. Хотя в свидетельстве о рождении у него было записано, что он не кто иной, как Николай. Но одноклассники придумали ему прозвище «Федя» — по фамилии. А Коля и не обижался: Федя так Федя, это же не Оглобля, не Толстый — не обидно. И все привыкли к этому прозвищу, как к имени. Тем более что другого Феди в классе не было.
     Ей сразу вспомнилось, как однажды из-за этого «Феди» случился конфуз. Было это классе в пятом или шестом, на уроке русского языка. Учительница пришла новая, всех по именам ещё не знала. Была она пожилая и стро-о-огая! Все её жутко боялись. И вот она вызывает к доске:
— Отвечать пойдёт… — и по журналу ручкой водит, выбирает.— Отвечать пойдёт…
     Глаза над очками подняла — и по рядам взглядом.
— Отвечать пойдёт… Федя!
     Тут весь класс просто грохнул от смеха! А учительница стоит, смотрит недоумённо и ничего понять не может.
— А что смешного я сказала? — спрашивает.
     Все в классе ещё сильнее закатились: «Федя! Ой, прикол!..»
     Потом уже, когда понемногу успокоились, ей разъяснили, что зовут его не Федя, а Коля. Она тоже рассмеялась.
— Вы,— говорит,— его так все зовёте, я и думала, что это имя его. Ты уж, Коля, прости меня.
     Но к доске вызвала…
     Вера улыбнулась воспоминаниям. С Колей они ходили ещё в детский сад, потом в школу, и всегда он был тихим-претихим, из тех, про которых говорят, что мухи не обидит. По любому поводу краснел и терялся. Эта скромность всегда была у него «пунктиком». Вера вспомнила, как они с девчонками специально «пытали» скромника своим вниманием: строили глазки, писали записки. Федя тушевался и краснел, а они прыскали от смеха.
     Вера подошла ближе.
— Здравствуй, Коля! Сколько лет, сколько зим!
     Он не успел ничего ответить, как к ним с визгом подлетела Светка — вечная чудачка. Не дав открыть Коле рта, она буквально повисла у него на шее.
— Ой-ой! Мальчик мой! — запричитала она, явно дурачась.— На кого ты меня покинул?!.. Бросил одну на произвол судьбы... Дай же, дай я тебя расцелую! — и Светка осыпала ошарашенного Колю поцелуями.— В правую щёчку, в левую щёчку. Теперь в носик. Теперь в лобик…
     Коля стоял и смотрел на Светку как на стихийное бедствие. Щёки, лоб его пылали не то от цвета яркой Светкиной помады, не то от смущения.
— Светка, ну хватит,— Вера одёрнула одноклассницу за рукав.— Ну, ты парня совсем в краску ввела. Он теперь не отмоется. Что жена скажет?
— А ничего не скажет!.. — Светка заговорщицки подмигнула Коле.— Спросит — ответит, что встретил подругу молодости,— и Светка потрепала Колю по щеке: — У-у-у!..
     Но тут её окликнули, и «стихийное бедствие» скрылось также внезапно, как и появилось. Коля тщетно пытался оттереть помаду — её устойчивая формула упорно сопротивлялась этому процессу. Наконец, более-менее приведя себя в порядок, Коля повернулся к Вере, которая уже беззвучно смеялась, глядя на него и прикрывая рот ладонью.
— Здравствуй, Вера, как поживаешь? Говорят, ты уехала из города?
— Да, так сложилось,— она с интересом посмотрела на его смущённое лицо.— Знаешь ведь, рыба ищет, где глубже…
     Они хотели поговорить, но девчонки стали звать за стол:
— Всё, проходим, садимся. Кто не успел, тот опоздал…
     За столом Вера и Коля оказались друг напротив друга. Как всегда случается на таких мероприятиях, все ударились в воспоминания. Из школьной жизни было что вспомнить, их класс все десять лет жил интересно, весело, а главное, дружно. Совместные походы, сборы металлолома, макулатуры, экскурсии… Их пионерское и комсомольское прошлое было насыщенным. Да и так, в повседневной школьной жизни, интересных случаев хватало.
— Слушай,— обратилась Вера к Коле,— а я ведь часто вспоминаю тот случай, когда ты у доски слёзы лил. Уж прости.
— Это по поводу? — к разговору подключились рядом сидящие.
— Ну как, неужели вы не помните? — и Вера освежила в памяти одноклассников давнишнюю историю…
     Однажды в старших классах на уроке литературы Федю, то есть Колю, учительница вызвала к доске рассказать стихотворение. Он вышел, раскраснелся весь, было видно, что сильно волнуется. Стоит, на пиджаке пуговицу крутит…
— Ну,— спрашивает учительница,— учил?
— Учил,— отвечает, а у самого голос дрожит, губы трясутся.
— Так рассказывай.
     А Федя ещё сильнее пуговицу крутит, гляди — оторвёт. И молчит. То ли забыл, то ли не знает, с чего начать. По классу шум пошёл.
— Федя, ну давай рассказывай.
     Кто поближе сидел, подсказывать начали, шепчут наперебой. А он словно воды в рот набрал — молчит. И тут из его глаз побежали слёзы!.. Кап... Кап... Стоит шестнадцатилетний парень и плачет!
     Всем, конечно, весело, а учительница в недоумении. Посадила его, чтобы успокоился, больше мучить не стала…
— Ну ты, Вера, даёшь! И такое помнишь? — Коля рассмеялся.— Да-а-а, было дело. А стихи я и сейчас рассказывать не люблю. Со вторым своим сыном тоже вот мучаюсь, когда ему в школе задают.
— А сколько ему?
— Десять.
— Подожди-подожди… — Вера подняла удивлённо глаза.— Так у тебя детей-то сколько, двое?
— Трое. Я второй раз женился.
— Ты?! Второй раз?.. — Вера неподдельно удивилась.
— Ну, Колян, ты даёшь! Умеешь удивить… Самым первым женился, а теперь, оказывается, почти отец-герой! — Серёга, который сидел рядом с Николаем, похлопал одноклассника по плечу.— Мо-ло-дец!..
— Так, а теперь будем зачитывать анкеты,— со стула поднялась Маринка. — Многих мы не видели давно, и всем интересно, кто где живёт, кем стал.
— О! Давайте-давайте!.. — раздались голоса.
     Маринка стала зачитывать анкеты, которые девчонки предлагали заполнить собравшимся перед началом застолья.
     Вере было интересно. Толя, оказывается, предприниматель, Света так и работает на заводе инженером, а вот Лиля — домохозяйка. Так сложилось. Воспитателем устроиться сейчас ой как трудно… У Жанны, оказывается, трое детей! И у Дениса…
     Дошла очередь и до Николая.
— Та-а-ак… — многозначительно сказала Маринка.— Коля Фёдоров. Ну что, товарищи, рядом с нами сидит не кто-нибудь, а… — Марина сделала многообещающую паузу,— подполковник милиции! Нет, Коля, расскажи про себя сам.
— Федя!.. Блин!.. Ну, брат!.. — Сергей в очередной раз хлопнул Николая по плечу.— Колись, загадка эпохи!
     Николай поднялся со стула.
— Да что рассказывать-то? Я же всё написал. Окончил институт, работал на заводе, потом ушёл работать в милицию… Ребята, ну вы же это всё знаете!.. Что рассказывать-то?
— Рассказывай, скромник,— тут уже скомандовала Вера и, смеясь, добавила: — И не вздумай пуговицу крутить.
— Так я и рассказываю. Пошёл в милицию. Оттуда командировали в Чечню. Попал и в первую кампанию, и во вторую. В милиции дослужился до подполковника... Вот… Сейчас работаю в Главном управлении МВД, в Москве. Здесь в командировке… Трое детей... Второй брак... Младшему пацану полгода…
     Вера изумлённо смотрела на него и не знала, что сказать. Она не могла поверить, что перед нею сейчас стоит тот самый Федя!.. Боже, как жизнь меняет людей!..
— Ты молодчина! — наконец произнесла она.— Тысячу раз молодец! Удивил. Правда,— и уже обращаясь ко всем, добавила: — А пойдёмте танцевать, хватит сидеть; есть сюда пришли, что ли?
     Зазвучала музыка. Из динамика неслось уже забытое: «Ты — как островок в открытом море, с детства мне подаренный судьбой. Островок…» Все танцевали, прыгали, дурачились. Ей тоже было весело и просто хорошо. Она чувствовала себя 17-летней девчонкой — такой же, как и двадцать лет назад…

Ноябрь 2007
Татьяна КАСКЕВИЧ

     Татьяна Викторовна Каскевич родилась в Красноярске, там же проживает в настоящее время. Окончила КГУ и Красноярский университет цветных металлов и золота. Работает в Главном управлении Федеральной регистрационной службы по Красноярскому краю. Пишет стихи и прозу. Публиковалась в журнале «День и Ночь», альманахе «Новый Енисейский литератор», многотиражных печатных изданиях. Принимала участие во II Форуме молодых писателей России (2002, Москва — «Липки»).

«ТЕРРОРИСТКА»

     Года три назад вышел у меня как-то забавный случай. Из разряда «и все засмеялись». Помните, в стародавние советские времена была такая рубрика в одном детском журнале, то ли в «Костре», то ли в «Пионере», не помню. Печатались в ней смешные сюжетики-крохотульки из школьной жизни, большей частью выдуманные, как я догадалась значительно позже, взрослыми дядями и тётями, состоявшими в штате журнала на полном довольствии.
     Мой случай к нежному подростковому возрасту не имел никакого отношения, поскольку выпал на период сознательной службы на благо общества и государства в одном учреждении, которое бойкие на язык сотрудники почему-то окрестили «конторой».
     Жила я себе тихо-мирно, работала, добросовестно выполняя требуемый объём на вверенном участке, ни во что не влезала и никому ничего не пыталась доказать, потому как нестерпимо жгучие карьерные устремления перегорели во мне ещё в самом начале трудового пути, примерно так, как перегорает обычная электрическая лампочка. Вспышка, хлопок, а потом тишина, темнота и горьковатый налёт копоти. Многие так живут, и я почти привыкла. Всё равно растормошить меня, вывести из каждодневного зазеркалья тонированных стёкол на живой яркий свет было некому, да, в общеммто, и незачем.
     И вот в один гадостный денёк, ничем не выделявшийся из череды нескончаемых будней, кто-то свыше нежданно-негаданно расщедрился на сюрпризец. Нет, я вовсе не имела в виду потусторонние силы, упаси Боже. Всего лишь наше руководство, решившее в конце года освоить оставшиеся бюджетные деньги.
     Короче говоря, меня и ещё семерых ответственных товарищей взяли да и послали, причём не куда-нибудь, а на комплексную проверку подведомственных «конторе» подразделений. Пункты назначения — самый что ни на есть Крайний Север: Норильск и Дудинка, куда, как пелось в одной старой советской песне, только самолётом можно долететь.
     Для меня, человека мечтательного и по упомянутым выше причинам не склонного к активно-карьерным телодвижениям, никогда прежде по командировкам не ездившего и тем более не летавшего, перспектива оказалась не слишком радужной. Особого энтузиазма и душевного подъёма я тоже не ощутила. Но моего согласия никто не спрашивал, просто поставили в известность, мол, приказ подписан, билеты куплены, иди получай командировочные и собирай вещички, а назавтра не проспи машину.
     Возражать было поздно, да и выглядело бы это не слишком красиво, поэтому я, смирившись со своей незавидной участью, всю дорогу до аэропорта хорохорилась, как воробышек, и старалась приободриться. Остальные же, вон, не волнуются, хотя некоторым тоже в новинку и полёты, и такие мероприятия. В конце концов, чем я хуже других? К вечеру прилетим, передохнём, а завтра уже с утреца осмотрюсь, освежу в памяти нормативный материал, сопоставлю его с нашей практикой и, как кальку, наложу его на практику проверяемых подразделений. Потом выявленные несоответствия рассортирую по степени их порочности на недостатки и прямые нарушения законодательства, а выводы изложу в своей части итоговой справки, подогнав их под строгий официально-деловой стиль. Вот. И все дела. Страшного ничего нет, убеждала я себя, прикорнув к зашторенному окошку казённого «Баргузина», и почти преуспела. Только вот на душе спокойнее не стало.
     Прибыв часа за два до вылета, мы выгрузили увесистые сумки и коробки с «гуманитарной помощью» и потихоньку перетаскали их в здание аэропорта. Упаднические мысли, лишившие меня покоя, никуда не делись. Напротив, они обрисовали предстоящий полёт в таких мрачных тонах, что буквально каждая мелочь, начиная с собственного внешнего вида и заканчивая элементами окружающей среды, воздействовала на мои нервы как сильнейший раздражитель.
     А среда — вот она, рядышком, куда ни кинь взгляд. С подачи нового президента вся страна, дружно взяв под козырёк, ринулась на борьбу с терроризмом, о чём всем входящим напоминал лоскут листовки, косо прилепленный к двери кусочками скотча. Ну что поделаешь, раз нельзя нам без врагов. Без борьбы теряется смысл существования, в том числе и власти. Разумеется, ни руководство, ни сотрудники аэропорта не могли остаться в стороне от модного веяния, и в сонной, размеренной жизни пассажиров прочно укрепилось зловещее слово: «спецконтроль».
     На входе был установлен металлоискатель — первый заслон на пути этих самых вездесущих террористов. Благополучно преодолев его, мы прошли регистрацию, сдали громоздкий багаж, потом дружно разложили ручную кладь в углу рядом со стойкой спецконтроля на рейс «Красноярск — Норильск» и, решив выждать, пока хоть немного рассосётся очередь, расположились вдоль стены, ровнёхонько, как пионеры на линейке.
     Мужчин ожидание не слишком тяготило: они могли размяться, устроив себе пару-тройку перекуров. А нам, слабым некурящим женщинам, занять себя было абсолютно нечем. Все сплетни пересказаны, косточки коллегам и их родственникам перемыты, глянцевый «Glamour» просмотрен на два раза: скукотища, одним словом. Оставалось только уныло подпирать стену, изредка перекидываясь дежурными фразами о природе и погоде.
     В принципе, против борьбы с терроризмом я ничего не имела: дело это государево… тьфу… государственное, нужное, особенно если с умом подойти, без самодеятельности и излишнего рвения. Но ноги-то мало-помалу деревенели, раздражение нарастало, что даже мой страх перед предстоящим полётом улетучился сам собой. Хотелось присесть, но все места были давно заняты.
     Промучившись почти час, мы, наконец, плавно влились в поредевшую очередь. Вслед за другими пассажирами сунули в окошечко билеты и паспорта, потом освободились от верхней одежды и обуви. Скорчившись в три погибели, натянули голубые полиэтиленовые «подследники», вещи скинули в пластиковые «тазики», которые вместе с сумками составили на движущуюся ленту. Всё по-солдатски, в каком-то немыслимом темпе. А сзади уже напирали нетерпеливые сограждане, которым позарез нужно было как можно быстрее просочиться в душное помещение, получившее в народе меткое прозвище «отстойник», чтобы мариноваться там аккурат до вылета. Потом все потянулись к рамке металлоискателя, где над каждым колдовали, выделывая замысловатые пассы, молоденькие сотрудницы аэропорта, натасканные на выявление подозрительных элементов не хуже служебных собак. Одной из них чем-то не понравился мой упругий живот, с таким трудом подтянутый до надлежащего эстетического уровня ежедневной зарядкой, диетами и колготками «Sanpellegrino». Легонько шлёпнув по нему пару раз, она, верно, вообразила, что под одеждой у меня каким-то образом запрятан «пояс шахидки». Иначе зачем просить пройти в комнату личного досмотра? Девушка была вежлива, но настойчива, так что возражать я не стала и поплелась вслед за ней в маленькую каморку с соответствующей табличкой. Члены нашей группы проводили меня непонимающе тревожными взглядами, но вступиться не отважились. Отгородившись дверью от посторонних, которым, судя по надписи, вход сюда был строго воспрещён, сотрудница снова принялась ощупывать меня, сосредоточенно и с пристрастием. Она так плотно прижимала ладошки в засаленных матерчатых перчатках к моему бренному телу, что можно было заподозрить её в стремлении выявить скрытые эрогенные зоны и пробудить во мне фантазии вполне определённой направленности. Мужчинам такая навязчивая старательность, возможно, и доставила бы незабываемые ощущения. А мне всё происходящее было как-то до осветительного прибора. Вины за собой я не чувствовала, а потому стояла ровно и не жужжала: работа есть работа, она у каждого своя. Кому-то надо заниматься и этим весьма специфическим и, если честно, малоприятным делом. Но вот когда, нащупав пачку банкнот, спрятанных в кармашке, аккуратно пришитом изнутри к плавкам, сотрудница попросила показать, что там, мне стало как-то не по себе. Эх, мамуля, говорила же тебе, что методы транспортировки денежных средств в духе шукшинских «Печек-лавочек» давным-давно неактуальны. Как-никак, третье тысячелетие на дворе... И что самое обидное, денег-то было немного: так, на гостиницу, сувениры да на местные деликатесы.
     Изобразив сладчайшую улыбку Чеширского кота, чтобы скрыть неловкость, я отвернулась и достала свою заначку. Сотрудница бегло пролистала купюры, проверяя, видимо, нет ли в пачке неучтённой валюты. На смазливом личике — ноль эмоций, как у зомби из малобюджетного штатовского «ужастика». Вот это дрессура! Уважаю. Мне бы такой самоконтроль. Удостоившись в конце концов разрешающего кивка, я убрала деньги обратно в кармашек, второпях забыв заколоть его булавкой, нервно застегнула джинсы, отхватив замком полоску ногтя, и почти вылетела из каморки. Вещи мои уже почему-то оказались разбросанными по всем углам, и я, пока собирала их и одевалась, успела сочинить мало-мальски сносное объяснение для коллег, пребывая в твёрдой уверенности, что больше в подобную ситуацию не попаду никогда.
     Однако эта уверенность оказалась ошибочной, ибо на норильской земле всего лишь через пару дней меня вновь приняли за террористку. Только на сей раз доблестных стражей порядка ввёл в заблуждение обычный, завёрнутый в фольгу от шоколадки, столовый нож, который лежал в моей сумочке вместе с вилкой и ложкой с самого начала командировки и почему-то в Красноярске внимания не привлёк…
Татьяна ЛАПТЕВА

     Татьяна Васильевна Лаптева родилась в 1958 году в Иркутской области. Живёт в Зеленогорске. Педагог. Рассказы печатались в альманахе «Новый Енисейский литератор».

ОХОТНИЧИЙ АЗАРТ

     Люська, моя приятельница и сослуживица, собирать грибы не любит. Она любит их есть и умеет вкусно приготовить. Я же, напротив, заядлый грибник, но к грибным блюдам равнодушна.
     В одно прекрасное осеннее утро поехали мы с Люськой на работу. И она всю дорогу восторгалась своими соседями, что время зря не теряли, а вчера съездили за грибами и набрали несколько вёдер груздей. И ведь знала же, что мне нельзя рассказывать такое перед началом рабочего дня! У меня сразу темнеет в глазах, сосёт под ложечкой, в ушах стучат названия грибов, а руки немеют и трясутся от нетерпения. Ну и какой с меня работник после этого?
     Хорошо, что это была пятница. Весь день я уговаривала Люську пойти завтра за грибами, расписывая в красках это наиприятнейшее занятие. Наконец она согласилась, но только с условием, что я не буду таскать её по всему лесу, а походим мы с ней недалеко от города и недолго. Я знала, что вблизи от города грибов почти нет, но рассчитывала, что в лесу у Люськи начнётся охотничий азарт и мне не доставит труда увести её подальше, где грибов побольше.
     На следующее утро, по закону подлости, испортилась погода. Небо затянуло серенькой дымкой, и стал накрапывать дождик. Мнеето, конечно, на погоду плевать — для меня в лесу всегда хорошо, но вот Люська!.. Всё же я позвонила ей. Она, само собой, нашла штук пять причин, по которым ей в лес идти не следует. А я постаралась не оставить камня на камне от этих причин. Она ещё было пыталась слабо сопротивляться, но я была неумолима:
— Всё. Через двадцать минут жду тебя на автобусной остановке!
     А через час мы с Люськой уже садились на паром. Пассажиров было немного: видно, в такую погоду только самые отчаянные грибники решились пойти в лес. Вдоль реки дул порывистый ветер, забрасывая паром мелким холодным дождиком. Я думала, что Люська начнёт ныть, но она пока держалась молодцом и даже успевала строить глазки молодому паромщику.
     Лес начинался на другом берегу реки и, поднимаясь на сопки, спускаясь в распадки, снова поднимаясь и спускаясь, постепенно превращался в настоящую тайгу без конца и без края.
     От паромной пристани разбегались в разные стороны дороги, дорожки и тропинки, манили за собой, прячась в высокой траве и плутая между соснами.
— Лен,— обратилась ко мне Люська, сойдя с парома,— дай мне слово, что далеко меня не потащишь.
— Куда же я тебя потащу? — успокоила я её.— Вот здесь и походим…
     А себе думаю: «Ничего, милая… Вот увидишь, что никаких здесь грибов нет,— сама меня потащишь подальше от парома».
     Минут пятнадцать походили мы рядом с переправой по мокрой траве. Ценных грибов здесь, конечно, не было, попадались одни мокрухи да рядовки — и те нечасто.
— Ты чего поганки-то берёшь? — ехидно спросила Люська.— Отравить кого-то задумала?
— Почему поганки? — я повертела у неё перед лицом фиолетовой мокрухой на длинной ножке.— Посмотри, какая красавица! И по вкусу подходящая...
— Да у неё и цвет-то ядовитый, а ты ещё есть её собралась. Дура, что ли?
— Ну, не нравится — иди рядовки собирай: вон их сколько — кругами растут. И цвет у них отличный,— я показала на желтовато-белые лопушистые заросли рядовок.
— Ага! Да их никто не берёт, поэтому и много… Ядовитые, наверное…
— Нормальные. На безрыбье и рак — рыба. Просто люди их не знают, вот и не берут. А мы возьмём, ведь всё равно здесь больше ничего нет.
     За настоящими грибами дальше идти надо.
— А далеко? — робко спросила Люська.
— Далековато,— я была безжалостна.— Я там особо не ориентируюсь. Боюсь, заблудимся. Давай здесь немного походим — и домой.
     Мы походили ещё около часа. Дождь кончился. По дорожке мимо нас зашагали прибывшие с очередным паромом грибники.
— Лен, гляди: люди же идут куда-то. А мы здесь, как две дуры, поганки собираем!.. — и Люська решительно направилась к дорожке.
— Никакие это не поганки,— пыталась возразить я.
     Но было уже поздно: Люська, сорвав на ходу мокруху, поспешила к бодро шагающему мимо нас грибнику.
— Мужчина! Можно вас на минутку? — окликнула она его.— Скажите, пожалуйста, а этот гриб съедобный? А то мы не знаем…
     Мужчина остановился, взял у Люськи гриб, оглядел его с видом знатока и презрительно процедил сквозь зубы:
— Поганка.
     «Ага! Грибник липовый! Много ты понимаешь!» — подумала я, но ничего не сказала.
     А Люська будто только и ждала этого слова — сразу застрекотала:
— Ну я же говорю, что мы отравимся этими грибами!
— Конечно, отравитесь,— безапелляционно изрёк мужчина.
— Ой! А что делать? — Люська сделала «жалостливый» голос.— Мы не знаем, где здесь грибные места… А вы куда идёте?
— Я — за груздями. Это далеко,— и грибник в нетерпении переступил с ноги на ногу.
— Очень далеко? — с замиранием сердца спросила Люська. Если бы он знал, как она любит грузди!
— Очень! — мужчина был неумолим.
— А может, вы нам покажете какое-нибудь место, только не очень далеко? И чтобы там хорошие грибы росли?..
— Ну, это тоже далековато,— продолжал упираться грибник.
— Да ладно, мы привычные,— вмешалась я в разговор.
— Нам бы только грибов побольше,— в Люське заговорил настоящий азарт.
— Пошли,— обречённо выдохнул грибник и повёл нас за собой.
     Сначала мы шли прямо по широкой дорожке, минут через пятнадцать свернули вправо и стали подниматься в гору по узкой тропе. Мужчина шёл впереди, а мы с Люськой плелись сзади.
— А он ничего, симпатичный,— тихо сказала Люська.— И глаза синие-синие… Заметила?
— Ага. А грибы не знает,— проворчала я.
— Причём здесь грибы? По-моему, он неженат,— не унималась Люська.
— С чего ты взяла?
— Ну посмотри: штаны чистые, но мятые, рюкзак зашит неаккуратно и белыми нитками, на левом рукаве пуговица оторвалась и нитка болтается…
— Люська! Из тебя бы сыщик классный получился! И чего ты в нашей конторе сидишь?
— Сама не знаю! — засмеялась Люська.
     Мы свернули направо и стали подниматься в гору по узкой тропе. Вскоре сосновый лес сменился осиновым. Осины стояли совершенно голые: и зелёную траву, и тропку покрывали их круглые золотые листья. Они были свежи и ярки, как солнечные зайчики.
     Мы с Люськой даже о грибах забыли. Просто шли, утопая по щиколотку в ослепительном золоте осиновых листьев, болтали и смотрели по сторонам. Среди зеленоватых стволов облетевших осин то тут, то там белели берёзки. Постепенно их становилось всё больше. Наконец наш провожатый оглянулся, махнул рукой в сторону берёз и сказал:
— Вот здесь поищите. Тут раньше грузди попадались и белые… А теперь всё больше подберёзовики…
— А вы нам покажете, какие здесь грибы? — защебетала Люська.— Ведь мы ничего в них не понимаем…
     Я хотела было возразить, но почему-то промолчала. А Люська уже схватила грибника за руку и потащила в сторону от тропинки.
— А как вас зовут? — услышала я Люськин голосок.
     Грибник пробурчал что-то в ответ.
— Толя? Ой! У меня муж Толя,— обрадовалась Люська.
     А грибник уже нашёл первый гриб и положил его в Люськину корзину. Я отошла немного в сторону и тоже стала искать грибы. Вскоре увидела в траве парочку молодых подберёзовиков на толстых ножках, а потом ещё и ещё. Изредка я поднимала голову и оглядывалась по сторонам, чтобы не потерять Люську из виду. Она же хвостиком вилась вокруг грибника и всё щебетала и щебетала. Грибник больше помалкивал, иногда бурча что-то себе под нос, срезал грибы и клал их в Люськину корзину.
     «Чего она к нему привязалась? — с досадой подумала я.— Пусть бы шёл за своими груздями. Ну о чём так долго можно говорить с незнакомым человеком?» Я незаметно подошла к ним и стала искать грибы буквально за их спинами.
— …Она такая умная, такая умная!.. — расхваливала когоото Люська.
— Я не люблю умных. Я их боюсь… — смущённо усмехнулся грибник.
     Люська поняла, что перестаралась, и тут же попробовала исправить положение:
— Ну, в общем-то, не особо и умная… Но вот хозяйка она отличная: хорошо готовит, печёт замечательные пироги, вяжет, шьёт…
     «Уж не про меня ли она ему втирает?» — возникло подозрение в моей голове, и я отошла подальше, чтобы не слушать весь этот вздор.
     Вскоре мы набрали полные корзины грибов (а Люська ещё и полиэтиленовый пакет заполнила). Пришло время прощаться с нашим провожатым.
— Сами-то дойдёте до парома? Не заблудитесь? — спросил он потеплевшим голосом, ласково оглядывая нас.
— Дойдём! — заверила я его.
— Ты помнишь, как идти? — Люська дёрнула меня за руку.— Я-то совсем не помню, откуда мы пришли…
     И она засмеялась.
     Грибник улыбнулся и начал подробно объяснять нам обратную дорогу, но я прервала его:
— Спасибо за грибы, а дорогу я помню хорошо. До свидания. Груздей вам побольше!
     Мы с Люськой вышли на тропку, покрытую золотыми монетами осиновых листьев, и стали спускаться под гору. А грибник пошёл своей дорогой.
     Люська сейчас же начала мне рассказывать о нём:
— Зовут его Толей, неженат, то есть вдовец. Жена умерла три года назад. Да я её знала, у неё сердце больное было…
     По-моему, Люська знала почти всех в нашем городе. Но я всё-таки спросила:
— Откуда ты её могла знать?
— Привет! Она же продавцом работала в нашей булочной. Её тоже Леной звали, как тебя… Короче, мужик хороший пропадает. Я дала ему твой телефон, на всякий случай.
— Зачем?! Люська, кто тебя просил? — моему негодованию не было предела.
— Лена, послушай, а может, это твоя судьба? Ну сколько ещё тебе одной куковать? А тут такой мужчина: не пьёт, не курит, грибник, рыбак, умеет всё по дому делать… Да и не урод. Ну, неразговорчивый, застенчивый — так это же хорошо! Пусть позвонит — поговорите… Не понравится — не встречайтесь: тебя же никто не заставляет…
     «А почему бы не попробовать?» — подумала я. Грибник-то мне тоже понравился. Всю дорогу до паромной переправы Люська рассказывала мне о Толе.
     А через день он сам мне позвонил. Сейчас мы вместе с ним ходим и за грибами, и на рыбалку, и живём тоже вместе: год назад мы расписались, устроили небольшую вечеринку.
     Люська со своим Толей сидели на почётном месте.
Зинаида ЛУКЬЯНЕНКО

     Зинаида Кузьминична Лукьяненко родилась 16 августа 1935 года в Боготоле. Окончила Болотинское педучилище и Новосибирский педагогический институт. Более сорока лет работала в школах Новосибирской области и Назарова. Пишет рассказы, стихи и песни. Автор книги «Улыбнись, Витька!». Публиковалась в коллективных сборниках литобъединения «Эхо Арги», в «Новом Енисейском литераторе».

ШИШКАРИ

     Стоит на Транссибирской магистрали станция Болотная. Подростки Болотной в послевоенную пору свободное время проводили на линии железной дороги: на путях собирали уголь, на товарняках путешествовали в тайгу за черемшой, ягодами, шишками. Со своей подружкой Зиной напрашиваемся к старшим братьям в тайгу ореховать. Конец августа. Последние тёплые денёчки перед школой. Мои братья Витька и Лёнька, Зинин брат Сашка неохотно соглашаются. Радостно хватаем мешки, поспешно собираем более чем скромный провиант и мчимся вслед за пацанами на вокзал. Там потихоньку пробираемся на тормоз товарного состава, готового отправляться в восточном направлении.
     А город спит блаженным сном. Улицы молчат. Только железная дорога «дышит».
     Чуть брезжит рассвет. Отъезжаем. Монотонно стучат колёса. Весело кричим друг другу, чтобы не заснуть. Вот и остановка. То ли Хопкино, то ли Тальменка. Неважно. Всё равно уже рядом тайга. В утреннем тумане отмахали километров десять. Санька без умолку сыплет шутками, иногда постреливает из рогатки. Уверенно говорит, что медведей не боится.
— Зверю достаточно громко крикнуть, как с ним случится медвежья болезнь,— заявляет он.
     Запружинила и зачавкала земля. Болото. Где-то слева запахло дымом костра. Значит, близко шишкари.
     Стало веселее, хотя с трудом перебираемся с кочки на кочку.
     И сразу, как Божий дар, целый островок малинника! Да такая малина!
     Я набрасываюсь на ягоду, но Зинка сразу охлаждает мой пыл:
— Ишь чего надумала! Приехали шишки бить, а она на малину навалилась!
     Бросаю малину и, обиженная, бреду по кочкам за парнями. Вот и долгожданные кедры. Стоят, красавцы, на пригорке, нас дожидаются!
     Санька достаёт кусочек мела, трёт им руки. Потом отдаёт мел моим братьям, лезет на кедр. Витька и Лёнька следуют его примеру. Вдруг слышу: там, где мы только что прошли по малиннику, подозрительно трещат кусты.
     «Ну,— думаю,— вредная Сафрониха мне не дала рвать малину, а сама так ест!» Решаю: пока парни будут сбивать первые шишки, я тоже полакомлюсь ягодой. Направляюсь в ту сторону, где, по моим расчётам, должна быть Зинаида. Вижу особенно рясный куст малины. Пробиваюсь к нему, протягиваю руку... а с противоположной стороны куста вижу морду и лохматые лапы! Стоит медвежище, обхватил куст и обсасывает ягоду!
     Секунду с ужасом, как во сне, гляжу на него и вдруг издаю какой-то нечленораздельный гортанный крик! Разворачиваюсь и бегу в сторону ребят. А они уже и сами видят, что дело плохо. Стремительно спускаются с деревьев. Санька летит чуть не с самой макушки. Летит вниз, ломая ветки. Падает на зыбкое место, как на подушку. Эта «подушка» подбрасывает его вверх, он подскакивает на ноги и мчится по болоту, не разбирая дороги.
     Витька с Лёнькой его перегоняют. Позже Витька уверял, что у Саньки глаза были «на дудках». Обалдел от страха. Успокоившись и убедившись, что за нами медведь не гонится, начинаем советоваться, как же нам добыть свои мешки с продуктами.
     Витька лезет на дерево и глядит окрест.
— Ребята,— говорит он потихоньку,— за болотом речка. Медведь уже там хлюпается в воде. Кажется, рыбу ловит.
     Парни оставляют нас на поляне, а сами торопятся за мешками. Через полчаса мы спешим на новое место. Не за каждым же кустом мишки водятся!
Маргарита МАСЛЕННИКОВА

     Маргарита Михайловна Масленникова родилась в Красноярске в 1964 году. Окончила Новосибирское театральное училище и филологическое отделение Иркутского госуниверситета. Работала в Хакасском драматическом театре имени Лермонтова, в молодёжном театре Новосибирска. Публиковалась в коллективных сборниках, в альманахе «Новый Енисейский литератор». Выступает как поэтесса, исполнительница песен и композитор. Живёт в Красноярске.

КРИК РЕБЁНКА

     Валентина проснулась от собственного крика. Ей опять снился фрагмент того осеннего дня 20-летней давности, когда новорождённый малыш, корчась от крика, протягивает к ней свои бархатные ручонки, а она, безжалостно отрывая малышку от себя, передаёт навсегда какой-то чужой тётке — здоровой медсестре. Во сне кричали оба: малышка — исступлённо и надрывно — и она, женщина за сорок. Кричала от своей слабости, малодушия и бессилия, и рёв, какой-то нечеловеческий, разносился, как ей казалось, на всю округу. Этот сон её преследует всю жизнь... Хотя подруга по работе, когда Валька поделилась с ней своими переживаниями, прямо в лоб выдала: «Ну и дура ! Ребёнок-то не твой, а чужой, сестрицы твоей безалаберной! Вот пусть и мучается, раз подкинула, как кутёнка, в приют! А ты-то что! Нарожай своих хоть десяток и кудахтай возле них, как курица! Выискалась тут интеллигенция. Ночами не спит! Очки сними розовые да глянь, что в мире творится! Дети эти никому не нужны — на свалках находят, кто выжил — под счастливой звездой родился! А ваш то пристроен, сыт, обут! Да и правильно сделали, что сдали! Пусть государство нас, матерей, сначала работой да жильём обеспечит, да мужиками, кстати, непьющими, а мы уж и детей ему тогда нарожаем! Так что выброси эту чушь из головы!»
     Валя встала, раскрыла окна: стояла томная сентябрьская ночь, и ещё пахло свежими листьями, совсем как тогда, когда она возвращалась домой опустошённая, по-предательски пряча глаза от редких прохожих. Шла в одиночество, обрекая себя на постоянно ноющую боль, от которой, как бы она ни старалась, невозможно было избавиться. Она ненавидела себя и тот сентябрьский день, который сломал ей всю жизнь. А всё начиналось так…
     На работу позвонила старшая сестра и попросила немедленно приехать. Матерясь и обвиняя родню в сумасбродстве, Валька с трудом отпросилась у начальства и потащилась через весь город. Ольгин дом сиротливо стоял на окраине города. Чем ближе поднималась Валентина к двери, тем пронзительнее раздавался детский плач.
     «Неужели кто-то в гости пришёл с ребёнком? — пронеслось в мыслях.— Странно, зачем меня тогда с работы сорвала… Видимо, придумала, что ей очень плохо, компании захотелось… Эгоистка! У меня работы пруд пруди! А я-то, дура, всё бросила, лечу с другого конца города! Ну, я ей сейчас устрою шуточки!» И от злости Валя со всей силы пнула дверь! Детский плач усилился…
— Это кто? — раздался из-за двери сдавленный голос сестры.
— Кто-кто! Дед Пихто и баба с пистолетом! Открывай скорей, паникёрша!
     Дверь беззвучно раскрылась — на пороге стояла бледно-парафиновая сестра в старом выцветшем халатике. Под глазами, как будто кто-то прошёлся густой тёмной краской, вырисовывались жирные въевшиеся синяки. В соседней комнате надрывался плачем чей-то ребёнок.
— У тебя что, гости?.. Ты же себя плохо чувствуешь… посмотри на себя! Чей это ребёнок?.. — Валентина огляделась — никого из гостей не увидела.
— Короче, не перебивай,— Ольга резко отвернулась и отошла к окну.— Ребёнок мой. Родила его часа два назад, но он мне не нужен. Понимаешь — не нужен!
     Валя ничего не понимала. В голове застучало: «Её ребеёнок! Её ребёнок! Не нужен…» Пока она приходила в себя, на диване беспомощно надрывался плачем красный сморщенный комочек…
— Так это твой ребёнок?!..
     И тут наконец-то Валя поняла, почему последнее время сестра носила широкие пиджаки и почти ничего не ела.
— Подожди, как это не нужен… Успокойся! Это же здорово! Ребёнок! Мы его воспитаем, родители помогут, если что… мы им всё объясним. Ну не изверги же они, в конце концов,— от собственного внука отказываться!
— Ты хочешь, чтобы я повесилась?!.. Хочешь доконать меня, да? Ты понимаешь, что это ЕГО ребёнок, а этого подонка я не-на-виижу! Я всех ненавижу — и его, и ребёнка, и себя! — при этих словах Ольга упала на диван и забилась в истерике. Ребёнок кричал в унисон матери.
     Валька стояла, оцепенев, не зная, кого успокаивать. Она подбежала к ревущему комочку и взяла его на руки, нежно прижав; ребёнок жадно искал материнскую грудь...
— Ты бы его покормила хотя бы,— робко попросила Валька.— Это кто — девочка? Какая красивая!
— Всё! Хватит! Если ты хочешь, чтобы я и ребёнок остались жить, спаси нас! Только ты это сможешь сделать! Умоляю тебя, спаси! — Ольга обхватила Валькины ноги, продолжая рыдать.— Ты сейчас пойдёшь и отнесёшь его в роддом, он тут рядом, в одной остановке от меня; скажешь — в соседнем доме, в подъезде, нашла. И всё. Прошу тебя…
— Оленька, родная, подумай! Разве ты не хочешь его оставить, ведь это твой ребёнок,— умоляла Валька.
— Ты в своём уме? — Ольга вдруг закурила.— Ты что, не знаешь нашу мамочку? Чтобы она мне отравила всю оставшуюся жизнь? И мне, и отцу — за то, что меня, как она выразится, потаскухой вырастил, ведь я, а не ты в подоле принесла… Ведь она у нас не простая русская баба, а — начальник гороно, у которой должны быть образцово-показательные дети. Для чего она мне золотую медаль выбивала? Чтобы я детей без мужа рожала? Для этого двух классов образования достаточно! Да она мне житья потом не даст с этим ребёнком, будет причитать, что я её опозорила на весь город!.. А квартира? Ты об этом подумала? Это я сейчас снимаю, потому что работаю, а завтра… где мне жить? На вокзале?!
— Подожди, успокойся. Надо всё равно с мамой посоветоваться. Мы что-нибудь вместе придумаем. Не оставим же тебя на улице!..
— Ты опять за своё, Склифосовский?.. Я уже всё передумала на сто рядов. Пусть этот ребёнок будет нашей тайной. Никому ничего не скажем.
     Да, это была моя ошибка, что он появился на свет. Но тогда я ещё ЕГО любила, понимаешь? А сейчас ненавижу!.. Я всю жизнь буду ненавидеть этого ребёнка, понимаешь? Я ещё хочу замуж выйти, чтобы создать нормальную семью. Я достойна простого человеческого счастья.
— Смотри, она пригрелась у меня и уснула,— Валька, казалось, совсем не слушала сестру.
— Всё! Хватит разглагольствовать, собирайся! Иначе завтра здесь будет два трупа, я за себя не ручаюсь! Ты же меня знаешь!
     Валя не помнит, как она оказалась с ребёнком на улице, ноги не слушались, все прохожие, казалось, сверлят её взглядами и шипят вслед: «Преступница!» Она не замечала ни дорог, ни домов, лишь впереди каким-то мрачным огоньком маячило здание роддома. Она шла на этот огонёк, как загипнотизированная, ничего не понимая и не в состоянии что-либо изменить, в голове тяжёлым молотком стучали слова, брошенные сестрой ей вслед: «Отдай ребенка! Отдай ребенка!» Чем ближе здание роддома, тем тяжелее становились ноги. Она знала: назад дороги нет.
     Около окон толпились счастливые родственники, периодически выкрикивая имена рожениц.
— Вам кого? Приёма передач нет,— автоматически гаркнула дежурная, увидев Валентину с ребёнком, и попыталась захлопнуть дверь.
— Мне… вот… ребёнок… нашла в подъезде...
— Вот ещё новости! — дежурная подозрительно оглядела Вальку, машинально поводила носом : не пьяная ль? — Вроде бы не бичёвка!
     Она грубо втолкнула девушку и указала на открытую дверь:
— Иди, там начальство с тобой разбираться будет. Совсем с ума посходили! Детей отсюда выносят, а не подкидывают! Что у нас тут, приют для беспризорных, что ли?
     В кабинете, куда вошла Валентина, сидела суровая дамочка в белом халате и, не отрываясь от бумаг, спросила:
— Что там ещё у вас?
— Вот,— Валя чуть слышно прошептала заученной фразой,— ребёнка в подъезде нашла.
— Что-о-о? Какого ещё ребёнка? — врачиха выскочила из-за стола и приняла форму крутого телохранителя.— Это что вы тут ещё, гражданочка, шутить вздумали? Да я сейчас милицию вызову! Понарожают, а потом не знают, как избавиться! Совсем обнаглели! Ходят тут всякие… Свои семейные проблемы сами решайте. А не на плечи государства взваливайте. Всё! Убирайтесь. Ни стыда, ни совести нет! Такая молодая!..
     Тут у Вальки подкосились ноги, и она зарыдала. Вместе с ней заплакал ребёнок.
— Я никуда отсюда не уйду! Это не мой ребёнок, я… я нашла его в подъезде и вот не знаю, что делать!
— Ах, не знаешь! А как под мужика лечь, знала?! Как рожать, знала?! Слышали мы эти сказочки про подъезд . Не первый год здесь работаю, понасмотрелась на таких потаскушек! Нарожают, а потом избавляются!.. Ничего, сейчас милицию вызовем и быстро разберёмся, откуда у тебя ребёнок.
     Валька сидела на стуле и молча плакала от незаслуженных оскорблений.
     Молодые сержантики из ближайшего РОВД подъехали на редкость быстро.
— Вот, полюбуйтесь! Новоиспечённая мамаша сбагрить ребёночка собиралась, сказку придумала, что в подъезде нашла . Совсем стыд потеряли!
— А сколько ребёночку?
— Да, похоже, родился несколько часов назад.
— Что будем делать?
—Приступим к осмотру, а там уже бумаги будем оформлять. Пройдёмте, мамаша, за мной,— врач махнула рукой в сторону девушки,— а дитя своё пока медсестре оставьте.
     Смотровой кабинет оказался в двух шагах.
— Раздевайся,— приказала акушер.
— Это ещё зачем? — внезапно очнулась Валька.
— Затем, что подтверждение напишем, что родила самостоятельно дома, и будем оформлять отказ от ребёнка. Что дуру-то из себя строишь? Давай скорее, у меня ещё своих дел полно! Раздевайся и садись в кресло. Тут Валька впервые увидела гинекологическое кресло и совсем растерялась:
— А... как?..
— А так! Как на мужика залазила, небось, не спрашивала: как? Хватило ума ребёнка родить в квартире без врачей, так ещё под дурочку косит.
     Валька заревела ещё больше — теперь уже от внезапно нахлынувшего стыда. Из приоткрытой двери раздавались усмешки и колкости милиционеров.
     Акушер внимательно осматривала Валентину, и чувствовалось, что результаты осмотра её совсем не обрадовали.
— Ладно, вставай! Когда оденешься, зайдёшь в кабинет. Показания дашь, где нашла ребёнка.
     Едва Валька успела натянуть юбку, в смотровой заглянула слащавая физиономия сержантика.
— Ну как? Давно родила?
— Да не рожала она! Девственница ещё. Надо же! Не поймёшь эту молодёжь… То малолетки в подоле приносят, то... этой уже давно бы рожать пора, а она ещё в девках сидит! Видимо, со своими нравственными принципами расстаться не может! Поначитаются романов про любовь и ждут потом всю жизнь принцев. А принцев-то нет! И остаются у разбитого корыта! Я таким всегда говорю: для себя хоть рожайте, хоть от сантехника, какая разница! Лишь бы малыш здоровый был! А вырастить — это уж дело десятое: в войну поднимали детишек, в голод…
     Валька уже не помнила, как она давала показания милиционерам. В память врезалось одно: куда-то уносили девочку…Она слышала только плач — свой и малыша. Этот плач, как казалось ей, с каждой минутой усиливался и в конце концов слился в какой-то зловещий рёв. Внезапно пронеслась мысль, что малышка-то — её кровиночка, и она могла бы заменить ей родную мать. Но для этого надо было рассказать всю правду про сестру. И Валька не смогла себя пересилить, ей хотелось только одного: как можно быстрее убежать от стыда и позора.
     Сонный город занавешивал шторки. В уютных домах готовились к семейной вечерней трапезе, люди спешили к своим домашним очагам. Только Валентина уже никуда не спешила, она не могла пережить того, что из-за её малодушия брошена в неизвестность ещё одна человеческая жизнь. Женщина отошла от окна. Двадцать лет пронеслись пустым снежным комом в бестолковой работе, никчёмных пирушках, бесконечных телефонных переговорах… Она закрыла глаза, стараясь заснуть, и тут её осенило: жизнь прошла зря.
Анна МАТВЕЕВА-КОДОХ

     Анна Игоревна Матвеева-Кодох родилась в Красноярске в 1983 году, в семье врачей. В семь лет собрала свой первый сборник «Куча мала». К двенадцати годам написала несколько самостоятельно иллюстрированных сказок. В 2000 году поступила на архитектурный факультет КрасГАСА. В студенческие годы пишутся роман «Без Ласки», рассказы, песни и сценарии. В 2005 году становится художником, редактором, поэтом и организатором в открывшемся литературном салоне «Точка отсчёта» при Красноярской архитектурной академии, печатается в коллективных сборниках.

АМБРАЗУРНО! АЗАРТНО! ДИКО!

Прятать истину — подлость,
Лгать из боязни — есть трусость.
Н. Огарёв


     Под тонким слоем льда затаилась ночь. Фонари светили тускло, уныло освещая остановку, одиноко-замёрзших, осыпанных снежной крошкой людей. Люди стояли, кутаясь в меха, шарфы, чувства…
     Зима наступала на город, наконец-то наступала! Ведь затянувшаяся осень уже начинала потихоньку раздражать (ноябрь, снега нет, холодно, странно…).
     Ночь растворялась, пряталась по углам, уходила в мёрзлое подполье.
     Раннее утро вступало в свои права.
     А люди мёрзли.
     Мёрзли, пожалуй, даже больше с непривычки, нежели от морозного духа, ведь в Сибири морозы никого не удивляют.
     Утро вступало.
     Всем, конечно же, было немного не по себе: вот так вдруг — зима! Вот так вдруг — снег! Так вдруг… не успеть!
     Погода-то нелётная…
     Я стояла на остановке. Смотрела в небо, в чёрную, ещё не проснувшуюся до конца бесконечность, подсвеченную городом, его светом. В небе летел белый пушистый снег, он летел, кружился, цеплялся за фонари, лепился на провода, сводил с ума своей лёгкостью и чистотой. Подпрыгивал мелкими искорками…
     Мгновения!
     Мгновения!
     Мгновения! Первозданно велики. Испытываешь порывы страсти ко всему миру, вместе взятому…
     Жаль, что теряется столько мгновений, пока едешь до академии. Сложить бы их вместе. Целая жизнь! (Маленькая, но всё-таки жизнь.)
     Подъехал автобус, люди, расталкивая друг друга, нависли гроздью у дверей. Ах, как тяжело с утра куда-то уехать! Ах, как всё-таки надо! Что же делать? А если мне воспитание не позволяет пролезать по головам других? Что я смогу сказать миру, детям, если буду себя так вести? Мне сложно переступить себя, но ведь, если просто ждать очереди, можно пропустить два, а то и три автобуса! Дело в том, что когда учишься с восьми, добраться до студгородка вовремя сложно…
     Кстати, вопрос «что же делать?» очень часто посещает не только меня, многие студенты часто задаются вопросом «что же делать?», если так хочется всё успеть: успеть вовремя, успеть на работу, успевая учиться…
     Так нужно ещё и работать, когда ты уже на старших курсах!
     Но это ведь практически невозможно. Почему-то в наших вузах оценки чаще всего ставят не за знания, а за поведение L, посещение…
     Оценивать же у нас принято не то, что ты реально знаешь, понимаешь, а то, насколько посещал, то, насколько вовремя подошёл.
     Я понимаю, это очень важный критерий в жизни — успеть!
     Но почему он превалирует до такой степени?!
     К чему приводит такая система?
     Приведу пример: не так давно один мой знакомый, очень интересный по-своему человек, полетел на дно жизни, потерял всё и себя в том числе.
     Студент. Учился всегда на отлично. Привык к этому как к данности.
     Причём, прошу заметить,— этот человек был как раз из тех, кому важнее знать, а не сдать…
     Потом... Потом заболел. Ветрянкой. Пропустил, конечно, прилично.
     Но времени зря не терял — всё время учил. Учил, чертил, надеялся…
     Чем же всё это закончилось? Как обычно. Получил по всем почти предметам удовлетворительно…
     Можете сказать: ну и что? Доказал бы в следующий раз… Но он не смог. Разочарование, охватившее всё его существо, как будто сковало…
     Не смог пережить. Слишком серьёзно ко всему относился! Ушёл из академии…Так и не стал (да и не станет, наверное, уже) дипломированным специалистом!
     Опять скажу: понимаю! Да, понимаю — это слабость, был бы сильным человеком, всё равно добился бы…
     Но поймите и вы: такой системой мы позволяем наглым и беспринципным пробиваться, а самых талантливых, тех, кто действительно мог бы что-то сделать для науки, культуры, теряем!
     Поймите, ведь не зря существует такая фраза: таланту нужно помочь — бездари пробьются сами…
     Вот я и доехала. Холодно в нашем общественном транспорте. Ну да это и понятно — экономия. Непонятно другое: почему экономят на студентах? В академии тоже холодно, в некоторых аудиториях вообще кажется, что мороз.
     Иду на учёбу. Маленький невзрачный корпус, как всегда, не радует своей красотой. А что поделаешь? Ведь наш новый ещё не для нас. А будет ли? Говорят, что, может, и будет, да вот только не для архитекторов.
     Прихожу на лекцию. Слушаю внимательно и замечаю, что всё, понятное дело, взаимосвязано. Студенты категории «лишь бы сдать» слушать желания не проявляют, галдят о чём-то там своём, насущном… И соответственно преподаватель теряет интерес к аудитории — читает, лишь бы отчитать. Процесс общения, взаимопонимания — не начинается… Удивительно? Да нет, у нас с наукой в России везде так… (Хотя, несомненно, мы способны на большее, ведь в таких условиях выживут лишь фанаты своего дела…)
     Этим летом, к примеру, я познакомилась с питерскими историками-археологами. Муж и жена. Он — потомственный знахарь, тонкий психолог, прекрасный специалист. Фанат! (Археологии, конечно) Она — начинающий писатель-фантаст, искусствовед, археолог… Вдвоём практически, не считая доброхотов и студентов, проводят каждое лето они раскопки Мшаги новгородской. Так вот, случилась в их работе интересная история: уникальный дом железного века, почти не тронутый, обнаружили на участке одного мужика. Мужик, узнав про такое дело, дико обрадовался, решил с археологов содрать кругленькую сумму. «Ага! — подумал он.— Пока не заплатят, копаться тут у себя не дам!» Всё вылилось в скандальную историю. (Археологи — люди небогатые.) Мужик подал на них в суд. Раскопки остановили до вынесения решения… А мужик взял и проборонил со злости свой огород, повредил приличный слой земли, аж на метр, и… посадил картофель… Археологи со слезами собирали на поверхности уже осколки уникальнейшей по своей значимости керамики… Опять насущное (т.е. картофель) победило над вечным…
     И опять вопрос: кому это, собственно, надо?! В другой стране этого мужика бы… Зла не хватает, честное слово!

     А что делать?
     Работа, учёба… Вечный круговорот дел, событий. Но ведь хочется чего-то ещё! Праздника для души…
     Лично мне интересен театр. Это как соседняя с тобой жизнь. Смотреть, слушать, а ещё, что важнее, участвовать! Но у нас в академии это сложно. С первого курса общаюсь с нашим «СтудКлубом», Александром Григорьевичем Грязнухиным и всей труппой (если можно это так назвать). Жуть! Из реквизита есть лишь бескозырка (подарили в ГорДК) и парик — один (кто-то свой притащил!). И ведь не самые худшие актёры у нас… Прекрасные солисты, танцоры и т.д. Но отношение начальства к этому коллективу такое, что тянет бежать куда глаза глядят, и побыстрее. Всё стало напоминать тайную организацию, которую всем так и хочется прикрыть. А потом мы удивляемся, почему нет первых мест на «СтудВесне». Да все вузы в городе знают, как относятся к «СтудКлубу» у нас! В КГУ, как известно, это вообще серьёзное, сильное молодёжное сообщество! Организация, объединяющая интересы преподавателей и студентов. Организация! К которой относятся с уважением и вниманием! Вы можете сказать, что в «СтудКлубе» КрасГАСА сидят бездельники и ничего стоящего не делают… Ну, а для кого? Кому это интересно?! Что и как? На наши выступления за последние пять лет ни разу не пришли преподаватели! Даже на праздники! Прибегут лишь порой — один, два. (И то счастье!) Вот и получается, что развлекаем мы сами себя…
     Есть ещё надежда на новый молодёжный союз: «Литературный Салон»! Посмотрим… Переливаюсь эмоционально туда. А что у нас там получится — время покажет!
     Время покажет…
Ирина МИЛЯНОВСКАЯ

     Ирина Фёдоровна Миляновская (до замужества Чистякова) родилась в Ачинске 31 августа 1943 года. После школы работала на заводе «Красмаш». В 1965 году поступила в Восточно-Сибирский институт культуры. Работала в краевой специальной библиотеке для слепых, библиотекарем в институте цветных металлов, в библиотеке завода-ВТУЗа, на кафедре науковедения при аграрном университете, в институте усовершенствования учителей. Любит природу, музыку, театр, книги. Пишет рассказы, пьесы, повести. На краевом конкурсе «Войны священные страницы навеки в памяти людской...» в 2005 году её рассказ «Война» был признан лучшим.

ВОЙНА

(Двадцать, сорок, шестьдесят лет спустя)

1.

     Мне было лет двадцать с небольшим. Ехали мы с мамой по железной дороге в город Куйбышев (теперь Самара). Был летний яркий день. На одной из остановок в вагон впорхнула женщина лет сорока. Она подошла к нам. Проводник шёл за нею следом, неся её небольшую сумку. Он освободил для новой пассажирки место на нижней полке, загнав её прежнего обитателя на верхнюю, пустую полку, постелил женщине постель, постоял немного и ушёл, осторожно ступая большими мужицкими ногами. Женщина была очень красива. Худощавая, смуглая, с большими, чёрными глазами, с иссиня-чёрными, коротко подстриженными, пышными волосами, в ярком красном с белыми горошинами платье. Она была очень подвижна, весела, разговорчива. У меня в глазах зарябило от неё, а в горле возник, нарастая, ком. Хотелось кричать, плакать, закрыть глаза и уши, повалиться на полку лицом к стенке и укрыться одеялом с головой. Но я вместо всего этого улыбалась, говорила оживлённо, в тон пассажирке, и незаметно переглядывалась с мамой, которая тоже старалась держаться.
     У нашей красивой, нарядной попутчицы не было правой руки и левой ноги. То, что осталось от них, было туго забинтовано белой марлевой повязкой. Она бойко управлялась с костылями, ловко бросала своё худенькое тело то на полку, то за столик, то в вагонный коридор. Говорила она о чём угодно: о книгах, о кинофильмах, об артистах, о космосе. Только о себе ничего не говорила. Впрочем, чуть-чуть сказала — буквально две фразы. Одна из этих фраз состояла из одного только слова: война. А другая подлиннее: едет она от родственников, которым она не нужна, в санаторий для инвалидов войны, а потом поедет к другим родственникам, которым она тоже не нужна...

     Прошло сорок лет. Мамы нет на свете, а я разменяла седьмой десяток. Сколько всего было в моей жизни! А эта встреча с участницей войны, инвалидом войны не забылась. Она так и стоит перед глазами, бойкая, подвижная, весёлая и безнадёжно, зверски изувеченная красавица, которая не нужна своим родственникам.

2.

     Пришлось мне одно время работать с женщиной, которая когда-то училась в Ленинградском институте культуры. Училась она на очном отделении и жила на квартире у одной ленинградской старушки. Старушка была миленькая, опрятненькая, добрая, заботливая. Мечта, а не старушка. С квартиранткой она ладила. Всё было хорошо, только мою подругу по работе смущало одно обстоятельство. Время от времени её хозяйка раскладывала на газетах сухарики, перебирала их, подсушивала, раскладывала по мешочкам и прятала по шкафам, на антресолях, в кладовке. То же самое она проделывала с крупой и мукой. Пробовала моя подруга вразумить бабушку. Она говорила ей о том, что войны уже давно нет, что город Ленинград хорошо снабжается, что в магазинах полно всякого добра. Бесполезно. Старушка хитро улыбалась, грозила кому-то сухим пальчиком и говорила, что её на этот раз не проведут, не обманут, что она теперь уж выдержит любую блокаду... С этим она вскоре и умерла, а её сухарики и мешочки с крупой разобрали бабушки-соседки, разобрали, чтобы припрятать у себя, в своих квартирках.

3.

     Мой брат Володя родился в 1924 году. До войны он окончил с отличием десятилетку, мечтая о дальнейшей учёбе в педагогическом институте, а попал в военное училище, которое готовило артиллеристов для фронта. На войне ему повезло. Он не был даже ранен, хотя и попадал в опаснейшие ситуации.
     Однажды их обстреляли фашисты. Они, фашисты, вели ураганный, сплошной огонь. Володя зачем-то высунулся из окопа. Высунулся, а спрятаться уже не смог. Его товарищи, которые лежали на дне окопа, мгновенно заняли Володино место и не смогли сдвинуться, потесниться, чтобы дать ему место рядом с ними. Не потому, что они были плохими товарищами, а потому, что ничего не соображали от воя, грохота рвущихся снарядов. Володя стоял несколько мгновений посреди ада, чувствуя, что он умирает. Но вот кто-то из бойцов всё же опомнился, потеснился, и Володя скрылся в окопе.
     Война кончилась, а Володя продолжал военную службу в Белоруссии. В одном селе встретил он девушку с лёгкими, подвитыми волосами цвета льна, с печальными, вечно опущенными глазами, со скорбными складочками у рта. Юная старушка запала Володе в душу, и он женился на ней. Я нечасто встречалась с женою брата. Всего-то три раза за несколько десятков лет. Жизнь нас раскидала по разные стороны нашей Родины. В последний раз я её видела, когда ей было уже под восемьдесят. Одно обстоятельство бросилось в глаза: моя невестка всё время как будто пряталась от кого-то. Она постоянно задёргивала шторки на окнах, на улице отворачивала лицо от прохожих, боялась открытых и освещённых мест. Это было странно. Во всём другом это была вполне разумная, здравомыслящая женщина, а тут вам, на поди, такое обстоятельство. Отчего это? Может быть, оттого, что она четыре года жила на оккупированной территории, и мать все четыре года прятала её, тогда ещё совсем молоденькую девушку, от фашистов в тайнике. Оксане, так зовут мою невестку, повезло. Её не угнали в Германию на работы, не убили, не надругались над нею. Она просто за все четыре года не попадалась на глаза ни полицаям, ни фашистам. И соседи её не выдали. Но увы! Кончилась война, а Оксана всё продолжала прятаться. И по сей день, в дни своей глубокой старости, она всё прячется и прячется. Теперь-то от кого? От прошлого?
Надежда НЕЗНАМОВА

     Надежда Незнамова (Вера Ивановна Худорожкова) родилась в 1942 году в Коврове Владимирской области. Техник-технолог. С 1964 года живёт в Зеленогорске. Печаталась в коллективных сборниках и антологиях. Автор-исполнитель собственных песен. Автор книги «В ожидании любви».

ГОЛУБОЙ ЛАРЕЦ

     В одном заброшенном полуденном селении Туманилии жили-поживали задумчивая Озари и дочь её, черноволосая Аксандра. Жили они ни богато, ни убого. Озари брала домой подённую работу, а девочка обихаживала обитель, чистила обувь, поливала цветы на подоконнике, трепетно оберегая дорогой её сердцу горшочек с нежными пшеничными ростками. А ещё маленькая хозяйка любила сидеть за прялкой и слушать, как задушевно поёт её матушка. И более других, до слёз, трогала Аксандру песнь про лазоревую ласточку и лунные кораллы. Там, на острове, во время штормов прятала маленькая птаха своих крошек-ластинят.
     Озари же с удовольствием готовила для своей любимицы морковные котлеты и овсяный пудинг. Сама она отдавала предпочтение капустной запеканке. Когда же наступала суббота, они открывали заветный голубой ларец, доставали оттуда немного муки, орешки, сушёные ананасы, разные разности и устраивали на столе настоящее пиршество.

     Иногда девочка замечала, что у мамы в конце недели появляются две грустные морщинки возле глаз, а мамины руки после тяжёлой стирки становятся не такими нежными. Но об этом она, разумеется, молчала, лишь шептала втихомолку о чём-то по ночам и целовала подаренный отцом золочёный крестик.
     И только тогда, когда жалость переполняла её чуткое, благородное сердечко, склонялась она перед матушкой на колени, приникала щекой к родным истомлённым ладоням. И те же ладони ласково и благодарно баюкали своё любимое чадо, тонули в мягкой волне Аксандровых волос, унося её в розовые сны и далёкие дали…
     Однажды, выгладив целую стопку рубашек, Озари не донесла её до шкафа, нечаянно выронила из рук. Она хотела поднять рубашки, но руки не слушались… С той поры дела у Озари и впрямь стали валиться из рук. Она заметно побледнела, осунулась. Постепенно в дом перестали приходить заказчики, и очень скоро их заветный ларец опустел. Озари всячески старалась заслонить свою печаль от дочери, но порой ей некуда было деться от полных горя и отчаяния детских глаз. Ночью, при свете лампады, она приоткрывала серебряную крышку компаса-амулета, гладила рукой вензель букв «Озария» — её любимый муж назвал шхуну в её честь — и долго вглядывалась в дорогой образ незабвенного своего капитана.
     …В ту ночь ей привиделся странный сон: её супруг Марий, нарядный и весёлый, стоял у кипариса рядом с кучей серебряных монет. Сама она, подойдя к нему, стала собирать горстями серебро и вдруг обронила с руки сердоликовый перстень. Попыталась найти его, но неожиданно извлекла из кучи тёмную неподвижную рыбу.
     …Утром её разбудил звонок — двое простоволосых парней с плохо скрываемой скорбью глядели на неё. Один из них молча встал перед ней на колени, поцеловал руку и положил в её ладонь завёрнутую в тельняшку — она показалась Озари тёплой — гладкую металлическую коробочку…

     Потом они долго сидели за столом, рассказывали о суровых морских буднях, пили вино, плакали, ругали себя, ещё кого-то за сломанный винт, плохую обшивку корабля, обзывали разъярённой бестией свирепый ураган с красивым женским именем… И очень жалели своего беззаветно любимого капитана, называли его спасителем. Рассказывали о его добросердечности, о силе духа, которую он проявлял в борьбе со стихией, за жизнь корабля и матросов! Рассказали парни и о том, как в кромешной тьме, когда обезумевшая стихия обрушилась на корабль, капитан выхватил их из огромной волны, готовой было унести в океан и поглотить двух неопытных молодых матросов-верхолазов. К счастью, один из сорванных парусов подарил капитану ради их спасения несколько драгоценных долей секунд…

     Сам же капитан очень пострадал: падая, он разбил голову о грот-мачту и потерял много крови. А накануне, ещё не оправившись после болезни после штормовой недели, капитан, нарушив запрет судового врача, провёл под водой несколько часов, вместе с механиком устраняя аварию.
     В тот роковой день, когда радист оповестил экипаж, что на корабль надвигается невиданный доселе ураган чудовищной силы, капитан Марий встал, как оказалось, на свою последнюю вахту. В самые устрашающие моменты, когда трещала обшивка корабля, рвались паруса и шхуна, казалось, вот-вот выйдет из-под контроля человека и сдастся на милость озверевшего чудища, капитан своим спокойным голосом вселял веру и надежду в моряков — до самого робкого матроса. Почувствовав, что силы оставляют его, капитан назвал единственные спасительные координаты…
     Там, на безымянном тихом островке, куда отвели чудом уцелевшую «Озарию», опечаленные моряки предали земле тело своего любимого капитана, назвав островок «Островом капитана Мария».
     Уже перед его кончиной яростный ветрище вдруг стих, впустил свет во мглу и, озарив обескровленное лицо капитана лучом света, положил у его изголовья лунную коралловую ветку и принесённый неведомо откуда спелый пшеничный колос. Слабеющей рукой Марий поднёс к губам драгоценный груз, пахнущий его родиной. «Озари,— ясно произнёс он.— Аксандра, до-о-очка…»

     …Стоял июнь. В открытое окно залетела белогрудая серебрянка. Почистив пёрышки, она что-то прощебетала на своём языке, словно приглашая к полёту читавшую на подоконнике длинноволосую красавицу. Девочка, кажется, только и ждала этого зова. «Мамочка, душечка, пойдёмте на луг! Дзилены уже расцвели. Сегодня наши соседи, Язина и Оскар, венчаются. Мы подарим им два венца. Они дозволят нам послушать колокольцы. Вы ведь так их любите! Вам станет веселей, матушка!»

     Озари улыбнулась в ответ… Нелёгкий путь утомил её, но щёки порозовели, а в глазах снова запрыгали, как казалось Аксандре, бесенята… Спустившись в долину, они собирались напиться из родника, как вдруг их внимание привлекла какая-то необыкновенная, огромная золотистая птица с мигающей сферической головой и длинным, блестящим, похожим на пирамиду туловищем. В своём клюве она держала опрокинутую радугу. А на ней — о чудо! — висел их голубой ларец. Он весь светился изнутри. Сама радуга испускала неизъяснимо нежное световое семицветье с сиренево-фиолетовым отливом. Внезапно радуга отделилась от птицы и, легко спланировав вниз, мягко опустила на землю небесный подарок. Он самокатом приблизился к изумрудной лужайке и, приподняв крышку, остановился рядом с дзиленами и с растерявшимися от изумления Озари и Аксандрой. В ларце, под ослепительными лучами солнца, чудесно блестели золотые и серебряные монеты, а среди них Озари увидела и свой, отданный недавно за горстку муки, дорогой её сердцу сердоликовый перстень.

     Радуга между тем, покачав плечами, в мгновение ока поднялась в воздух и снова зависла в клюве у птицы. А птица приподняла свои золотистые крылья, и Озари с Аксандрой увидели светящиеся в небе слова: «Вас послал Бог».
— Вас паслаў Бог1 — повторила на родном отцовском языке Аксандра.
— Nт, questo voi mandatoci Dio2,— по-своему прошептала Озари и незаметно смахнула рукой слезинки, скатившиеся по щеке.

2007

1Вас послал Бог (белорус.).
2Нет, это вас послал Бог (итал.).
Маргарита РАДКЕВИЧ

     Маргарита Харлампиевна Радкевич (Афанасиади) родилась на Кубани в 1963 году. Окончила Красноярское училище искусств, педагогический университет. Преподавала в детской музыкальной школе, руководитель детско-юношеской вокальной студии. Призёр краевого конкурса «Король поэтов — 2004», дипломант краевого конкурса композиторов-песенников (2006). Состоит в литературных объединениях «Диалог» и «Русло». Стихи печатались в периодических изданиях, в коллективных сборниках, в антологии одного стихотворения «Поэты на берегах Енисея XVIII-XXI вв.», в альманахе «Новый Енисейский литератор» (2007). Автор книжки стихов «Нарисуй меня». Живёт в Красноярске.

ПРЕДЧУВСТВИЕ ОСЕНИ

     …А слёзы катились, вторя дождю и надвигающейся осени. И было уже не остановить этот слёзно-дождевой поток. Печаль перерастала в горечь и имела запах полыни. В полынь запутывались ноги. Марина специально не сворачивала на тропинку из чувства противоречия: «Ну и пусть!» Попадавшаяся крапива обжигала и жалила, но глушила печаль, которая, отступая, пряталась в глубь души. Похоже, там, внутри, печаль хотела надёжно поселиться. «Душа не квартира, а печаль не квартирантка. Нечего ей там делать!» — внушала себе Марина, стараясь победить в незримой борьбе. Печаль нехотя отступила и затаилась. Она знала, что Марина соперник достойный, относящийся к разряду победителей.
     Марина вышла из леса. Ей не хотелось сразу погружаться в суетность городской жизни, и поэтому она не села в автобус, а пошла пешком. Витрина магазина отразила усталое Маринино лицо с отпечатками былой красоты. «Как с отпечатками пальцев»,— горестно подумала она и вдруг вспомнила, что надвигается сентябрь со своим разрушительным войском, состоящим из таких вот тридцати девяти прожитых ей сентябрей. «Сорок без одного»,— подумала она. Она одна — и оно, сорокагодовалое войско. И всё же без одного. Тридцать девять — всё-таки не сорок. Но всё же лёгкий страх надвигающейся неизбежности сковывал душу. Марина вспомнила, что потеряла паспорт. Ещё одна неприятность. В последнее время неприятности ходили за ней по пятам, нахально наступая ей на пятки, словно завидуя её стройным ногам, и Марине казалось, что удача и счастье вообще созданы не для неё, а она не для них.
     Она шла хмурая, вяло передвигая ноги. В полном соответствии с серой дождливостью города. Ей казалось, что так теперь будет всегда: ни солнца, ни света, ни тепла. Марина вспомнила, что есть такой вид мотыльков, которые, рождаясь ночью, умирают под утро. Утро для них не наступает никогда, и они даже не знают, что оно существует. Утро существует не для них. Марина ощутила себя таким мотыльком…
     Она вошла в незнакомый двор, встала под крышу крайнего подъезда. На асфальте прорисовывались ещё не совсем размытые дождём полоски мела. «Классики»,— поняла Марина. Когда-то в детстве (ох, когда это было!) они с девчонками любили в них играть, и даже некоторые мальчишки присоединялись к ним, но над ними почему-то смеялись. Не мальчишеской считалась игра.
     Марина подошла к нарисованным полоскам, сняла босоножки и попрыгала несколько раз туда и обратно. Ей стало легко, и серые дождливые мысли покинули её. Лёгкая и свободная, Марина прыгала то на правой, то на левой ноге. Получалось хорошо, и хотелось прыгать и прыгать, как в детстве: под дождём — босиком, намеренно наступая в лужи, и радоваться. На секунду она остановилась — вспомнила про потерянный паспорт и войско сентября, и ей стало весело, даже смешно. Там, в паспорте, было указано, когда родилось это войско и стало возрастать, дойдя до номера тридцать девять. А вот теперь паспорта нет, а значит, и нет никакого войска. Не с кем воевать!
     Дождь почти перестал. Редкие капли его помогали выглянувшему солнцу блестеть, отражаясь всевозможными оттенками цветов, а зеркальность магазинной витрины отражала теперь стройную фигурку Марины, моложавое её лицо со сверкающими, озорными, юношескими, чуть насмешливыми глазами.
     Улыбалось солнце. Хотелось жить.
Вера УСТИНОВИЧ

     Вера Николаевна Устинович родилась в селе Медведск Назаровского района. Окончила Кемеровский институт культуры. Библиотекарь-методист. Пишет стихи, рассказы, очерки, которые публиковались в газетах, в альманахе «Новый Енисейский литератор». Живёт в Назарово. Член народного коллектива литераторов «Эхо Арги».

ЗОРЬКА

     Рыжая с большими пятнами корова Марта была молода и красива. Её огромные чёрные глаза украшали большие ресницы. Вокруг глаз, словно вычерченные точными чертёжными приборами, красовались оранжевые круги. Отчего глаза казались больше и выразительнее. В апреле у Марты появился телёнок. Его назвали Мишкой. На следующий год — светлая длинноногая Апрелька. И в один прекрасный день на свет появилась Зорька. Зорькой её назвали неспроста. Бывает, рано утром выцветет в полнеба ярко-оранжевая заря. Вот и наша Зорька была такая яркая, оранжевая и очень живая. Она весело скакала по двору. Её хотелось приласкать, погладить. Я любила почесать ей за ушком, лобик, на котором уже стали пробиваться рожки. Быстро пролетело лето. За лето Зорька заметно подросла, но мы по-прежнему играли с ней. И она часто, играя, наставляла на меня свои рожки. Мне было весело увёртываться и ловко убегать от неё. Зимой я реже видела Зорьку. Но иногда мы всё же встречались во дворе. Зорька радостно бежала мне навстречу. Я гладила её и трепала за шею.
     Прошла долгожданная весна, и лето нагрянуло следом. Зорька ходила на пастбище. Большие раскидистые рога красовались на её голове. Осень раскрасила деревья и кустарники разноцветными оттенками. Трава была уже не такой сочной, как летом. Зорька стала совсем взрослой. Она приходила вечером с другими коровами и трубно мычала у ворот. А что это были за ворота! Огромные, чёрные от времени ворота были знатные! Массивные прямоугольные столбы из лиственницы венчало такое же добротное сооружение. Это была своеобразная крыша, которая спасала ворота от дождя и снега. По воротам легко можно было взобраться на неё. И сидеть в летний зной, похрустывая огурцами. И наблюдать вокруг никем не замеченной. Хорошо было здесь прятаться и играть в войну.
     Однажды зимним вечером я открыла ворота и вошла во двор. Во дворе было шумно. Бык и коровы вышли из стайки. Курицы тоже вышли размяться. Они окружили собачью будку. Самые наглые успели залезть в будку, на будку и даже в собачью миску. Терпеливый пёс, раздосадованный этой наглостью, громко гавкнул, и курицы, теряя перья, разлетелись вокруг. Всё это случилось, едва я успела закрыть ворота. В ту же минуту я увидела Зорьку, которая мчалась мне навстречу. То ли она сил своих не рассчитала, то ли обиделась на меня за что. Но я вмиг оказалась прижата к воротам. И не просто прижата. Раскидистые рога Зорьки точно очертили мою стройную фигурку и вонзились в ворота. Так и стояла я, поражённая, боясь пошевелиться. Страх сдавил горло. Я стояла и тупо смотрела, как отец нёс на вилах огромный навильник сена. Из-за этого сена он не видел ни меня, ни Зорьки. А я как парализованная стояла и не могла даже крикнуть. Выйдя из стайки, отец увидел меня. Подбежал и освободил от Зорькиных объятий. На этом наша дружба с ней не закончилась. Она в порыве своей нежности могла прошить рогом насквозь, конечно. Но Зорька не была злобной и коварной. Напротив, она была очень доброй.






Станислав ФЕНЬКОВ

     Станислав Сергеевич Феньков родился в 1973 году в Красноярске. Окончил аэрокосмическую академию. Служил в армии. Стихи, песни и прозу пишет с шести лет. Автор трёх сборников стихотворений и текстов песен. Рецензент нескольких книг местных авторов. С 2007 года печатается в альманахе «Новый Енисейский литератор». Владелец типографии «Семицвет» и одноимённого издательства.

ЧЕРВОНЕЦ

     Начинал как-то мой знакомый, назовём его Слава, одно дело с товарищем. Товарища назовём Боря. Не принято в литературе настоящие имена произносить, даже когда рассказ о действительном случае ведётся. Так вот. Спускаются однажды Слава с Борей в вестибюль здания, в котором они снимали офис. А на полу вестибюля червонец лежит, краской наливается,— жирный такой, откормленный, свежий. Слава-то этого всего не заметил,— ну, червонец да червонец, таких тысячи, может и миллионы, по стране валяются. А товарищ его — заметил. И вот наш Боря, здоровенный парень, при малейшем намёке на оскорбление бросающийся в драку, наклоняется и подбирает этот червонец.
— Ты что,— говорит Слава,— делаешь? На фиг подбираешь? Мало того, что чужое, так по нему же ещё и НОГАМИ ХОДИЛИ!
     А тот ему:
— Да ну, брось! Деньги не пахнут!
— Ещё как пахнут!
— А если бы «штука» лежала, ты бы тоже не взял?
— Тем более не взял бы.
— А я, пожалуй, возьму. Деньги всё-таки. Не каждый день они сами в руки лезут.
— Не-а. Это не они к тебе в руки лезут, а руки твои к ним лезут. А деньги эти ничего сами не делают, просто лежат.
     Боря тем временем всё-таки сворачивает червонец и суёт его себе в карман. И приговаривает:
— Всё равно, если просто так валяются, значит, никому не нужны. А мне пригодятся.
— Ну, Борька, разные мы всё-таки с тобой. Хоть и говорят все, что похожие, а разница есть! — И больше Слава в разговорах с ним к этой теме не возвращался.
     А вскоре разбежались они, вышел Боря из дела. Было у них тогда имущества — по компьютеру на человека. Знаю: и при Славе, и без него не упускал Боря возможности срубить лёгких денег, тех, что «сами в руки лезут». Только сейчас у Славы собственная типография, а у Бори — собственный компьютер. Как и тогда. И с работой никак не налаживается. Не того, наверно, ищет. И не там. Где ж её взять-то при капитализме — честную халяву?

30.01.2008
Галина ЧЕРНОВА

     Галина Петровна Чернова родилась в 1947 году в селе Никольское Уярского района. Печатается в районных и краевых газетах, во многих коллективных сборниках, альманахах, ежегодниках. Авторские сборники: «Душа» (1999), «Зёрна живые земли» (2003) — стихи и сказки. В 2006 году вышла в свет книга документально-художественной прозы с оптимистическим названием «Ермолаевские жизнелюбцы» — солидное, хорошо проиллюстрированное издание. На стихи написаны песни и романсы. Состоит в обществе «Русло». За творчество награждена дипломами и благодарственными письмами. Живёт в селе Ермолаево Берёзовского района.

ХРУПКАЯ ГАРМОНИЯ

     Наше село М. по Московскому тракту ничем другим не отличается от других сёл русской провинции. И что бы ни говорили о запойности и лености русского народа, все у нас дружно трудятся, любятся, создают семьи.
     От нас через дорогу живёт — теперь уже жила — семья Надеждиных. Строили свой дом, дети учились в институтах. Труженики великие — наши соседи. Хозяин, Алексей, до ночи тёмной возил гравий, в одиночку заливал фундамент,— держись друга старого, а дома — нового. Дом выстроился-выстрадался за несколько лет. Со своей котельной, банькой, со своим гаражом.
     Алексей с супругой Валентиной с особой любовью относились к своему саду. Из грибных прогулок по родному лесу всегда приносили кустарники рябины, калины, берёзы, черёмухи. И всё приживалось, тянулось к солнцу. Каков сад — таковы и яблоки. Родились-плодились и фруктовые деревья. Особой гордостью, красивостью, поэтичностью жил-поживал цветник. Начиналось цветение от первого подснежника, затем — жаркиогоньки, колокольчики, ландыши. И так — до самой осени. Всё — из сибирского лесочка-перелесочка, всё — дары земли-матушки.
     Хозяйство водить — не разинув рот ходить. Держали свиней, корову, курочек. С годами стало хлопотно управляться с животиной, и во дворе остались собачка Мухтар и кот Васька. Мухтар — молодой щенок. Был ещё пёс Филька,— больной и старый, ушёл в лес умирать. Так его и не нашли.
     Мухтарушку очень любили, вкусно кормили, гуляли с ним два раза по лесу, и он быстро подрастал, набирал силу. А кот Васька, здоровый и мордастый, каждое утро обход совершал по близлежащим огородам. Наводил порядок в кошачьем соседстве. Часто приходил помятый и побитый. Своенравный был.
     Говорят в народе: «Эх, жизнь — как тельняшка: полоса белая, полоса чёрная». Накрыла чёрным крылом Алексея неизлечимая болезнь. Страдали, боролись, лечили. Жизнелюбы по жизни, старались не сломаться. В городе со светлым названием Белозёрск жил сын семьёй. Приехал, стал звать к себе. Долго не соглашались: за морем светло, а у нас светлее. Всякому мила своя сторона.
     Хотелось верить в чудо. А вдруг действительно болезнь отступит на новом месте. Сын в медицине силён, поможет.
     Русскому человеку собраться — только подпоясаться. Со скорой решимостью, как будто боясь, что их что-то остановит, решились на переезд. На одном месте и камень мхом обрастает,— разрослось и хозяйство. Дом продали. Кое-что из мебели и домашней утвари было раскуплено. А в основном раздаривалось-разбазаривалось. Долгое время не закрывалась калитка, хлопала-скрипела,— всё потихонечку выносилось, оказавшись теперь лишним. С собой в городские условия много не возьмёшь, хоть и говорят у нас, что в хозяйстве пригодится и верёвочка.
     Проводили соседи отъезжающих со слезами на глазах и с горечью в сердце.
     Кота Ваську увезли в близлежащую деревню, за пять километров, пристроили к добрым людям. Но через три дня он вернулся в свой дом, в любимый двор. Новые жильцы предупреждали, что собаку они забирают к себе, а кота — нет. У них уже есть кошка. Ваську кормили соседи, перебивался чужими кусками. Исхудал. Может, и всхлипывал, вздрагивал в своих кошачьих снах.
     Мухтара кормили, отпускали гулять. Но не было в нём прежней радости, задора. Он скучал, скулил, плакал. Собачье сердце понимало, что его прежних хозяев нет. По околотку разносилось сиротливое завывание, особенно по ночам. Удивлялись: сколько же можно так страдать?! Мороз по коже.
     Новые соседи как-то не нашли общий язык с собакой, вроде и люди сердобольные. Многое в ней им не нравилось. И решили приютить пса, по договорённости, у другого хозяина. Увезли,— не близко — не далёко. Недели через две Мухтар вернулся. Худой, шерсть клочьями, хвост поджат. Сирота.
     По второму разу увезли его куда подальше. У новых наших соседей неожиданно заболела их красавица кошка. Возили её по ветеринарам, лечили, вкладывали всю любовь, но кошка в итоге умерла. Диагноз поставили доктора: стресс, инсульт. Естественно, часть вины ложилась на Ваську. И его увезли,— по слухам, определили на службу в кафе. Никто этого не проверит.
     Всегда весёлый и светлый дом теперь стал печальным, сутуловатым.
     Или это так казалось только нам.
     Алексей на новом месте не поправился, а догорал, как свеча. Не помогли помощь и хлопоты сына. Больному и золотая кровать не поможет. Скучали по родному селу, по соседям, друзьям и знакомым. Долгие вечера проводили в воспоминаниях. А жизнь человека угасала…
     Валентина в мыслях возвращалась назад, в своё село.
Геннадий ШАЛУНОВ

     Геннадий Алексеевич Шалунов родился в 1934 году в Байките Эвенкийского национального округа. Там, в газете «Омакта ин» («Новая жизнь»), в 1951 году опубликовал первое стихотворение. В 1953 году поступил в Красноярский пединститут на историко-филологический факультет. Первая повесть «Северные грёзы» с пометками Н. С. Устиновича и И. Д. Рождественского затерялась в редакции газеты «Енисейская правда». Печатал рассказы и стихи в газетах; в коллективных сборниках «Сибирское солнце», «Чулымские рассветы», «Поэзия Назаровской земли», «Поэты Енисея», «Лесосибирску — 20 лет»; в альманахах «Енисей», «Новый Енисейский литератор». В 2007 году вышел сборник рассказов «Преодоление». Лауреат Всесоюзных фестивалей народного творчества в 1985 и 1987 годах. Ветеран педагогического труда. Член литобъединения «Эхо Арги». Живёт в Назарово.

ФЕДЯ

     Однажды на строительство глинозёмного комбината из краевого центра прибыла бригада монтажников. Бригада была известная, с хорошими рабочими традициями Ребята все компанейские, давно вместе, В общежитии быстро освоились и, как водится, на новом месте захотелось погулять. А почему нет? Время и возможности позволяют, командировочные получены. Сбегали за водкой, вынули из сумок провизию (а прихватили её из дома немало). Выпили, закусили, пошли разговоры. Как всегда, водки не хватило. Сбегали ещё. И пошло…
     Гудели три дня. На четвёртый стали друг друга будить.
— Федя вставай,— расталкивал бригадир очередного монтажника. Но Федя не откликался. Мелькнула страшная догадка, но бригадир, не поверив ей, позвал товарищей. Попробовали будить вместе. Потом вдруг разом стихли, насторожились, окончательно почуяв неладное. Лёгкий на подъём Федя не проявлял признаков жизни. Бригадир откинул одеяло, и все увидели бескровное лицо парня. Попятились от койки...
     Сначала затихли, потом загалдели:
— Говорили ему — не пей. Комплекция не та… Так нет, норовил всё не отстать.
— Что делать будем? — спросил бригадир.
— Домой надо везти, к матери.
— Так с гробом в вагон не пустят. Да и на что везти? Деньги кончились… — бригадир нетерпеливо заходил по комнате.
— На билеты наскребём,— успокоили ребята.
     Всем вспомнилось былое...
     Федя пришёл в бригаду пять лет назад. До этого много о ней слышал. Как же, получила звание коммунистической, все её члены регулярно повышали свой общеобразовательный и культурный уровень. И Федя, чтобы не отставать от других, сразу же записался в вечернюю школу. Потом три года ходил в один и тот же класс, всё не в ладах был с родным языком. Но школу посещал. Картины, как говорится, не портил. А потому в рапортах Костя-бригадир со спокойной совестью неизменно отмечал, что все учатся успешно.
     Работал Федя в бригаде в основном на подхвате: поднести, поддержать, поднять, подцепить... Главную работу делали специалисты-монтажники. На зарплату, правда, не обижался. Ему хватало. А жил вместе с матерью.
     Мужики в бригаде, как на подбор, были здоровые. Неказистый Федя среди них, как говорится, не смотрелся, но был исполнителен и в чём-то даже незаменим. И вот — на тебе… Как теперь быть?
     Решили всё-таки везти его поездом. Билеты взяли в купе. Приехали прямо к отходу поезда. Федю «под руки» повели к вагону.
— Что с ним? — строго спросила проводница.
— Перепил малость, заспался…
     С трудом уломали недоверчивую проводницу.
— Ладно, заходите побыстрее. Начальства пока нет, а вообще-то пьяных возить не положено.
— Он у нас смирный…
     В купе никого не было. Федю положили на нижнюю полку. Вытирая пот, отдышались: «Слава Богу, сели!»
     Открыли окно, в купе ворвался тёплый летний воздух. И тут в дверь купе ввалилась массивная фигура.
— Ну и жара, чуть не отстал,— сказал здоровый низкорослый толстяк, протискивая в купе два своих чемодана. Протянул короткую толстую руку: — Жора...
— Проходи, устраивайся,— откликнулись монтажники.— Дружок тут у нас перебрал малость, теперь отсыпается. Пусть спит, а мы выйдем, покурим.
     Поезд тронулся, набирая скорость. Толстяк огляделся. Щуплый «дружок» мирно спал, прикрыв лицо кепкой. Жора снял пиджак, стал поднимать тяжёлый чемодан на верхнюю полку. Поезд в этот момент сильно дёрнулся, и толстяк не устоял. Чемодан с грохотом полетел на спящего, но тот, что удивительно, даже не проснулся и не шевельнулся. Толстяк, заподозрив неладное, приблизил ухо.
     «Не дышит!.. Прибил я его, наверное,— бросило его в пот.— Что делать?»
     Недолго думая, Жора сгрёб худощавого Фёдора и вывалил из окна вагона. Увидел, как тело покатилось под откос в кустарник. Жору колотило. Жар сменился внезапным ознобом. Открыл бутылку водки и залпом вылил в широкое горло. Еле взял себя в руки...
     Тут вошли те двое и, увидев пустую полку, враз остолбенели:
— А-а-а... где-е-е?
— Он же за вами вышел, почти следом,— как ни в чём не бывало, не моргнув глазом, ответил Жора.
     ...Фёдора потом, конечно, нашли, схоронили… Много было об этом разговоров. Кое-кому пришлось давать объяснения. Всё в конце концов обошлось, но случай этот долго ещё помнили в бригаде.








     
      Rambler's Top100
Hosted by uCoz